История с привидениями

Ранним октябрьским утром Фредерик Готорн, семидесятилетний адвокат, вышел из своего дома на Мелроуз-авеню, Милбурн, штат Нью-Йорк, прогуляться пешком до своего офиса на Уит Роу, что начиналась сразу за площадью. Для ранней осени было непривычно холодно, и Рики оделся потеплее: зимнее твидовое пальто, кашемировый шарф и серая шляпа. Чтобы разогреться, он быстрым шагом прошелся по Мелроуз-авеню: мимо массивных дубов и стройных кленов, расцвеченных лишь тенями оранжевого и красного, – еще одно удивительно раннее прикосновение осени. Рики легко простужался, и будь сейчас градусов на пять холоднее, пришлось бы ехать на машине. Однако сегодня, укутав шарфом шею от ветра, он наслаждался прогулкой. Свернув с Мелроуз-авеню к площади, он почувствовал, что достаточно согрелся, и сбавил шаг. Рики не торопился на работу: клиенты редко приходили раньше полудня. Его партнер и друг Сирс Джеймс появится минут через сорок пять, и у Рики оставалось достаточно времени, чтобы легким шагом прогуляться через Милбурн, здороваясь со встречными и разглядывая то, что любил разглядывать.

А больше всего он любил разглядывать сам Милбурн – городок, в котором (за исключением лет, проведенных в университете, правовом колледже и армии) прошла вся его жизнь. Ему никогда не хотелось жить где-то в другом месте, хотя в первые годы после женитьбы его красивая и неугомонная жена частенько жаловалась, что Милбурн уныл. Стеллу решительно тянуло в Нью-Йорк. Это была одна из его побед. Рики казалось непостижимым – как может Милбурн казаться скучным: если семьдесят лет пристально наблюдать за жизнью города, можно услышать поступь столетия. А если столько же наблюдать за Нью-Йорком, полагал Рики, то услышишь в основном лишь звуки жизни одного Нью-Йорка. Ему казалось, что здания в Нью-Йорке появлялись и исчезали слишком быстро, жители двигались чересчур стремительно, закованные каждый в плотный эгоцентричный кокон. Кроме того, в Нью-Йорке по меньшей мере пара сотен тысяч адвокатов; в Милбурне же – от силы пять-шесть, и они с Сирсом на протяжении уже сорока лет были самыми выдающимися из них.

Он вошел в деловой район, начинавшийся за два квартала к западу от площади и тянувшийся еще на четыре квартала по другую ее сторону, и, проходя мимо «Риальто» – кинотеатра Кларка Маллигэна, – замедлил шаг, чтобы взглянуть на афишу. То, что он увидел, заставило его поморщиться. На постерах перед «Риальто» было окровавленное лицо девушки. Фильмы, что любил Рики, теперь увидишь разве только по телевизору: он полагал, что киноиндустрия сбилась с курса примерно тогда, когда ушел на пенсию Вильям Пауэлл. (Он также полагал, что Кларк Маллигэн того же мнения.) Слишком многие современные фильмы были похожи на его сны, ставшие за последний года такими живыми и отчетливыми.

Рики с облегчением отвернулся от кинотеатра. Время оставило заметные следы на первых многоэтажных зданиях Милбурна: даже деревья казались моложе домов. Он шел, под носками черных лакированных туфель хрустели листья; он шел мимо домов – близнецов тех, что на Уит Роу, – а следом за ним летели воспоминания о его собственном детстве, связанные с этими улицами. Он улыбался, а если бы кто-нибудь из тех, с кем он здоровался, спросил, о чем он думает, он бы, наверное, ответил (если бы позволил себе такую напыщенность): «О чем? О тротуарах. Я частенько думаю о тротуарах. Одно из моих самых ранних воспоминаний – это как проложили тротуары вдоль всей Кендлмейкер-стрит, прямо отсюда – и к площади. Тогда еще блоки привозили на лошадях… Видите ли, тротуары внесли больший вклад в развитие цивилизации, чем двигатель внутреннего сгорания. В старину весной и зимой приходилось плестись по колено в грязи и невозможно было войти в гостиную, не испачкав пола. А летом всюду столько пыли!..» Разумеется, припомнил он, гостиные канули в Лету как раз тогда, когда появились тротуары.

На площади его ожидал еще один неприятный сюрприз. Некоторые деревья, окаймлявшие широкий газон, стояли почти голые, а у большинства других имелись, по крайней мере, несколько полностью облетевших ветвей; и, хотя, как Рики и полагал, листва еще была полна осеннего разноцветья, последняя ночь изменила баланс, и теперь на фоне ярких листьев отчетливо виднелись черные ветки, тянувшиеся словно кости рук и пальцев скелета и напоминавшие: идет зима. А площадь усыпало мертвой листвой.

– Привет, м-р Готорн! – сказал кто-то рядом.

Он повернулся и увидел Питера Барнса, старшеклассника, чей отец был на 20 лет моложе Рики и входил в дальний круг его друзей. Ближний же круг состоял из четырех мужчин его возраста – прежде их было пятеро, но Эдвард Вандерлей умер почти год назад. Ему стало совсем грустно, а грустить в его сегодняшние планы не входило.

– Привет, Питер, – откликнулся он. – Ты же должен идти в школу.

– Сегодня уроки на час позже: опять отопление неисправно.

Питер Барнс стоял рядом с ним – симпатичный парень в лыжном свитере и джинсах. Его темные волосы казались Рики очень уж по-девчоночьи длинными, но разворот плеч обещал в будущем, когда парень начнет мужать, фигуру намного крупней, чем у его отца. Хотя девушкам, скорее всего, его волосы не казались девчоночьими.

– Гуляешь?

– Точно, – ответил Питер. – Иногда приятно просто побродить по городу, посмотреть туда-сюда…

Рики едва не просиял:

– Что ж, это верно! Я тоже так считаю. Я всегда любил прогулки по городу. Странные мысли иногда приходят в голову. Я как раз думал о том, что тротуары изменили мир. Они сделали нас цивилизованней.

– Да? – произнес Питер, удивленно глядя на него.

– Знаю, знаю – я говорю о странностях, что приходят порой мне в голову. Как поживает Уолтер?

– Прекрасно. Он сейчас в банке.

– А Кристина – тоже все хорошо?

– Конечно, – сказал Питер, и Рики почувствовал холодок в ответе на вопрос о матери. Что-то не так? Он вспомнил, как несколько месяцев назад Уолтер пожаловался ему, что Кристина в последнее время не в духе. Однако Рики, заставшему родителей Питера еще подростками, их проблемы всегда казались чуточку надуманными: какие могут быть серьезные проблемы у людей, перед которыми распахнут весь мир и впереди вся жизнь? – А знаешь, – сказал он. – Мы целую вечность не разговаривали так. Отец еще не смирился с твоим решением отправиться в Корнелл?

Питер криво улыбнулся.

– К сожалению. Он, наверное, не знает, как трудно поступить в Йель. В его годы это было намного проще.

– Это точно, – ответил Рики, вспомнив обстоятельства его последнего разговора с Питером Барнсом. Вечеринка у Джона Джеффри: тогда погиб Эдвард Вандерлей.

– Ну, ладно, я пойду, поболтаюсь немного по универмагу, – сказал Питер.

– Конечно, – отозвался Рики, невольно припоминая подробности того вечера. Ему казалось, что с той ночи что-то радикально изменилось, жизнь потеряла краски с той ночи.

– Ну, я пошел, – повторил Питер и отступил на шаг.

– Конечно, я тебя не задерживаю, – ответил Рики. – Я просто задумался.

– О тротуарах?

– Нет, разбойник.

Питер улыбнулся и, попрощавшись, легко зашагал через площадь.

Рики заметил «линкольн» Сирса Джеймса, проезжавший мимо отеля «Арчер» с обычной для него скоростью (на 10 миль медленнее, чем все остальные машины), и поспешил к Уит Роу. Мрачные мысли не покидали его; он вновь увидел голые ветви, пронзительно красные последние листья, суровое окровавленное лицо девушки с киноафиши и припомнил, что сегодня вечером его черед рассказывать историю на заседании Клуба Фантазеров. Он ускорил шаг и задумался: что же поколебало его сильный дух? Он знал ответ – Эдвард Вандерлей. Даже Сирс, следом за остальными членами Клуба, поддался этой депрессии. У Рики оставалось двенадцать часов, чтобы обдумать свой рассказ.

– О, Сирс, – произнес он, поднимаясь по ступенькам здания. Его партнер в этот момент выбирался из «линкольна». – Доброе утро. Вечером встречаемся у тебя, не так ли?

– Рики, – ответил Сирс. – В такую рань определенно не следует щебетать.

Сирс тяжело двинулся вперед, и Рики прошел в дверь следом за ним, оставляя Милбурн за спиной.





Фредерик Готорн





1




Из всех комнат, в которых они обыкновенно встречались, библиотеку в доме Сирса Джеймса Рики любил особенно: ее стулья с потертыми кожаными сиденьями, высокие застекленные книжные шкафы, напитки на маленьких круглых столиках, гравюры на стенах, заглушающий шаги старый иранский ковер под ногами и воспоминания о старых добрых сигарах. Так и не связав себя женитьбой, Сирс никогда не изменял своей большой любви к комфорту. В течение стольких лет приходя сюда, остальные трое мужчин всякий раз невольно отдавались чувству удовольствия, и расслабления, и зависти: здесь, в библиотеке дома Сирса, в котором наводила порядок вечно суетливая и деятельная экономка Милли Шин. Но все они – и Рики Готорн, пожалуй, больше других – хотели бы иметь собственное такое же убежище. Однако у Сирса всегда было больше денег, чем у них, так же как и его отец был богаче их отцов. Это тянулось из глубины пяти поколений, с тех самых пор, когда провинциальный бакалейщик хладнокровно бросил вызов судьбе и обратил семейство Джеймсов в статус мелких рантье: во времена прадеда Сирса женщины были худощавыми, трепетными, декоративными и бесполезными, мужчины занимались охотой и оканчивали Гарвард, и все они выезжали на лето в Саратога-Спрингс. Отец Сирса был профессором древних языков в Гарварде, где у него имелся третий по счету дом. Сам же Сирс стал адвокатом потому, что полагал тогда, что мужчина без профессии аморален. Проработав около года в школе, он понял, что не сможет быть педагогом. Остальные – кузены и братья – пали жертвами обеспеченной жизни: несчастные случаи на охоте, циррозы, сердечные приступы; однако Сирс, старый друг Рики, пока еще держался и считался если и не самым обаятельным стариком Милбурна – тут первенство несомненно принадлежало Льюису Бенедикту, – то уж, во всяком случае, самым видным. Имей он бороду, он стал бы точной копией своего отца: высокий, лысый, массивный, с круглым утонченным лицом и голубыми, все еще очень молодыми глазами.

Рики подумал, что мог бы позавидовать и присущей Сирсу властной манере держаться: сам он никогда ничем особенным не выделялся. Он был слишком маленьким и аккуратным. Только усы выдавали его возраст, становясь все пышнее по мере того, как седели. Когда со временем его щеки немного обвисли, лицо не стало более выразительным – оно стало умнее. Но будь он действительно умным, никогда бы не стал чем-то вроде вечного младшего партнера в собственной фирме. А ведь именно его отец, Гарольд Готорн, принял Сирса в их фирму. Много лет назад он с радостным возбуждением ждал, когда же его друг станет частью их дела. Теперь же, расположившись в удобном кресле, он подумал, что до сих пор рад этому; годы дружбы связали их, как брак связал его и Стеллу, и это деловое супружество было куда как более безоблачным, чем семейное, – даже в тех случаях, когда клиенты, ведя с ними переговоры, смотрели на Сирса, а не на него. Вот этого бы Стелла не потерпела. (Хотя за все годы их супружества никто, будучи в здравом рассудке, не в силах был бы обойти взглядом красавицу Стеллу, когда разговаривал с ним.)

Да, подумал он в тысячный раз, ему очень нравилось здесь. Возможно, это противоречило его принципам и строгим нравам давно утраченной религиозности, но библиотека Сирса – как, пожалуй, и весь его прекрасный дом – была уголком, где мужчина чувствовал себя свободным. Однако Стелла без сомнений дала понять, что в таком месте и женщина может чувствовать себя свободной. Порой она вела себя в доме Сирса, как в своем собственном, и Сирс ей это позволял. И именно Стелла во время одной из встреч (двенадцать лет назад она зашла в библиотеку с видом, будто ведет за собой взвод архитекторов) дала название их обществу. «А, вот вы где, – сказала тогда она. – Ну, прямо Клуб Фантазеров. Вы отнимете у меня мужа на целую ночь, Сирс? А вы, ребята, еще не устали от своих сказок?» Пожалуй, именно Стелла, думал он, своей неувядаемой энергичностью, проницательностью и поддразниванием уберегала его от старости, что сломила Джона Джеффри. Их старый друг Джон считался «старым», несмотря на то, что был на полгода моложе Готорна, на год – Сирса и всего лишь на пять лет старше Льюиса, самого младшего члена Клуба.

Льюис Бенедикт, по слухам – виновник гибели своей жены, сидел прямо напротив Рики и казался воплощением прекрасного здоровья. Время состарило их всех, применяя закон вычитания, Льюис же только приобретал. В молодости он был другим, а сейчас очень походил на Кери Гранта. Подбородок его не был дряблым и отвисшим, и волосы не выпадали. Он стал почти до нелепости красив. В этот вечер он не блистал безмятежным остроумием, а на его лице застыло ожидание. Как правило, лучшие истории рассказывались именно здесь, в доме Сирса.

– Кого поджарим сегодня? – спросил Льюис исключительно из вежливости, так как все знали правила Клуба: приходить только в смокингах (потому что тридцать лет назад эта идея понравилась Сирсу); никогда не выпивать помногу (теперь они были уже слишком стары для этого); никогда не пытаться выяснить, правдива ли рассказанная история (потому что даже самая наглая ложь являлась в каком-то смысле правдой), и, хотя истории рассказывались по кругу, никогда не настаивать, если кто-то оказывался не готов к рассказу.

Готорн уже приготовился исповедаться, когда его прервал Джон Джеффри:

– Я все думаю… – проговорил он под инквизиторскими взглядами. – Нет, я знаю, что не мой черед. Но я вспомнил, что через две недели годовщина смерти Эдварда. Сегодня он был бы с нами, если б я тогда не настоял на этой чертовой вечеринке.

– Прошу тебя, Джон, – сказал Рики. Он не любил смотреть в его лицо, когда на нем так ясно отражались чувства. Его кожа выглядела так, словно можно было проткнуть ее карандашом и не увидеть крови. – Все мы считаем, что ты не должен винить себя в случившемся.

– Да, но это произошло в моем доме, – настаивал Джеффри.

– Успокойся, док, – сказал Льюис. – Это только навредит тебе.

– Это мне решать.

– В таком случае это навредит всем присутствующим, – сказал Льюис с мягким юмором. – Мы все помним эту дату. Как такое забудешь?

– Так что же делать? Вам не кажется, что вы делаете вид, будто ничего не произошло, будто все в порядке вещей? Если так, то разрешите вам сообщить, что я этого не допущу.

Он поверг их в молчаливое изумление; даже Рики не мог придумать, что сказать на это. Лицо Джеффри было серым.

– Нет, – продолжил он. – Ни черта подобного! Вы все прекрасно знаете, что с нами происходит. Мы сидим тут и болтаем, как стая вампиров. Милли с трудом терпит нас в этом доме. А ведь мы не всегда были такими: мы говорили обо всем. Мы развлекались – и было весело. А теперь нет. Мы все напуганы. Но я не уверен, что кто-либо из вас признается в этом. Да, минул год, и я это делаю первым.

– Я не уверен, что я напуган, – сказал Льюис. Он отпил виски и улыбнулся Джеффри.

– Ты просто сомневаешься, – оборвал его доктор.

Сирс Джеймс кашлянул в кулак, и все взглянули на него. «О боже, – подумал Рики. – Он делает, что хочет, он завладевает нашим вниманием совсем без усилий. Интересно, почему Сирс решил, что из него не получится педагог?»

– Джон, – мягко проговорил Сирс. – Нам всем знакомы подробности. Мы уже не молоды, и вы все были очень добры, придя сюда сегодня, несмотря на холод. Давайте же продолжим.

– Но Эдвард умер не в твоем доме. И эта женщина, Мор, так называемая актриса, не…

– Хватит об этом! – скомандовал Сирс.

– Что ж, я надеюсь, вы помните, как это все случилось, – заключил Джеффри.

Сирс и Рики кивнули в ответ, припоминая их первую встречу после странной гибели Эдварда. Оставшиеся четверо были тогда в замешательстве: об отсутствии Эдварда напоминало и пустующее кресло. Натянутый разговор спотыкался и замирал, едва начавшись. Все они, чувствовал Рики, гадали, смогут ли теперь продолжаться их встречи. И тогда на него нашло вдохновение. Он повернулся к Джону Джеффри и спросил:

– Каким был твой самый дурной поступок?

Доктор Джеффри удивил его тем, что покраснел; затем, подхватив тон их прошлых встреч, проговорил:

– Этого я вам не скажу, но поведаю о самом ужасном в моей жизни происшествии… самом чудовищном… – И затем рассказал им историю о призраках. Она была захватывающей, удивительной, пугающей… Она отвлекла их мысли от Эдварда. И они продолжили встречи, как прежде.

– Вы и в самом деле думаете, что это совпадение? – спросил Джеффри.

– Не вижу связи, – проворчал Сирс.

– Вы глубоко заблуждаетесь. Мы все уже на этом пути; я первый, после того как Эдвард…

Он не договорил, и Рики понял, что он споткнулся, выбирая между умер и был убит.

– …почил в бозе, – подхватил Рики, надеясь смягчить прикосновение.

Серые, продолговатые, как у ящерицы, глаза Джеффри, нацеленные на него, сказали, что его постигла неудача. Рики откинулся на богато расписанную спинку кресла, словно надеясь слиться с ее роскошным фоном и стать не более заметным, чем пятнышко воды на одной из старых карт Сирса.

– Что за выражение? – спросил Сирс, и Рики вспомнил: именно так обычно говорил его отец, когда умирал очередной клиент: «Старый Тоби Плафф почил в бозе вчера ночью… Миссис Уинтергрин почила в бозе сегодня утром. Кучу денег придется выплатить по завещаниям…» Он покачал головой.

– Все это так, – продолжил Сирс. – Но я не знаю…