Я иду искать

Это было всё, о чём я позволила себе думать.

На все остальные обстоятельства я не могла даже смотреть. Всё равно что на яркое солнце — так же больно. Но даже если я на них не смотрела, они никуда не девались.

Было ясно: надо либо заплатить Ру, либо сообщить всем важным для меня людям, а потом идти к адвокату.

Ванная сияла. Прихватив корзину для белья, я пошла снимать с сушилки высохшие вещи, складывать в стопки клетчатые боксеры Дэвиса, маленькие ползунки Оливера. Бельё, тёплое, как кожа, пахнущее весенней свежестью. Склонившись, я зарылась в них лицом, вдыхая чистый, сладкий аромат.

Если я кому-то и расскажу, то в первую очередь Дэвису. От этой мысли у меня сжалось сердце. Я выпрямилась, вытерла глаза мягкими ползунками. Конечно. Сначала Дэвису. Потом Шар. А после них адвокату. Хотя я не представляла, как буду смотреть Шарлотте в глаза после того, как она узнает правду. Я стольким была ей обязана. В числе всего прочего, это она подарила мне Дэвиса.

— Ты слишком классная, чтобы быть одной, — сказала она мне в самом начале нашей дружбы. Мы купили замороженный йогурт в маленькой кафешке на пляже. У самой воды стояли столики, и мы сидели бок о бок на грубой деревянной скамейке, смотрели, как катятся волны. — С Филлипом работает один красавчик, примерно твоего возраста. Он ещё не развёлся, но вот-вот собирается. Или, например, мой дантист. Он вдовец, но прошло уже почти четыре года, и думаю, он готов.

Я покачала головой.

— Ты говоришь о мужчинах, как об авокадо из продуктового. А мне сейчас совсем не хочется идти за покупками.

Улыбнувшись, Шар зачерпнула ложкой мой йогурт.

— Прости меня. Вечно я всех сватаю. Но мне так нравится быть замужем, и я хочу, чтобы все были счастливы!

На тот момент я ещё не была знакома с Филлипом, и её слова показались мне очаровательными.

— А, я знаю, кто идеально подойдёт! Мой сосед, мы живём на одной улице. Дэвис Уэй. Он такой замечательный! У него есть дочка, Мэдисон. Немного упрямая, но просто чудо. Он развёлся года два назад, и он очень, очень классный.

Я хмыкнула и сменила тему, но не прошло и трёх дней, как Шар притащила Дэвиса в «Школу Ныряльщиков» и познакомила нас, многозначительно вскидывая брови. Я была вежлива и холодна, и, осуждающе глядя на Шарлотту, спросила, чем могу быть полезна.

И тут из-за их спин, ссутулившись, вышла Мэдди. Её тёмные кудряшки были влажными и блестящими, густые брови нахмурены — судя по всему, неизменное выражение ее лица. Я поняла, что ей лет девять, самое большее десять, но одета она была как «очень плохая девчонка-тинейджер». Слишком узкие джинсы, слишком короткий топ, татуировки в виде паутины, нарисованные маркером. Не из тех созданий, какие способны вызвать любовь с первого взгляда, но Шар представила мне этого хмурого ребёнка и её доведённого до белого каления отца с таким видом, будто они оба были рождественскими подарками.

— Эта хочет плавать, — сказал мой будущий муж, указав большим пальцем в сторону ребёнка. Мне не понравилось, что он назвал свою дочь «эта», но она тут же ответила:

— Нет, эта не хочет плавать.

— Тут дают уроки плавания, — продолжал он. — Шарлотта говорит, у вас уже есть команда? Команда пловцов?

— Команды пловцов — для ботанов, — сказала Мэдди, обращаясь не ко мне, а к верховному суду.

— И хорошо, — ответил её отец. — Ботаны не попадают в наркодиспансер, не рожают нежеланных детей. Будь ботаном.

— Дэвис! — возмущённо воскликнула Шарлотта.

До меня дошло, что это шутка, лишь когда Мэдди хрюкнула от смеха.

— Полный отстой! — сказала она. — И вообще, я умею плавать. Мисс Шарлотта сказала — нырять.

— Подожди-ка. Ты имеешь в виду — нырять с аквалангом? — Дэвис осмотрелся по сторонам. Похоже, он только теперь понял, какую опасную затею придумала его дочь. — Я думал, ты хочешь… — он скрестил руки, чуть наклонился, изображая, будто ныряет с моста в воду.

— Папа, нырять я тоже умею. Я хочу с аквалангом, — заявила Мэдди.

— Это безумие, — мягко сказал Дэвис. — Девятилетним детям никто не разрешит нырять с аквалангом.

— Мы всем разрешаем, — возразила я, и он скептически посмотрел на меня. Мне пришлось признать, что у него красивое лицо, даже под старомодными, будто из пятидесятых, очками. И красивая фигура, спрятанная под твидовым костюмом.

— Этой нужны уроки дайвинга, — сказала Мэдди, указывая на себя, её глаза сияли. Она отошла от нас, направилась к стене, на которой висели скользкие, чёрные ряды мокрых купальных костюмов с яркими оборками.

— Я тебя убью, — по-прежнему тихо и спокойно сказал Дэвис Шарлотте.

— Если не хочешь, чтобы Мэдди взбунтовалась, позволь ей заниматься тем, чем она хочет, — ответила Шарлотта. — Занятые дети — счастливые дети.

— А у вас есть кружок вышивания гладью? — спросил Дэвис, и я снова не поняла его юмора. Его лицо оставалось убийственно серьёзным. Шарлотта рассмеялась.

— Уверена, что есть, и ты можешь туда записаться сразу после того, как обменяешь Мэдди на другого ребёнка, — сказала Шар и повернулась ко мне, доверительно сообщив: — Он поймал Мэдди с сигаретой. Она курила! Стащила её у дяди своей подруги Шеннон, мерзкого курильщика.

— А нам обязательно это обсуждать? — поинтересовался Дэвис.

Его язвительность и желание скрыть компрометирующую информацию напомнили мне детство, и я поняла, что, может, Дэвис Уэй и классный, но мне совсем не нравится.

Я перевела взгляд на его дочь, уже стягивавшую с крючка слишком большой гидрокостюм. Пытаясь его застегнуть, Мэдди завопила:

— Что это за жилет? А эта кишка подключается к баллону?

Она смотрела на меня через плечо, румяная от удовольствия. Она подсела на дайвинг ещё до того, как впервые оказалась под водой, и, думаю, именно в тот момент я её и полюбила. Мой отец всегда был холодным, сухим, отстранённым. Наша семья стремилась закопать поглубже всё безобразное и неприятное, даже если вместе с этим приходилось закапывать и собственного ребёнка. В Мэдди я увидела саму себя.

— Это компенсатор плавучести, — ответила я. — Так его и называй, и все поймут, что ты профи! — достав анкету, я положила её на стол, одарила Дэвиса холодной, деловой улыбкой. — Она может начать заниматься в детской команде «Морские котики», изучать снаряжение и правила безопасности. А когда ей исполнится десять, выпустим её в открытый океан.

— Расскажи ему, — попросила Шар, — что это совсем не страшно. Пойдём с нами в кафе-мороженое, там и расскажешь. Ты ведь уже закончила работать? — она прекрасно знала, что да, а кафе-мороженое послужило предлогом меня заманить. К тому времени мы уже сблизились настолько, что она рассказала, как в подростковом возрасте мучилась расстройствами пищевого поведения. Я не стала в подробностях расписывать, какую войну вела со своим телом, но призналась, что такая проблема была и у меня. Она знала — я не держу дома сладостей и ем их только в компании друзей, в присутствии которых могу себя контролировать. — Мэдди, хочешь мороженого?


— Минуточку! — крикнула Мэдди. Она читала красочный плакат о типах снаряжения и дошла до пункта о том, что необходимо новичку. — Тут написано, мне нужен нож! И ремень, чтобы крепить его к бедру. Офигеть, вот это круто! Хочу привязать нож к ноге! А зачем он?

Прежде чем я успела ответить, Дэвис сказал:

— Пырнуть акулу, когда будет тебя есть. Так она, по крайней мере, об этом пожалеет.

— На случай, если запутаешься, — объяснила я, сердитая на Дэвиса. Я думала, он хочет её напугать, но Мэдди вновь рассмеялась — смех у неё был громкий, шумный, раскатистый — и закричала, изображая, будто колет ножом воздух: «Отвали, акула!»

— Там есть акулы? — серьёзно спросил меня Дэвис.

— Ну так это же океан, — ответила я, — где им ещё быть? Но так, как в фильмах, не бывает. Может, пойдём уже за мороженым?

Я хотела ещё поговорить с ним о дайвинге, чтобы он не волновался и позволил Мэдди нырять. Но больше всего хотела мятно-шоколадное мороженое. Шар, полагавшая, что у меня другие намерения, вовсю подмигивала и показывала мне большие пальцы у Дэвиса за спиной.

В кафе я начала понимать, что он совсем не такой сухой и чёрствый, каким кажется на первый взгляд. Он настолько расслабился, что обрызгал Мэдди мороженым из ложки в ответ на какую-то дерзость; я увидела, что разговор об акулах был лишь добродушным поддразниванием, за которым скрывалась искренняя любовь. Он был совсем не похож на моего отца. Конечно, прятался в футляре, но это не мешало ему обожать своего ребёнка. Его истинный характер открылся мне в первый же вечер. У него были ясные представления о правильном и неправильном, а ещё хорошие бицепсы. Через месяц Мэдди стала моей тайной любимой ученицей, а я сходила на семь свиданий с Дэвисом и почувствовала, что смогу полюбить его. По-настоящему полюбить. Я даже начала представлять себе ту жизнь, которая ждала нас вместе. Видела её набросок, и он мне очень, очень нравился.

Мне пришлось по душе, что Дэвис любил правила, и аккуратность, и порядок. А он полюбил ту Эми, какой я стала теперь: организованную, зрелую, спокойную и сильную. Даже когда мы стали любовниками, даже когда он в темноте рассказал мне свою самую страшную тайну, он ничего не узнал о моей. Я говорила о прошлом, о холодных родителях, любивших только деньги, но он не знал о моей войне с едой и собственным телом. Я сильно сгладила подробности того, какую разнузданную жизнь вела, живя на западе. Я хранила секреты, говоря себе — всё равно они в прошлом. Молчала о том, что ещё живо. О том, что касалось меня с каждым глотком воздуха, о том, о чём не могла сказать даже самой себе.

Если я не откуплюсь от Ру, он увидит всё это. Увидит всю меня.

Я думала, что он меня простит. Ведь я стала его женой. Я приняла и полюбила его дочь, родила ему сына. Ему рассказать будет проще всего. Я постаралась представить, как это будет.

Дэвис, в книжном клубе мы играли в ужасную игру. Очень похожую на «Я никогда не».

Можно расставить стаканы на кухонном столе, хотя Дэвис мог выпить лишь банку пива в жаркий день и терпеть не мог пьяных. Но всё равно. Мне надо будет убрать все зажимы, отключить инстинкт самосохранения.

Дэвис, я никогда не врала тебе. Пью.

Я никогда не держала от тебя секретов. Пью.

Я никогда не убивала человека, не позволяла повесить вину на моего лучшего друга, не молчала, когда ему дали три года тюрьмы. Пью. Пью. Пью.

А потом…

Нет. Это было невыносимо. Ру была невыносима.

Поглощённая этими мыслями, я готовила ужин; рыба вышла жёсткой, как резина, а брокколи превратились в месиво. Когда мы сели есть, я была молчалива и раздражительна, и мой взгляд не позволял никому сказать ни слова по поводу еды. Дэвис и Мэдди налегали на хлеб и салат, и я заметила, как они обменялись многозначительными взглядам, заключая молчаливое соглашение весь день ходить вокруг Чумы на цыпочках. Это раздражало и вместе с тем заставляло чувствовать себя виноватой, поэтому я не нашла ничего лучше, чем молча запихивать горох в Оливера, чтобы ненароком не откусить никому голову.

Вечером, когда Оливера уложили спать, а Мэдди в своей комнате читала или, что вероятнее, переписывалась с Лукой, Дэвис вызвал меня на разговор.

— Ничего не хочешь обсудить? — спросил он, когда я, почистив зубы, вышла из ванной в его футболке, которую спасла от помойного ведра. Я любила спать в его одежде, пахнущей лосьоном после бритья и его собственным, тёплым запахом, который хранила ткань.

Он уже лежал в кровати, обложившись подушками; перед ним лежала обложкой вверх книга о шпионах времен гражданской войны. Я мазала руки кремом, готовясь ложиться, но, услышав его вопрос и ощутив на себе серьёзный взгляд, замерла.

Сразу же после свадьбы я сделала в спальне ремонт — мне хотелось, чтобы она стала нашей, а не Дэвиса. Или, точнее сказать, Дэвиса и Лауры. Я заменила её безликую современную мебель небольшой кроватью с резной спинкой, оставившей место для двух тумбочек вишнёвого дерева. Стены выкрасила в тёплый, насыщенный золотистый цвет, приобрела постельное бельё шоколадно-кремовой расцветки, добавила клюквенного и розового, украсив кровать подушками в тон двухместному диванчику, который поставила у окна.

— Прости, — сказала я, сев на край кровати, и, повернувшись к нему спиной, принялась мазать кремом ноги. — У меня выдался тяжёлый день.

— У тебя выдалась тяжёлая неделя, — мягко сказал муж. Неделю назад как раз и было то самое собрание книжного клуба. Я и не осознавала, как заметно моё напряжение.

Я пожала плечами, и повисла тишина. Мы оба были тихими, не особенно разговорчивыми. За обедом говорили о семейных делах, а по вечерам любили просто сидеть бок о бок, читать в постели, иногда обмениваясь репликами по поводу книг, планов на неделю, событий прошедшего дня. Его близость, биение его сердца, его дыхание всегда успокаивали меня, умиротворяли, но сегодня тишина казалась нервной.

Что случится, если я выпущу на свободу всю правду, которую хранила глубоко в себе? Дэвис любил меня, и я это знала. Я знала, что такая новость его ранит, но рана будет не смертельной. Знала, что он меня простит, и знала, как это будет чудесно. Ру, чёрт бы её побрал, научила меня этому. Признание приносит столько покоя.

Её власть надо мной станет вдвое слабее, у меня появится защитник. У Дэвиса такие чёткие, надежные моральные ориентиры. Он знает, как поступить правильно. Или лучше сказать, правильнее всего, потому что однозначно правильного решения я в этой ситуации принять не смогу.

Я никак не могла решиться, на языке вертелись тысячи слов. Посмотрела на него через плечо, забыв поставить на место тюбик с кремом.

— Зайка, ну что такое? — спросил он, всерьёз обеспокоившись. Его спина стала прямее, лоб свела хмурая складка. — Что стряслось? Расскажи мне.

И вот какие слова у меня вырвались:

— Мне кажется, Гарнир изменяет Шар.

Я не знала, почему это сказала — чтобы поделиться хоть какой-то правдой или чтобы поддержать разговор. Знала только, что эта фраза сама вылетела у меня изо рта.

Дэвис немного помолчал, но я чувствовала, как его беспокойство принимает другую форму, выходя за пределы наших семейных проблем в круг побольше, где обитала Шар.

— Кретин, — произнёс он наконец.

— Ты не удивлён, — поставив крем на тумбочку, я забралась под одеяло.

— Ну, это же Гарнир, — сказал он так, будто эти слова всё объясняли. Почти так оно и было. Я никогда не считала Филлипа достойным властителем Шарлоттиного сердца. — Как он может каждый день сидеть напротив неё за ужином, смотреть ей в глаза?