Истина

— И я не ожидал. Не думал, что он так мобилен и оперативен. Судя по всему, мы опять в темноте?

— Ночью кто-то пытается убить Наумова, утром вылетает в Петропавловск, убирает Сичкаря.

— Мне думается, Александр Дмитриевич, что о Сичкаре убийца узнал перед самым нападением на Наумова. Вернее так: Наумов узнал о Сичкаре, а это стало известно убийце.

— Значит, противник, давайте будем называть его так, узнает, что Наумов собрался к Сичкарю, и нападает на него. Следовательно, Евгений Николаевич, противник имеет отношение к следствию.

— Вы думаете…

— А здесь, дорогой Евгений Николаевич, и думать нечего. Наши действия таковы. Вы летите в Петропавловск, а Головко занимается Брозулем, Субботиным, Луневым.

— Согласно полученным данным, они вполне достойные люди, а Субботин — полковник госбезопасности в отставке.

— Прекрасно. Надеюсь, вы не думаете, что я приехал ночью обсуждать с вами прописные истины?

— Не думаю, — усмехнулся Казаринов.

— И правильно. Не буду держать вас в неведении. Вы летите через полтора часа.

— Но…

— Спецрейсом. Я договорился с кем следует, ради нас пилот чуть изменят курс.

— Место посадки далеко от города, Александр Дмитриевич?

— Вы сядете в аэропорту, там вас встретят. С вами полетит майор Катаев.

— Слушаюсь.

— Собирайтесь.

— У меня все готово.

— Тогда в машину.





***


Трапа комфортабельного, широкого, на мягких колесах не было. На землю спускалась узенькая, весьма неустойчивая лесенка.

— Давай, Женя, — сказал за спиной Катаев.

Подошли встречающие.

— Заместитель начальника управления Тарасов, — представился высокий, худощавый человек. — Вы, кажется, подполковник Казаринов?

— Да.

— Евгений Николаевич, а я Глеб Васильевич.

— Вот и прекрасно. — Казаринов крепко пожал протянутую руку.

— Сразу на место поедем? — спросил Тарасов, когда они подошли к машине.

— Да, — сказал Казаринов.

И больше ничего. При встрече возникла какая-то странная неловкость, натянутость некая. Казаринов понял это, только вот причину ее не мог определить.

Ехали молча. Город надвинулся сразу. Аэропорт лежал совсем неподалеку.

Пробежали безликие пятиэтажки, закрытые заборами дома. Машина ехала по уютным зеленым улицам. Что-то необыкновенно милое было в этих одноэтажных домах, палисадниках, заросших цветами, скамеечках у ворот.

Дома эти гордо смотрели на улицу. Они простояли здесь почти что век, остались самобытно красивыми и выглядели моложе своих панельных собратьев, построенных несколько лет назад.

Казаринов поймал себя на мысли, что новое в градостроительстве не всегда прогрессивно. Он вспомнил малоэтажные московские улицы в районе Тишинского рынка. Вспомнил, сколько зелени были там. Мальчишкой он жил в пятиэтажке на Грузинском валу. Они запускали змеев с крыши, и под ними лежали маленькие дома, утонувшие в зелени палисадников. Конечно, спору нет, дома эти надо было сносить. Но вместе с ними лихие градостроители уничтожили зеленый оазис. Вырубили деревья, кусты, цветочные клумбы, так необходимые в городском чаду и бензиновой гари.

Особенно это было заметно в небольшом Петропавловске. В городе, строившемся веками. Старые дома хотя и не представляли особой исторической ценности, но тем не менее это были дома, построенные в начале нынешнего столетия, и они сами стали неотъемлемой частью прошлого, так милого нам.

Глядя на эти славные бастионы прошлого, Казаринов думал об истоках ностальгического чувства. Почему новое, кажущееся таким современным, не волновало его? А эти домики с узорной кирпичной кладкой или затейливой резьбой вызывали неосознанно нежное чувство? Видимо, конструктивизм и пришедший ему на смену модернизм чужды национальной русской архитектуре.


Архитекторы должны искать подлинно традиционное, а не слепо копировать западные образцы.

— Подъезжаем, — сказал Тарасов.

Машина въехала на улицу, зажатую заборами. Они были плотны и высоки и напоминали крепостные стены. В них не хватало только бойниц.

Машина остановилась.

— Здесь, — сказал Тарасов.

Казаринов вылез из машины, огляделся. Ослепительно жаркое солнце висело над городом. Слабый ветерок надувал под ногами барханчики пыли.

— Н-да, — сказал Казаринов, — мрачновато здесь.

— Такой уж район, — пояснил Тарасов, — дома в основном собственные, да и народ в них живет своеобразный.

От калитки дома к ним шли капитан КГБ и майор милиции. Они подошли, бросив руку к козырьку.

— Товарищ подполковник, — обращаясь к Тарасову, начал капитан.

— Потом, Есымбаев, потом. Пойдемте.

Они вошли во двор, аккуратно выложенный битым кирпичом. Дом был собран на века — из просмоленных бревен, наличники на окнах аккуратно подкрашены, стекла пристроенной к дому террасы расписаны разноцветными петушками.

Эта дощатая пристройка выглядела нелепо и странно рядом с основательно сработанным домом. Вообще в этом дворе было много нелепого.

От ворот до калитки землю замостили битым кирпичом, а по бокам, рядом с деревьями, чернели ямы с брустверами засохшей земли.

Когда Казаринов оглядывал участок, то ловил себя на мысли о том, как много дел начинал и бросал хозяин этого дома. Вон недостроенная летняя кухня. Доски почернели от дождя, кирпичи печки потрескались и облупились.

Рядом голубятня, тоже недостроенная, и валяется на земле поржавевшая клетка для птиц.

На всем на этом отпечаток характера хозяина, и Казаринов подумал, что, видимо, покойный Сичкарь был истеричен и вздорен.

На лавочке, тоже недоделанной, видимо, хозяин хотел придать ей форму садовой скамейки, сидела женщина. Она была относительно молода и миловидна. Только лицо у нее было какое-то странное, безвольное и мягкое.

— Это Баранова Серафима Алексеевна, гражданская жена Сичкаря.

— Жена она всегда жена, а штамп в паспорте — формальность, — ответил Казаринов.

— Это у вас, Евгений Николаевич, взгляд широкий, столичный, а у нас в провинции иначе оценивают…

— Глеб Васильевич, — Казаринов вспомнил имя Тарасова, — никакой штамп в паспорте не может стать гарантией нормальной жизни. А как складывались отношения у Сичкаря и Барановой?

— Странно. Она в основном жила дома. Приходила к нему только убираться и готовить обед. Ночевала здесь два раза в неделю.

— А как вообще характеризовался Сичкарь?

— Ну, о прошлом его вы знаете?

— В общих чертах, мы занялись этим делом только вчера.

— В управлении уже все документы подготовили. Что я могу о нем сказать? Отбыл срок, осел в нашем городе. Начал работать в такси. На работе характеризуется как скрытный, злой человек. Занимались им однажды. Много лет писал анонимки, позорил честных людей, участников войны. Писал, что они предатели Родины. Нас тогда заинтересовало знание некоторых деталей. Знаете, своеобразная специфика изменника. Вышли на него. Товарищеский суд был. Сичкарь вину признал, просил простить.

— Ну и что?

— Мы же гуманисты, все прощаем, ждем, когда нас по башке ударят. Еще одна деталь. Каждое Девятое мая брал отгул, и на два дня улетал из города.

— Куда?

— Да в разные места. В Таллин, Тамбов, Саратов. Потом нам стало известно, что он купил у кого-то военные награды и носит их в этих городах.

— В День Победы? — удивился Казаринов.

Он видел лишь одну фотографию убитого. На ней Сичкарь был снят в темной форме полицая. Ему стало мерзко и жутковато.

— Что это вы, Евгений Николаевич? — Тарасов заметил, как изменилось лицо Казаринова.

— Представил себе эту сволочь с нашими наградами. Вообще-то странный психологический феномен. Некая душевная аномалия. Полная потеря самоуважения.

— Пытался, наверное, самоутвердиться, вернуть себе уважение, — сказал Тарасов, — убили его здесь. Одна пуля вошла в горло. Это и вызвало смерть. Четыре другие были выпущены уже в мертвого.

— Видимо, сильно убийца ненавидел этого Сичкаря, — сказал Казаринов.

— Или был очень возбужден.