История с привидениями
Часть 10 из 87 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ну что ж, вот наши расценки, а вот регистрационный журнал, – сказала миссис Харди, подавая ей документы. – Вам понравится наш милый тихий отель. Большинство людей здесь живут прямо как в пансионе, но с обслуживанием отеля; кстати, по вечерам у нас не бывает никаких шумных вечеринок. – Цены девушку устроили, она кивнула и записала свое имя в журнал. – Пожалуйста, никаких дискотек и, хочу вас предупредить сразу, никаких мужчин в номере после одиннадцати вечера.
– Отлично. – Девушка вернула журнал миссис Харди, которая прочитала: «Анна Мостин» и нью-йоркский адрес.
– О, благодарю вас, – произнесла миссис Харди. – Никогда не знаешь, что можно ожидать от современных девушек, но… – она подняла глаза на лицо гостьи и вдруг словно споткнулась о безразличный взгляд ее удлиненных голубых глаз. Ее первой, почти неосознанной мыслью было: «Как она холодна!» А второй, почти осознанной, что для Джима она не опасна. – Анна! Такое милое старомодное имя.
– Да.
Миссис Харди, все еще немного в замешательстве, позвонила в колокольчик, вызывая сына.
– Я и сама довольно старомодна, – сказала девушка.
– Вы, кажется, упомянули, что ваша семья жила здесь?
– Да, но это было очень давно.
– Просто мне незнакома ваша фамилия.
– И неудивительно. Здесь жила моя тетушка. Ее звали Ева Галли. Но вы, скорее всего, не знали ее.
(Жена Рики, сидя в одиночестве в ресторане, вдруг щелкнула пальцами и воскликнула: «Старею!» Она вспомнила, кого ей напоминала эта девушка. Официант, юный, как вчерашний выпускник школы, наклонился над столом (он все еще сомневался, отдавать ли счет ей – после того как ее спутник унесся прочь) и произнес:
– М-м?
– Поди прочь, дурак, – незло проронила она, гадая, почему так получается, что одна половина выпускников школы похожа на головорезов, а другая – на физиков. – Хотя, постой! Дай-ка мне счет, пока ты не смылся.
Джим Харди обшаривал ее глазами, пока они поднимались по лестнице, и, отперев номер и поставив на пол ее чемодан, предположил:
– Надеюсь, вы проторчите в нашей дыре подольше.
– По-моему, ваша мама сказала, что вы терпеть не можете Милбурн.
– А я его уже полюбил, – ответил он, посылая ей взгляд, от которого растаяла Пенни Дрэгер вчера ночью на заднем сиденье его машины.
– Каким образом?
– Э… – подавленный выражением категорического отказа на ее лице, он уже не знал, что говорить дальше. – Ну, вы знаете…
– Разве?
– Ну, я просто хотел сказать, что вы чертовски красивая леди, вот и все. Такая манерная, – тут он решил показаться смелее, чем себя чувствовал. – Манерные леди всегда меня заводят.
– Неужели?
– Ну, – кивнул он. Ему никак не удавалось ее раскусить. Будь эта девица опытной, так выгнала бы его сразу же. Она же не прерывала его, но не похоже было, что она польщена или заинтересована, – ей было абсолютно все равно. Потом она удивила его, сделав то, на что он еще чуточку надеялся: сняла пальто. Грудь ее не впечатляла, но ноги были хороши. Но абсолютно неожиданно его атаковала вспышка чистейшего сладострастия, совершенно не похожего на ту скоротечную похоть, что он испытывал с Пенни Драгер или другими школьницами, с которыми переспал, волна пронзительного и холодного желания накрыла его.
– Э… – промямлил он, отчаянно надеясь, что она не выгонит его. – У вас здесь какие-то дела, да? Вы с телевидения или что-то в этом роде?..
– Нет.
Он переступил с ноги на ногу:
– Ну ладно, адресок ваш у меня есть. Может, как-нибудь заскочу к вам, поболтаем?
– Возможно. А ты любишь болтать?
– Ха. Ну… Мне надо идти вниз. В смысле, надо вставлять вторые рамы – холода…
Она села на кровать и вытянула руку вперед. Почти неохотно он направился к ней. Когда он дотронулся до ее руки, она вложила ему в ладонь аккуратно сложенный доллар:
– Вот что я тебе скажу, – произнесла она. – Коридорные не должны носить джинсы: вид неряшливый.
Он взял доллар и, забыв от смущения поблагодарить, выбежал из номера.
(«Ее звали Анн-Вероника Мор, – вспомнила Стелла. – Та самая актриса, что была на приеме в доме Джона, когда умер Эдвард. – Стелла позволила запуганному мальчишке подать ей пальто. – Анн-Вероника Мор – почему же я вспомнила о ней? Я видела ее всего лишь несколько минут, и эта девушка совсем на нее не похожа».)
4
– Итак, – продолжил Сирс, – я твердо намеревался помочь несчастному Фэнни Бэйту. Я считал, что не бывает безнадежно испорченных детей, если только непонимание и жестокость окружающих не сделают их таковыми. И вот я приступил к выполнению программы перевоспитания. Когда на следующий день Фэнни опрокинул свою парту, я, к отвращению старших учеников, сам поднял ее, а на время перерыва на ленч велел мальчику остаться в классе.
Все дети вышли, жужжа предположениями, – уверен, они решили, что я убрал свидетелей предстоящей порки, – но сестра Фэнни затаилась в темном дальнем углу.
– Я не обижу его, Констанс, – успокоил я девочку. – Если хочешь, можешь остаться.
Несчастные дети! Я как сейчас вижу их: нездоровые зубы, ветхую, потрепанную одежду. Он – полный недоверия, озлобленности и страха, она же – страха за него. Констанс забралась на стул, и я приступил к исправлению некоторых неправильных представлений и заблуждений Фэнни. Я рассказал ему все, что знал об исследователях: о Льюисе, и Кларке, и Кортесе, и Нансене, и Понсе де Леоне – то, что я планировал разобрать с классом позже, но все это не произвело на него ни малейшего впечатления. Он знал, что мир простирается на сорок – сорок пять миль от Фор Форкс и что люди, живущие в этом радиусе, составляют население мира. Он цеплялся за эту идею с неимоверным упрямством тупицы.
– Да кто же тебе сказал все это, Фэнни? – спросил я его. Он помотал головой. – Ты сам придумал? – Он снова затряс головой. – Это родители тебе сказали?
В темном углу хихикнула Констанс – хихикнула без всякого юмора. От ее смешка холодок пробежал по мне – он вызвал в моем воображении сцены почти животной, скотской, жизни. Очевидно, таковой она и была на самом деле, и все остальные дети знали об этом. И, как я выяснил позже, еще более неестественной, чем я мог бы когда-нибудь вообразить.
Так или иначе, я взмахнул руками – то ли в отчаянии, то ли в нетерпении, – и бедная девочка, видно, подумала, что я собираюсь ударить ее брата, и крикнула:
– Это Грегори!
Фэнни оглянулся на нее, и, клянусь, я в жизни не видел более испуганного лица. В следующее мгновение он вскочил со стула и пулей вылетел из класса. Тщетно я пытался остановить его. Он бежал, как будто спасая свою жизнь, бежал к лесу, петляя как заяц. Девочка застыла в дверях, глядя ему вслед. Теперь уже ее охватил ужас – она вся побелела от страха.
– Констанс, кто такой Грегори? – спросил я, и ее лицо исказилось. – Это не он ли подходит иногда к школе? У него еще вот такие волосы? – Я завел руки за голову и широко растопырил пальцы. И тут она тоже сорвалась прочь, удирая со всех ног.
Итак, в тот полдень я получил признание учеников. Они, конечно, решили, что я высек обоих Бэйтов и таким образом стал полноценным участником естественного для города течения жизни. И вечером того дня на ужин я был награжден если и не добавкой картошки, то неким подобием улыбки Софронии Матер. Вероятно, Этель Бердвуд доложила своей матери, что учитель все-таки нашел причину для наказания.
Последующие два дня Фэнни и Констанс не приходили на занятия. Меня это беспокоило, я думал, что повел себя с ними настолько неуклюже, что они больше не придут никогда. На второй день я уже не находил себе места и во время ленча от волнения мерил шагами школьный двор. Дети с удивлением глядели на меня как на опасного лунатика: они знали, что на большой перемене учитель должен находиться в помещении и пороть провинившихся. Вдруг я услышал то, что заставило меня замереть на месте, резко развернуться и быстро подойти к девочкам, расположившимся на траве. Это были самые старшие, и одна из них – Этель Бердвуд. Я был уверен, что слышал, как она упомянула имя Грегори.
– Расскажи-ка мне о Грегори, Этель, – попросил я.
– Каком Грегори? – она жеманно улыбнулась. – Здесь нет никого с таким именем. – Она бросила на меня томный взгляд, и я уверен, что в этот момент Этель думала о деревенской традиции женитьбы школьного учителя на одной из его старших учениц. Она была очень самонадеянной девочкой, эта Этель Бердвуд, и у ее отца была репутация процветающего.
Я не поддался:
– Я только что слышал, как ты упомянула его имя.
– Вы, должно быть, ошиблись, мистер Джеймс, – ответила она, расточая мед.
– Не терплю лгунишек, – сказал я. – Расскажи мне о человеке по имени Грегори.
Без сомнения, они все решили, что ей грозит линейка. Ее подружка пришла на помощь:
– Мы просто говорили, что Грегори починил вон тот желоб, – девочка указала на стену школы. Один из водосточных желобов был явно новым.
– Ну что ж, он больше никогда не приблизится к школе, насколько в моих силах помешать этому, – заявил я и ушел, оставив их глупо хихикать.
В тот день мне пришла в голову мысль после занятий наведаться в логово льва, и я отправился к дому Бэйтов. Я знал, что это довольно далеко – примерно как от Милбурна до дома Льюиса. Выбрав кратчайшую, на мой взгляд, дорогу, я проделал уже довольно большой путь, мили три-четыре, когда мне начало казаться, что я зашел слишком далеко. По пути мне не встретилось никакого жилья, значит, дом Бэйтов находился где-то в самом лесу, а не на его окраине, как мне представлялось. Я пошел по довольно утоптанной тропинке и решил, что рано или поздно она выведет меня к цели.
К несчастью, я заблудился. Я спускался в лощины, взбирался на холмы и продирался через кустарники, пока совсем не перестал соображать, в какой стороне дорога. Все вокруг было ужасающе однообразным. И тут, уже перед наступлением сумерек, я почувствовал, что за мной наблюдают. Это было в высшей степени жуткое ощущение – словно за моей спиной затаился тигр, изготовившийся к прыжку. Я развернулся и прижался спиной к вязу. И тогда я увидел. В просвете зарослей, примерно в тридцати ярдах от меня, стоял человек – тот самый, который приходил к школе. Грегори, подумал я. Он молчал, я тоже. Он лишь пристально и абсолютно безмолвно глядел на меня; волосы взъерошены, лицо изжелта бледное. Я чувствовал, какая ненависть, сильнейшая ненависть исходит от него. Его окружал ореол непомерной жестокости – наряду с той особенной, необычной свободой, что я почувствовал при первой нашей встрече. Он был похож на безумца. Если бы он убил меня там, в лесу, – никто бы никогда не узнал. Поверьте мне, в его лице я видел смерть, больше ничего. И в тот самый момент, когда я ожидал, что Грегори бросится на меня, он вдруг шагнул за дерево.
Очень медленно я двинулся вперед.
– Что вам надо? – крикнул я, изображая смелость. Ответа не было. Я еще чуть-чуть прошел вперед. Наконец я подошел к дереву, возле которого видел его, но там не осталось даже следов – он просто растаял.
Я так и не знал, куда идти, и все еще ощущал присутствие Грегори и понимал – это была угроза. Я сделал несколько шагов наугад, прошел через очередную густую рощу и внезапно остановился. На мгновение я испугался. Прямо передо мной, ближе, чем недавнее видение, стояла девочка с прямыми светлыми волосами, одетая в лохмотья: Констанс Бэйт.
– Где Фэнни? – спросил я.
Она подняла костлявую руку и показала куда-то в сторону. Затем вдруг появился и мальчик – «как змея из кувшина», именно такое сравнение пришло мне на ум. Он поднялся из высокой травы с характерным Фэнни Бэйту выражением угрюмой вины.
– Я искал ваш дом, – сказал я, и они оба молча показали в одном направлении. Посмотрев туда, я увидел в просвете между деревьями фанерную лачугу с окном из промасленной бумаги и маленькой тонкой печной трубой. В те времена лачуги из фанерных ящиков не были редкостью, и, слава богу, в наши дни такого уже не увидишь, но та лачуга была самой грязной и убогой, какую только можно было представить. Я знаю, что слыву консерватором, однако я никогда не связывал добродетель с количеством денег, а бедность с пороком. Тем не менее эта жалкая вонючая хижина… – Глядя на нее, я старался сдержать дыхание, словно боялся вдохнуть ее грязь. Нет, все было даже гораздо хуже. Живущих в ней нищета не просто ожесточила – она их покалечила, изуродовала… сердце мое сжалось. Я отвернулся и заметил тощую черную собаку, обнюхивающую кучку грязных перьев, что была когда-то цыпленком. Вот почему, подумалось мне, Фэнни заработал репутацию «скверного»: жители деревни взглянули однажды на его жилье и вынесли мальчику пожизненный приговор.
Желания войти в дом у меня не возникло. Я не верил в дьявола, но именно его присутствие я ощущал здесь.
Я повернулся к детям, в глазах которых застыл странный взгляд:
– Я хочу видеть вас завтра в школе.
Фэнни помотал головой.
– Но я же хочу помочь тебе, – сказал я, уже готовясь произнести речь: я хотел рассказать, что собираюсь изменить его жизнь, спасти его, в известном смысле «очеловечить»… Но эта гримаса угрюмого упрямства на его физиономии меня остановила. Что-то еще беспокоило меня, и внезапно я понял: что-то в Фэнни напоминало взгляд загадочного Грегори.
– Завтра ты должен вернуться в школу, – сказал я.
– Грегори будет против, – сказала Констанс. – Грегори велел нам быть здесь.
– А я сказал, пусть приходит. И ты тоже.
– Отлично. – Девушка вернула журнал миссис Харди, которая прочитала: «Анна Мостин» и нью-йоркский адрес.
– О, благодарю вас, – произнесла миссис Харди. – Никогда не знаешь, что можно ожидать от современных девушек, но… – она подняла глаза на лицо гостьи и вдруг словно споткнулась о безразличный взгляд ее удлиненных голубых глаз. Ее первой, почти неосознанной мыслью было: «Как она холодна!» А второй, почти осознанной, что для Джима она не опасна. – Анна! Такое милое старомодное имя.
– Да.
Миссис Харди, все еще немного в замешательстве, позвонила в колокольчик, вызывая сына.
– Я и сама довольно старомодна, – сказала девушка.
– Вы, кажется, упомянули, что ваша семья жила здесь?
– Да, но это было очень давно.
– Просто мне незнакома ваша фамилия.
– И неудивительно. Здесь жила моя тетушка. Ее звали Ева Галли. Но вы, скорее всего, не знали ее.
(Жена Рики, сидя в одиночестве в ресторане, вдруг щелкнула пальцами и воскликнула: «Старею!» Она вспомнила, кого ей напоминала эта девушка. Официант, юный, как вчерашний выпускник школы, наклонился над столом (он все еще сомневался, отдавать ли счет ей – после того как ее спутник унесся прочь) и произнес:
– М-м?
– Поди прочь, дурак, – незло проронила она, гадая, почему так получается, что одна половина выпускников школы похожа на головорезов, а другая – на физиков. – Хотя, постой! Дай-ка мне счет, пока ты не смылся.
Джим Харди обшаривал ее глазами, пока они поднимались по лестнице, и, отперев номер и поставив на пол ее чемодан, предположил:
– Надеюсь, вы проторчите в нашей дыре подольше.
– По-моему, ваша мама сказала, что вы терпеть не можете Милбурн.
– А я его уже полюбил, – ответил он, посылая ей взгляд, от которого растаяла Пенни Дрэгер вчера ночью на заднем сиденье его машины.
– Каким образом?
– Э… – подавленный выражением категорического отказа на ее лице, он уже не знал, что говорить дальше. – Ну, вы знаете…
– Разве?
– Ну, я просто хотел сказать, что вы чертовски красивая леди, вот и все. Такая манерная, – тут он решил показаться смелее, чем себя чувствовал. – Манерные леди всегда меня заводят.
– Неужели?
– Ну, – кивнул он. Ему никак не удавалось ее раскусить. Будь эта девица опытной, так выгнала бы его сразу же. Она же не прерывала его, но не похоже было, что она польщена или заинтересована, – ей было абсолютно все равно. Потом она удивила его, сделав то, на что он еще чуточку надеялся: сняла пальто. Грудь ее не впечатляла, но ноги были хороши. Но абсолютно неожиданно его атаковала вспышка чистейшего сладострастия, совершенно не похожего на ту скоротечную похоть, что он испытывал с Пенни Драгер или другими школьницами, с которыми переспал, волна пронзительного и холодного желания накрыла его.
– Э… – промямлил он, отчаянно надеясь, что она не выгонит его. – У вас здесь какие-то дела, да? Вы с телевидения или что-то в этом роде?..
– Нет.
Он переступил с ноги на ногу:
– Ну ладно, адресок ваш у меня есть. Может, как-нибудь заскочу к вам, поболтаем?
– Возможно. А ты любишь болтать?
– Ха. Ну… Мне надо идти вниз. В смысле, надо вставлять вторые рамы – холода…
Она села на кровать и вытянула руку вперед. Почти неохотно он направился к ней. Когда он дотронулся до ее руки, она вложила ему в ладонь аккуратно сложенный доллар:
– Вот что я тебе скажу, – произнесла она. – Коридорные не должны носить джинсы: вид неряшливый.
Он взял доллар и, забыв от смущения поблагодарить, выбежал из номера.
(«Ее звали Анн-Вероника Мор, – вспомнила Стелла. – Та самая актриса, что была на приеме в доме Джона, когда умер Эдвард. – Стелла позволила запуганному мальчишке подать ей пальто. – Анн-Вероника Мор – почему же я вспомнила о ней? Я видела ее всего лишь несколько минут, и эта девушка совсем на нее не похожа».)
4
– Итак, – продолжил Сирс, – я твердо намеревался помочь несчастному Фэнни Бэйту. Я считал, что не бывает безнадежно испорченных детей, если только непонимание и жестокость окружающих не сделают их таковыми. И вот я приступил к выполнению программы перевоспитания. Когда на следующий день Фэнни опрокинул свою парту, я, к отвращению старших учеников, сам поднял ее, а на время перерыва на ленч велел мальчику остаться в классе.
Все дети вышли, жужжа предположениями, – уверен, они решили, что я убрал свидетелей предстоящей порки, – но сестра Фэнни затаилась в темном дальнем углу.
– Я не обижу его, Констанс, – успокоил я девочку. – Если хочешь, можешь остаться.
Несчастные дети! Я как сейчас вижу их: нездоровые зубы, ветхую, потрепанную одежду. Он – полный недоверия, озлобленности и страха, она же – страха за него. Констанс забралась на стул, и я приступил к исправлению некоторых неправильных представлений и заблуждений Фэнни. Я рассказал ему все, что знал об исследователях: о Льюисе, и Кларке, и Кортесе, и Нансене, и Понсе де Леоне – то, что я планировал разобрать с классом позже, но все это не произвело на него ни малейшего впечатления. Он знал, что мир простирается на сорок – сорок пять миль от Фор Форкс и что люди, живущие в этом радиусе, составляют население мира. Он цеплялся за эту идею с неимоверным упрямством тупицы.
– Да кто же тебе сказал все это, Фэнни? – спросил я его. Он помотал головой. – Ты сам придумал? – Он снова затряс головой. – Это родители тебе сказали?
В темном углу хихикнула Констанс – хихикнула без всякого юмора. От ее смешка холодок пробежал по мне – он вызвал в моем воображении сцены почти животной, скотской, жизни. Очевидно, таковой она и была на самом деле, и все остальные дети знали об этом. И, как я выяснил позже, еще более неестественной, чем я мог бы когда-нибудь вообразить.
Так или иначе, я взмахнул руками – то ли в отчаянии, то ли в нетерпении, – и бедная девочка, видно, подумала, что я собираюсь ударить ее брата, и крикнула:
– Это Грегори!
Фэнни оглянулся на нее, и, клянусь, я в жизни не видел более испуганного лица. В следующее мгновение он вскочил со стула и пулей вылетел из класса. Тщетно я пытался остановить его. Он бежал, как будто спасая свою жизнь, бежал к лесу, петляя как заяц. Девочка застыла в дверях, глядя ему вслед. Теперь уже ее охватил ужас – она вся побелела от страха.
– Констанс, кто такой Грегори? – спросил я, и ее лицо исказилось. – Это не он ли подходит иногда к школе? У него еще вот такие волосы? – Я завел руки за голову и широко растопырил пальцы. И тут она тоже сорвалась прочь, удирая со всех ног.
Итак, в тот полдень я получил признание учеников. Они, конечно, решили, что я высек обоих Бэйтов и таким образом стал полноценным участником естественного для города течения жизни. И вечером того дня на ужин я был награжден если и не добавкой картошки, то неким подобием улыбки Софронии Матер. Вероятно, Этель Бердвуд доложила своей матери, что учитель все-таки нашел причину для наказания.
Последующие два дня Фэнни и Констанс не приходили на занятия. Меня это беспокоило, я думал, что повел себя с ними настолько неуклюже, что они больше не придут никогда. На второй день я уже не находил себе места и во время ленча от волнения мерил шагами школьный двор. Дети с удивлением глядели на меня как на опасного лунатика: они знали, что на большой перемене учитель должен находиться в помещении и пороть провинившихся. Вдруг я услышал то, что заставило меня замереть на месте, резко развернуться и быстро подойти к девочкам, расположившимся на траве. Это были самые старшие, и одна из них – Этель Бердвуд. Я был уверен, что слышал, как она упомянула имя Грегори.
– Расскажи-ка мне о Грегори, Этель, – попросил я.
– Каком Грегори? – она жеманно улыбнулась. – Здесь нет никого с таким именем. – Она бросила на меня томный взгляд, и я уверен, что в этот момент Этель думала о деревенской традиции женитьбы школьного учителя на одной из его старших учениц. Она была очень самонадеянной девочкой, эта Этель Бердвуд, и у ее отца была репутация процветающего.
Я не поддался:
– Я только что слышал, как ты упомянула его имя.
– Вы, должно быть, ошиблись, мистер Джеймс, – ответила она, расточая мед.
– Не терплю лгунишек, – сказал я. – Расскажи мне о человеке по имени Грегори.
Без сомнения, они все решили, что ей грозит линейка. Ее подружка пришла на помощь:
– Мы просто говорили, что Грегори починил вон тот желоб, – девочка указала на стену школы. Один из водосточных желобов был явно новым.
– Ну что ж, он больше никогда не приблизится к школе, насколько в моих силах помешать этому, – заявил я и ушел, оставив их глупо хихикать.
В тот день мне пришла в голову мысль после занятий наведаться в логово льва, и я отправился к дому Бэйтов. Я знал, что это довольно далеко – примерно как от Милбурна до дома Льюиса. Выбрав кратчайшую, на мой взгляд, дорогу, я проделал уже довольно большой путь, мили три-четыре, когда мне начало казаться, что я зашел слишком далеко. По пути мне не встретилось никакого жилья, значит, дом Бэйтов находился где-то в самом лесу, а не на его окраине, как мне представлялось. Я пошел по довольно утоптанной тропинке и решил, что рано или поздно она выведет меня к цели.
К несчастью, я заблудился. Я спускался в лощины, взбирался на холмы и продирался через кустарники, пока совсем не перестал соображать, в какой стороне дорога. Все вокруг было ужасающе однообразным. И тут, уже перед наступлением сумерек, я почувствовал, что за мной наблюдают. Это было в высшей степени жуткое ощущение – словно за моей спиной затаился тигр, изготовившийся к прыжку. Я развернулся и прижался спиной к вязу. И тогда я увидел. В просвете зарослей, примерно в тридцати ярдах от меня, стоял человек – тот самый, который приходил к школе. Грегори, подумал я. Он молчал, я тоже. Он лишь пристально и абсолютно безмолвно глядел на меня; волосы взъерошены, лицо изжелта бледное. Я чувствовал, какая ненависть, сильнейшая ненависть исходит от него. Его окружал ореол непомерной жестокости – наряду с той особенной, необычной свободой, что я почувствовал при первой нашей встрече. Он был похож на безумца. Если бы он убил меня там, в лесу, – никто бы никогда не узнал. Поверьте мне, в его лице я видел смерть, больше ничего. И в тот самый момент, когда я ожидал, что Грегори бросится на меня, он вдруг шагнул за дерево.
Очень медленно я двинулся вперед.
– Что вам надо? – крикнул я, изображая смелость. Ответа не было. Я еще чуть-чуть прошел вперед. Наконец я подошел к дереву, возле которого видел его, но там не осталось даже следов – он просто растаял.
Я так и не знал, куда идти, и все еще ощущал присутствие Грегори и понимал – это была угроза. Я сделал несколько шагов наугад, прошел через очередную густую рощу и внезапно остановился. На мгновение я испугался. Прямо передо мной, ближе, чем недавнее видение, стояла девочка с прямыми светлыми волосами, одетая в лохмотья: Констанс Бэйт.
– Где Фэнни? – спросил я.
Она подняла костлявую руку и показала куда-то в сторону. Затем вдруг появился и мальчик – «как змея из кувшина», именно такое сравнение пришло мне на ум. Он поднялся из высокой травы с характерным Фэнни Бэйту выражением угрюмой вины.
– Я искал ваш дом, – сказал я, и они оба молча показали в одном направлении. Посмотрев туда, я увидел в просвете между деревьями фанерную лачугу с окном из промасленной бумаги и маленькой тонкой печной трубой. В те времена лачуги из фанерных ящиков не были редкостью, и, слава богу, в наши дни такого уже не увидишь, но та лачуга была самой грязной и убогой, какую только можно было представить. Я знаю, что слыву консерватором, однако я никогда не связывал добродетель с количеством денег, а бедность с пороком. Тем не менее эта жалкая вонючая хижина… – Глядя на нее, я старался сдержать дыхание, словно боялся вдохнуть ее грязь. Нет, все было даже гораздо хуже. Живущих в ней нищета не просто ожесточила – она их покалечила, изуродовала… сердце мое сжалось. Я отвернулся и заметил тощую черную собаку, обнюхивающую кучку грязных перьев, что была когда-то цыпленком. Вот почему, подумалось мне, Фэнни заработал репутацию «скверного»: жители деревни взглянули однажды на его жилье и вынесли мальчику пожизненный приговор.
Желания войти в дом у меня не возникло. Я не верил в дьявола, но именно его присутствие я ощущал здесь.
Я повернулся к детям, в глазах которых застыл странный взгляд:
– Я хочу видеть вас завтра в школе.
Фэнни помотал головой.
– Но я же хочу помочь тебе, – сказал я, уже готовясь произнести речь: я хотел рассказать, что собираюсь изменить его жизнь, спасти его, в известном смысле «очеловечить»… Но эта гримаса угрюмого упрямства на его физиономии меня остановила. Что-то еще беспокоило меня, и внезапно я понял: что-то в Фэнни напоминало взгляд загадочного Грегори.
– Завтра ты должен вернуться в школу, – сказал я.
– Грегори будет против, – сказала Констанс. – Грегори велел нам быть здесь.
– А я сказал, пусть приходит. И ты тоже.