Из жизни кукол

Свартбэкен — старейший район Упсалы, ему больше семисот лет, но по нему не скажешь. Усердно-оптимистичное стремление ломать и обновлять, вполне в духе шведского двадцатого века, превратило район в смешение архитектурных стилей.

Луве это нравилось. Район развивался органично, он не корчил из себя нечто выдающееся, а просто приспосабливался. Будь Свартбэкен человеком, такого человека назвали бы конформистом. Луве думал, что “специалист по выживанию” подходит ему больше.

Он жил здесь уже почти год. Дом, построенный в начале двадцатого века, поначалу был двухэтажным деревянным бараком для рабочей бедноты. Сто лет спустя он обзавелся каменным фасадом с красной штукатуркой, адресом — и превратился в один из самых привлекательных домов к северу от центра Упсалы.

Час с небольшим — расстояние от работы до дома — Луве обычно посвящал тому, чтобы разложить результаты рабочего дня по полочкам. Но сегодня, остановив машину перед старым домом на несколько семей, он почувствовал, что еще не закончил с подведением итогов. Далеко не закончил.

Он включил свет в салоне машины и стал записывать в блокнот свои мысли.

Все они были о страдании, силе и способности выживать.

Луве погрыз кончик карандаша, обдумывая сегодняшний день и встречу с отцом Алисы. Карандаш был горьким на вкус и весь во вмятинах от зубов.

Свен-Улоф забрал дочь. С непререкаемым авторитетом он заявил, что лечение окончено и девочке пора возвращаться домой. Луве воспротивился, сказал, что это плохая мысль. Но Свен-Улоф имел законные права как родитель, так что оставалось только подписать документы и отпустить Алису.

Хотя Луве знал ее историю.

В этой религиозной семье сексуальность, особенно женская, была табу; в детстве Алисы регулярно повторялись события, которые Луве оценивал как очень важные. Они касались ее первых контактов с собственной сексуальностью и стыда перед этой сексуальностью.

Чтобы не пробуждать мужского интереса к дочери, родители одевали Алису в не по размеру большую одежду, в мешковатые штаны и кофты. В магазинах Алисе приходилось переживать минуты мучительного стыда, когда мать бесцеремонно засовывала ладонь между промежностью девочки и штанами или между ее грудью и кофтой, дабы убедиться, что одежда не прилегает к телу.

Луве подозревал, что в эти моменты и состоялась первая встреча Алисы со столь постыдной в глазах ее семьи сексуальностью. Сексуальность и стыд очень рано стали для нее синонимами, а позже ее обманом заставили поверить, что ей нравится, когда ее унижают.

Луве сунул карандаш и блокнот в сумку и вышел из машины под дождь, который, кажется, не собирался переходить в снег.

Ноябрь близился к концу, на улице еще было градусов восемь-девять тепла. Однако сейчас они не ощущались, и Луве, пока дошел до подъезда, промерз до костей.

На лестничной клетке пахло, как от пенсионера пятидесятых годов: трубочным табаком и мокрой собакой.

Запах надежности, безопасности.

Луве отпер дверь и перешагнул скопившуюся в прихожей кучу почты. Он так и не сумел оценить по достоинству конверты с прозрачным окошком и предоставлял им по нескольку дней валяться на полу, чувствуя себя нежеланными гостями. На кухне Луве захватил бутылку красного вина, бокал и прошел в кабинет.

Стеллажи с книгами, письменный стол со стационарным компьютером, окно на улицу. Такие комнаты имелись в каждом доме Свартбэкена. Там, где сто лет назад теснились трое-четверо пролетарских детишек, теперь мог сидеть какой-нибудь подросток, зарабатывавший по тридцать миллионов в год, играя в компьютерные игры и комментируя процесс в интернете.

Луве включил компьютер, выложил блокнот на стол, сел и открыл бутылку. Дешевое итальянское вино, на вкус вполне ничего; Луве налил себе бокал и начал читать записи о последней сессии с Мерси.

Девочка была более открытой и разговорчивой, чем прежде. Она хорошо умела рассказывать; Луве записывал только ключевые слова, но формулировки все равно помнил отчетливо. Мерси продолжала повесть о своей жизни, в более или менее хронологическом порядке.

“Это случилось одиннадцатого сентября 2008 года, через два дня после того, как мне исполнилось двенадцать лет, — начала она, и Луве тут же отметил, что она назвала точную дату. — Моя подружка Блессинг подарила мне сертификат на стрижку в салоне у ее мамы”.

Блессинг была одной из лучших подружек Мерси, ее мать держала парикмахерскую в поселке возле Кано. Единственная христианская семья в селении.

Луве перечитал свои записи: “9 ноября. Перед тем как войти, я остановилась у дома и посмотрела на реку. Год назад там черная мамба ужалила одного мужчину, который валил лес, чтобы строить на берегу новые дома. Река забилась всяким мусором и дохлой рыбой и стала не больше ручья.

Я представляла себе, что река — это кровеносный сосуд. Отравленная, как кровь в теле у моего папы. Годфри, студент, с которым он трахался, заразил его ВИЧ”.

Луве стал писать: “Мы должны быть слабыми, чтобы страдать, и мы должны страдать, чтобы стать сильными. Значит, надо быть слабым, чтобы стать сильным”.

Наверное, цитата. Фраза просто всплыла в голове.

Девушка не умолкала почти час, и Луве исписал ключевыми словами больше двадцати страниц.

Во время этой сессии он сделал то, чего никогда не делал во время сессий.

Он заплакал.

Потом написал “Н и М”, подчеркнул и продолжил писать:

“Их мир похож на детскую игру. Он существует параллельно с реальностью и исполнен эгоизма, он дает возможность пережить желания и поступки, мало приемлемые в реальном мире или вообще таковому не принадлежащие. В их мире, например, позволено мучить животных, потому что это действие помогает разрешить внутренние конфликты, высвобождает силу и более желательные чувства”.

Вышло несколько сурово. Но в Нове и Мерси было что-то, что пугало Луве.

Алиса Понтен — их противоположность.

Она не специалист по выживанию.

Луве налил еще бокал. Как непростительно мало он знает о Нигерии, не говоря уж о “Боко харам”. Но кое-что он, спасибо профессии, узнал: среди детей и подростков, ставших объектами сексуальной торговли в Европе, девочек из Нигерии больше, чем просто много. И в Швеции тоже.

Мерси — одна из них.


Судя по всему, до двенадцати лет у нее было счастливое детство, хорошие отношения с родителями, обеспеченная семья. В отличие от Новы, в ближайшем окружении Мерси никто не страдал алкогольной или наркотической зависимостью. Интересно, подумал Луве, чего добилась бы Мерси, родись она в Швеции.

Во всяком случае, она сейчас была бы в совершенно другом месте. Луве продолжил писать, стараясь, чтобы слова выходили его собственными.

“Одиннадцатого сентября 2008 года никого не взволновал пожар в деревне на севере Нигерии. Сосед, который бросился в море огня и сумел спасти подвергшуюся изнасилованию и побоям двенадцатилетнюю девочку, наверное, смог бы рассказать об увиденном, но от полученных ожогов он позже скончался”.

Луве отпил вина, быстро перечитал написанное и удалил абзац. Слова были не ее, а его, слова белого мужчины средних лет, неспособного вжиться в то, что пережила она.

Он выключил компьютер, потушил настольную лампу и взглянул на часы.

Было поздно, лил дождь, и все же Луве испытал огромное желание куда-нибудь пойти. Куда угодно.

Может, встретиться с кем-нибудь.

С кем угодно.

Но он ушел в спальню, достал из ящика ночного столика таблетницу.

Пароксетин и снотворное.

А потом открыл упаковку тестогеля[21].





Они стали бы хуже женщин

Четыре года назад




Войдя, Мерси увидела младшую сестру Блессинг и их папу. Они собирались часа на два уехать в Вудил за покупками.

Парикмахерский салон помещался в прачечной, которая выходила окнами на задний двор, но мама Блессинг устроила все так, что он стал как парикмахерские в Вудиле. На стене, над старинным парикмахерским креслом висело большое зеркало в викторианском стиле. Блессинг подметала пол, а ее мама как раз мыла раковину.

Блессинг обычно помогала принимать клиенток, мыла им волосы, делала укладку, подстригала кончики и относилась ко всему этому чрезвычайно серьезно. Трудно было удержаться от смеха, когда она сделала книксен и преувеличенно-формально пригласила Мерси войти.

Всего несколько лет назад они еще играли в разные профессии. А теперь они взрослеют. Мерси вдруг почувствовала себя по-детски. Блессинг уже учится быть парикмахершей, а она, Мерси, все еще ничего не умеет.

Единственное, что ей хорошо удается — это думать всякие странности.

Мерси уселась в старое кресло, и Блессинг покрутила винт, чтобы опустить спинку.

— Для начала вымоем волосы.

Мерси зажмурилась. Блессинг ополоснула ей волосы теплой водой, вмассировала шампунь медленными мягкими движениями. Стояла тишина, слышно было только, как жужжит вентилятор на потолке; когда лопасти перекрывали солнечный свет, под закрытыми веками мелькали тени. В полудреме Мерси услышала шум едущей по дороге машины. Машина остановилась, мотор заглох, и хлопнули дверцы.

Мерси открыла глаза. Над ней крутился вентилятор, в глазах мельтешило, свет сменялся тенью, и Мерси пришлось зажмуриться. Блессинг смыла шампунь и начала мазать волосы бальзамом, как вдруг в коридоре послышались шаги.

Что-то тяжело лязгнуло о кухонный пол.

Потом простучали тяжелые ботинки.

Блессинг открыла скрежетнувший кран, чтобы промыть волосы, и брызги попали Мерси на шею.

Мерси все еще лежала на спине с несмытым бальзамом, когда в салон вошли трое мужчин.

Камуфляж, ножи, дубинки; у одного с плеча свисал автомат. Все трое широко улыбались.

— Я не стригу мужчин. Пожалуйста, уходите. Уходите сейчас же. — Мама Блессинг крепко сжала ножницы, она держала их, как нож.

У мужчины с автоматом на лбу была рана. Блеснула капля крови, и Мерси поняла, что он прижимался лбом к камню, когда молился, потому что хотел оказаться поближе ко Всевышнему. Он из “Боко харам” и пришел в дом христиан с оружием.

Мерси казалось, что под кожу ей заползли мелкие насекомые. Мурашки.

— Валите отсюда, — прошипела она и шагнула к незваным гостям. — Если вы нас хоть пальцем тронете, я вас убью.

Несколько секунд мужчины молча переглядывались. Потом один из них направил свое внимание на Мерси, подошел к ней, дернул за руку. Она не доставала ему даже до груди и оказалась так близко, что чувствовала запах его пота. Мужчина приставил палец к ее носу и надавил. Так сильно, что Мерси, пошатнувшись, сделала шаг назад и потеряла равновесие.

Было не больно, потому что теперь вообще все было не больно. На мужчину с автоматом бросилась не Мерси, на него бросились ее ненависть и страх, слившиеся в единое существо.

Прими свою злость. Овладей ею. Преврати страх в ненависть.