Истина

— В госпиталь я не поеду.

— Вообще?

— Вообще.

— А что мне сказать Олегу?

— Скажите, что я не приехала.

И только теперь Борис понял, что Лена за эти двадцать минут решила для себя что-то. И в этом решении не было места для раненого Олега Наумова.

— Куда вас отвезти? — холодным тоном спросил Прохоров девушку.

— На Воробьевское шоссе.

Шофер так крутанул баранку на повороте, что машина накренилась и, казалось, полетела по воздуху. Но Лена осталась невозмутимой. Решение принято.

Какой же он светлый, уютный, родной ее дом. Мама, наверное, приготовила пирог, они сейчас на кухне будут пить кофе с пирогом. Потом закурят хорошие сигареты, потом будут говорить долго-долго. Обо всем.

Машина остановилась. Шофер вышел, открыл багажник, поставил на тротуар чемодан и сумку.

— Спасибо. — Лена улыбнулась, открыла дверцу, вышла из машины. Хотела уже захлопнуть дверь, но вспомнила о цветах: как же она забыла такой огромный букет роз!

Машина сорвалась с места.

Лена посмотрела ей вслед и подумала, как легко все это кончилось.

Впредь умней надо быть, не влезать в подобные отношения.

— Куда? — спросил водитель Прохорова.

— В госпиталь.

— Вы меня извините, товарищ капитан, — водитель достал сигареты, — какова гражданка?

Прохоров промолчал,вспоминая поездку в Гродно и взволнованно-сбивчивый рассказ Олега о встрече в Таллине.





***


Казаринов и Катаев завтракали в номере. Купили в буфете сыру и хлеба, а Сергей всегда возил с собой кипятильник и растворимый кофе.

Оставался час.

В дверь постучали. Вошел Тарасов.

— Машина внизу. На запрос по поводу паспорта Соколова пришел ответ. Прошу. — Он протянул Казаринову бумагу.

Тот быстро пробежал глазами сообщение.

— Так я и знал. Два года назад гражданин Соколов обращался в милицию по поводу кражи паспорта. Случай старый как мир. Уверяю вас, что паспорт этот больше нигде не появится. Отправьте копию в Москву.

В аэропорту их встретили местные коллеги и отвезли в Управление.

Явич уже ожидала их.

— Граджина Станиславовна, — начал Казаринов, — я не буду ходить вокруг да около, начну сразу. Сичкарь убит.

— Когда? — На лице Явич не отразилось ни удивления, ни испуга.

— Два дня назад. Из его записок нам стало известно, что в Москве проживает некий человек, во время оккупации Гродно сотрудничавший с немцами.

Явич помолчала, потом достала пачку кубинских сигарет, прикурила, затянулась глубоко.

«Вот это да, — подумал Казаринов, — сигареты-то крепчайшие».

— Я за свое наказание понесла. Но опять говорю, сотрудничала с немцами от глупости молодой. Жить хотела красиво. Как в фильмах. При поляках рядом с нашим домом кинотеатр был. Отец мой там работал. Я каждый день кино смотрела. Думала, на Гавайях жить буду, гулять под пальмами в белом платье. Потом русские пришли, затем немцы. Я красивая была, да дура. Связалась с одним, он мне все духи да шоколад носил, а оказалось, он из разведки.

— Как его фамилия?


— Он филиалом строительной фирмы «Гильген» заведовал. Рискевич его фамилия. Он меня завербовал.

— Какие вы задания выполняли?

— Да никаких. Он мне говорил, что с моей внешностью большое дело можно сделать.

— Какое?

— Не знаю. Каждый день ему выкладывала, о чем знакомые говорят.

— Как реагировал на это Рискевич?

— Смеялся. Говорил, мол, мы военная разведка, а не гестапо.

Явич замолчала. По-русски она говорила чисто. Но все же с каким-то странным акцентом. В ее словах слышалась неуловимая неточность. Так обычно говорят люди, чей родной язык похож на русский.

Казаринов не торопил ее, перед беседой он изучил дело этой женщины.

Знал о ней практически все. Она принадлежала к категории старающихся забыть прошлое. Со дня освобождения по сегодняшний день работала буфетчицей в ресторане «Ишим». И, видимо, умела работать, раз столько лет просидела на «горячей точке».

— Вы все время работаете в буфете? — спросил Казаринов.

— Да. Все время. Вас удивляет, почему не попалась? Я не ворую. Доход есть, но вполне законный.

— Вы что-то путаете, законный доход — это зарплата.

— Видимо, я не так выразилась. Просто я нагло не ворую.

— Ну, это дело другой службы, — усмехнулся Казаринов.

— Поэтому я так и говорю вам.

— Граджина Станиславовна, кто был тот человек, о котором писал Сичкарь?

— Фамилия его была Големба, а звали Бронислав. Он работал в магазине Гурского приказчиком. Молодой парень был, двадцать лет всего, а ловкий. Имел свою клиентуру из немцев, доставал им хорошие вещи. У него деньги водились. Он меня любил, а я его нет. Сопляк он был и слюнтяй. Я ему говорила об этом: станешь, мол, мужчиной, приходи.

— Граджина Станиславовна, я еще раз хотел бы уточнить ваши отношения с Рискевичем.

— Любила я его. Дура была. Он красивый, как артист кино. Всегда одет хорошо, одеколоном от него пахло. Таких, как он, я только в фильмах видела. Очень мне хотелось ему услужить. А как-то Броник говорит мне, что машина нужна. Зачем, спрашиваю. А он мнется. Потом мы выпили на одной вечеринке, и я к нему пошла, он мне ночью и рассказал, что ждет людей «от Советов»…

Казаринов отметил, что Явич сказала не от наших, не от русских, а от Советов. Так говорили в западных областях сразу после войны. А, впрочем, где Явич-то могла научиться говорить иначе. Не в колонии же?

— …Я и пошла к Рискевичу.

Явич замолчала.

— А потом вы встречались с Голембой?

— Нет. Через неделю в его доме немцы партизан брали каких-то, я думала, что и он погиб.

— Больше вы с ним не встречались?

— Видела в Москве случайно. Он на улице Горького в машину садился.

— Вы его узнали через столько лет?

— А он совсем не изменился, даже не поседел. Только заматерел, интереснее стал. Он в «Жигули» садился.

— Сичкарь сказал, что вы запомнили номер машины?

— Да, — женщина открыла сумку, достала записную книжку, — МКП 69-23.

— Граджина Станиславовна, вам надо на несколько дней покинуть город. Вам есть куда поехать?

— А отпуск дадут?

— Да.

— Тогда полечу в Гродно.

— Пожалуйста, сейчас будет готов протокол, вы подпишите его и можете идти домой.

Казаринов из окна видел, как Явич пошла к площади мимо сквера. За ней шли двое.

— Странная у нас работа, Сергей. Охраняем агента абвера.