Из жизни кукол

Час волка начинается около трех, в ту пору ночи, когда в человеческом теле включается критический режим, кровяное давление падает, а обмен веществ сильно замедляется. А вот уровень мелатонина, наоборот, подскакивает. Высокие дозы этого гормона становятся причиной ночных кошмаров у тех, кто спит, и вялости, тошноты и головной боли у тех, кто бодрствует.

Луве отодвинул одеяло и потянулся к пузырьку с таблетками, стоящему рядом с упаковкой “Тестогеля”. Пластмассовый пузырек упал на пол; Луве включил лампочку и поднял его.

Он не знал, стоит ли и дальше принимать лекарство, но все же проглотил обе таблетки. Снотворное и пароксетин, антидепрессант, который с ним уже несколько лет.

03.36. Экран телефона показал: пришло новое сообщение.

На кухне Луве включил чайник и принялся искать сигареты в шкафчике для специй. В пачке осталось всего три штуки; Луве достал одну, размял пальцами. После полугода в компании пакетиков с приправами и бульонных кубиков табак высох.

Пару ложек растворимого кофе залить кипятком. Луве сел под вытяжку, закурил и стал читать сообщение.

Привет, Луве, это Мерси.

После того как мы сбежали, во мне все начало бурлить. Я рассказываю о своей жизни Нове, но она слишком хорошая и, наверное, слишком многое пережила сама. Она считает мои рассказы совершенно нормальными. А мне надо рассказать кому-нибудь, кто знает: то, что я говорю, не нормально. Кому-нибудь, кто сможет помочь мне разобраться, что у меня на душе.

В общем, так: половину времени я хорошо себя чувствую. Живот не болит, меня не тошнит. А другую половину мне как будто на все наплевать, хочется, чтобы все провалилось к чертям.

Когда я заканчиваю работать, то чувствую себя неплохо. Потом мне становится все хуже, пока я снова не начинаю работать.

В библиотеке в Санкт-Паули я читала книжку про мальчика, который работал в шахте. Когда мне плохо, я думаю про него. Чтобы, когда работаю, прекратить жалеть себя.

Луве затушил окурок. От едкого дыма щипало глаза.

Это хороший знак, подумал он. Хороший знак, что она пишет, независимо от содержания.

Я могу работать, и это значит — я сильная, для меня еще не все кончено. Значит, я могу жить. Тело функционирует, оно не превратилось черт знает во что после изнасилования, оно способно принимать парней добровольно.

Способно принимать парней добровольно. Формулировки у нее такие прямые, такие… Луве не знал, как сказать. Слова раненого человека, может быть?

Да. Ее формулировки — формулировки раненого человека.

В нескольких строчках Мерси сказала больше, чем за все время сессий. Может, физическое отсутствие психотерапевта сработало для нее как катализатор?

Проще открыться воображаемому психотерапевту, чем человеку из плоти и крови, с изучающим взглядом и с блокнотом, в котором он отмечает все твои слова.

Луве знал, что не дает Мерси пойти на дно.

Мысль о том, что отец жив.

Он и сам мечтал, хоть и о другом. И хотя мечтать, может быть, дело бессмысленное, а иногда мечты приводят к сомнениям, они помогают удержаться на поверхности.

Тюбик “Тестогеля” — самый короткий путь к тому, чего не хватает. Луве вернулся в спальню, отвинтил крышечку.

И стал втирать мазь в руки и живот.





Один на целом свете

Три года назад




Газета была на английском. В статье рассказывалось о мальчике, чье лицо покрывала копоть. Негрязными оставались только глаза — большие, с яркими белками, они блестели, словно он недавно плакал. Мальчика звали Лайам, ему было семь лет; сто лет назад он работал на шахте. По четырнадцать часов в день сидел под землей и открывал затворки вагонеткам с углем. В шахте было так тесно и жарко, что он с трудом дышал.

Часто мне приходится сидеть без света, и мне страшно. Я никогда не сплю. Иногда пою, если где-то рядом свет, но только не в темноте. В темноте я не смею петь. Когда появляются крысы, я не решаюсь пошевелиться. Они отвратительно пищат, они холодные и мокрые.

Не может такого быть, подумала Мерси. Англия же в Европе.

Чаще всего затворки в шахте открывали мальчики и девочки лет четырех-восьми. Когда они подрастали, то переставали умещаться в узких подземных проходах.

Из-за темноты они теряли чувство реальности. Думали, что шум и грохот — это подземные чудовища, которые вот-вот явятся и утащат их.

Мерси снова посмотрела на мальчика на картинке. Желудок свело, когда она подумала про Нонсо, какие у него были глаза, когда она вытащила его из воды.

Когда произошел обвал, выжил только Лайам, его папа и младшая сестра работали в той же шахте. Лайама нашли в маленьком воздушном кармане глубоко под землей — он лежал, весь покрытый черной пылью, и обнимал мертвого кота.

Кот — мой лучший друг. Когда он приходит ко мне, трется о ноги и мурлычет, мне становится не так одиноко.

Мерси подумала о Дасти. Как славно держать его в руках. И как удивительно жизнь этого мальчика похожа на ее собственную.


Конечно, она не работает в шахте, но она, как и Лайам, потеряла почти всю семью. К тому же она приносит в семью деньги, продавая себя.

И кот еще. Мерси с отцом теперь лучше спали по ночам, потому что Дасти не подпускал к ним крыс, совсем как те кошки в шахте. Которые даже считались принятыми на работу. Охотились на мышей и крыс и получали плату — молоко и свой угол, с корзинкой и теплым одеяльцем.

Мерси устыдилась, что не подумала купить Дасти корзину, где ему было бы удобнее спать, а еще устыдилась, что сравнила себя с тем английским мальчиком. Ей-то живется не в пример лучше.

Мерси читала, как мастер грозил Лайаму, что, если тот не выполнит работу, его заберут черти, а когда мальчика вытащили из шахты, взрослые говорили, что его Бог спас, хотя Лайам все равно умер всего через несколько месяцев, от чахотки. К тому времени его мать уже успела умереть, тоже от чахотки, так что, когда он наконец отошел к Господу, он был один на целом свете.

Ненавижу религию, подумала Мерси и положила газету.

Из библиотеки она отправилась на остановку автобуса, где ее ждали папа и Дасти. Она расскажет папе про Лайама, только сначала купит Дасти корзинку.

Пара евро за плетеную кошачью корзину, выстланную стеганым одеяльцем.

Но когда Мерси пришла на остановку, папы там не было.

И Дасти тоже не было.





А потом его накрыл ужас

Серая меланхолия




В семь часов утра Свен-Улоф Понтен поставил машину возле бизнес-центра на Фрёсундаледен. На фасаде, почти под крышей, помещалась вывеска с логотипом, который Понтен сам придумал дома в Стоксунде, лет двадцать назад. Наклонная “П”, выписанная красным Airal Bold, протянулась над названием фирмы. Умышленно некрасиво, но просто и эффективно.

Свен-Улоф некоторое время постоял, созерцая вывеску и пытаясь прогнать мысли об Алисе воспоминаниями о тех первых, непростых годах, когда “Рекламное бюро Понтен” было всего лишь небольшим предприятием.

Но ностальгия не смогла вытеснить тревогу и тяжкую грусть.

Ты больной человек, папа. Я никогда не стану такой, как ты.

Алиса, которой, может быть, следовало бы некоторое время провести без него, чтобы снова его полюбить. Как в детстве.

Но сейчас он не мог думать о ней.

Свен-Улоф поднялся на лифте на четвертый этих и констатировал, что приехал первым. Приезжать первым и уезжать последним. Хороший девиз, если хочешь добиться успеха.

Собрание руководства назначено на восемь. Помощница Свена-Улофа появится без четверти восемь, остальные четверо участников притащатся в последнюю минуту.

Свен-Улоф прошел в кабинет для совещаний, поставил портфель на стол и достал документы, которые следовало обсудить. У бюро есть все шансы подписать контракт с одним французским гигантом. Договор потянет на двадцать пять миллионов.

Но минут десять дело может подождать.

Он расстегнул “молнию” на внутреннем кармашке портфеля, достал заветный телефон, вышел в коридор и направился в туалет.

Руки слегка дрожали. Свен-Улоф запер дверь и поднял крышку унитаза.

Расстегнул брюки, стащил трусы и сел.

Он уже раз двадцать успел посмотреть видео, которое переслал ему Цветочек, но стоило ему запустить запись снова, сердце застучало быстрее.

Примитивная эстетика, резкая картинка, девушки без косметики. Цветочек, может, и не особо умен, но знает, что надо людям. Потрахаться хочется с девушкой, живущей по соседству. Чем фантазии ближе к реальности, тем чувствительнее они затрагивают струны души.

Сейчас на экране телефона перед Свеном-Улофом была фантазия, ставшая реальностью.

Его первая черная девушка.

Open your mouth.

Снимали немного наискосок. Блэки лежала на спине: рот широко раскрыт, язык высунут, а сам он сидел на ней верхом. Эрекция сейчас, без виагры, снова была мучительной. В ролике он видел собственное лицо, звериную гримасу, лоб словно выдвинулся вперед, а глаза ушли под брови. Он видел, как легонько бьет девушку по щеке.

Свен-Улоф судорожно переводил взгляд с лица девушки на собственный член. Такой знакомый. Он знал каждую жилку, каждое пятнышко, он все быстрее водил кулаком, стараясь, чтобы семяизвержение произошло одновременно с тем, что на экране.

Больше всего ему хотелось быть здесь, внутри.

Внутри головы.