Искушение

– Нет! – и бросается на Коула. Но откуда ни возьмись появляются приспешники вожака человековолков. Два волка хватают меня, два хватают Джексона, а три остальных встают между ним и Коулом.

– Как же ты самонадеян, Джексон. Ты просто взял и разорвал такую мощную штуку, которая могла быть использована против тебя, и на глазах у всех выбросил обрывки в мусор. – Его улыбка полна злорадства и чего-то еще… да, это зависть. – Ты был так уверен, что все боятся тебя, что никто никогда не посмеет причинить вред ни тебе, ни твоей паре. Помни – ты виноват в этом сам.

И Коул читает какие-то слова, непонятные моему затуманенному рассудку, – слова, которые звучат то ли как заклинание, то ли как стихотворение. Я не знаю, что это, и я так устала, что мне трудно понять… Но когда он заканчивает читать, внутри меня что-то рвется, и это причиняет мне чудовищную, невыносимую боль.

Я кричу от потрясения, у меня подгибаются ноги, я падаю и ударяюсь о землю, чувствуя, что все во мне кричит от непереносимой муки.

Господи, пусть это прекратится! Что бы это ни было, что бы он ни сделал, пусть это прекратится!

Но это не прекращается. Это длится и длится, и вот я уже почти не могу дышать. Почти не могу думать. Почти не могу существовать. Я пытаюсь встать на четвереньки, но я слишком слаба. И мне слишком больно.

Я слышу, как кричит Джексон, и из последних сил поворачиваюсь к нему. Он корчится на земле, подтянув колени к груди, выгнув спину от боли.

– Джекс… – Я протягиваю к нему руку, пытаюсь позвать его, но не могу. Во мне не осталось ничего, ничего. Внутри меня растекается тьма, и я падаю на живот и делаю то единственное, что могу, чтобы дотянуться до него.

Я пытаюсь взяться за узы нашего сопряжения… и истошно кричу опять, поняв, что их нет.





Глава 107. Я никогда об этом не просила




Идет время. Не знаю, сколько его прошло.

Достаточно, чтобы Коул и его садисты-человековолки исчезли.

Достаточно, чтобы по небу начал разливаться рассвет.

Более чем достаточно для того, чтобы я осознала, что моих уз сопряжения больше нет.

Боль наконец-то прошла, и в другом мире, в другое время это, наверное, было бы хорошо. Но здесь, сейчас, мне не хватает этого чувства так сильно, что я не в силах выразить свою тоску.

Мне не хватает этого обжигающего жара.

Не хватает этого жгучего холода.

Не хватает мощи этого ощущения, которое заполняло меня всю.

Потому что без него, без этой боли, без этой муки во мне осталась только пустота.

Зияющая бесконечная пустота.

Я никогда не чувствовала такого прежде, никогда не представляла, что могу чувствовать себя так, как сейчас. Когда погибли мои родители, я оцепенела. Я была в гневе. Я была потеряна. Я горевала.

Но я никогда не чувствовала себя пустой. Никогда не чувствовала себя уничтоженной.

А теперь я пуста, я уничтожена, и я даже не могу заставить себя перестать ощущать безразличие.

Время уходит, секунды превращаются в минуты, которых у меня нет.

Мне надо выйти на арену вместе с Джексоном.

Надо выйти прямо сейчас.

Мы должны сразиться с этой скверной, с Сайрусом и тем злом, которое, словно раковая опухоль, разъедает Круг и все то хорошее, что когда-то могло быть в нем.

Но я не могу даже подняться с земли.

Я смотрю на Джексона и вижу, что он тоже все еще лежит на земле. Но в отличие от меня он не растянулся, а сжался в клубок, обхватив голову руками, как будто пытаясь защититься от очередного удара.

Но больше не будет никаких ударов – все удары уже нанесены. Коул в своей бесконечной злобе смертельно ранил нас, а я даже не подозревала, что все к этому шло.

Что ж, по крайней мере, теперь самое худшее позади. В какую бы темницу меня ни бросили, какие бы ужасные вещи Сайрус ни замышлял, ничто не может быть хуже того, что уже случилось.

По крайней мере, такого я больше не испытаю.

Я делаю глубокий вдох и принимаюсь кашлять, когда снег заполняет мои нос и горло. Я переворачиваюсь на спину, движимая примитивным чувством самосохранения, и остаюсь лежать, потому что у меня нет причин делать что-либо еще.

Приближается восход, окрашивая небо в мириады цветов – это длится минуту или две. А затем его раскалывает молния, гремит гром, и прямо на нас надвигаются самые темные тучи, которые мне когда-либо доводилось видеть.


– Грейс, – зовет меня Джексон, и голос его хрипл от боли и утраты.

– Да.

– Ты не можешь пойти туда, – сипит он.

– Куда?

– На арену. Ты не можешь явиться туда без меня.

– Я знаю.

Он поворачивается на бок, протягивает ко мне руку, и я думаю о том, чтобы взять ее. Хочу взять ее. Но до него слишком далеко, к тому же это все равно не будет иметь значения. Соприкосновение пальцев не вернет нам того, что мы потеряли.

– Я серьезно, Грейс. Если ты пойдешь туда, они убьют тебя. Или, хуже того, увезут тебя в Лондон и будут медленно уничтожать.

Глупый мальчик, как он не понимает, что я уже уничтожена? Разбита на такое множество осколков, что их невозможно склеить.

Мои родители мертвы.

Моя память утрачена.

Моих уз сопряжения больше нет.

Так ради чего мне бороться?

У меня не осталось ничего, ради чего стоило бы выходить на бой.

Тучи приближаются, пока не заслоняют последние остатки света, с неба начинает идти дождь со снегом, холодные и колкие частицы обжигают лицо, вытягивая из меня последнее оставшееся тепло.

На меня наваливается тяжелая апатия. Глаза закрываются, разум начинает блуждать, дыхание замедляется. Внутри звучит голос, говорящий мне, что в этом нет ничего страшного, что я могу просто остаться здесь. Могу позволить себе обратиться в камень.

Я не помню последних четырех месяцев моей жизни. Может быть, если я достаточно долго останусь камнем, то не смогу вспомнить и всего того, что происходило со мной после.

Я делаю последний вдох и посылаю все к чертям.





Глава 108. Помпоны и помпадуры




– Грейс! Грейс! Ты меня слышишь? Черт возьми, Грейс, ты меня слышишь? Не делай этого. Не смей. Не смей, черт возьми. Вставай! Черт возьми, Грейс, я же сказал тебе встать!

– Замолчи. – Я не знаю, с кем говорю, а знаю только, что в моей голове звучит какой-то голос и не желает уходить. Не желает оставить меня в покое. Мне хочется одного – спать, а он все говорит, говорит и говорит:

– О Грейс, вот ты где! Грейс, пожалуйста. Вернись, вернись. Пожалуйста, не превращайся в камень. Грейс? Грейс? Ей-богу, Грейс, если ты не проснешься прямо сейчас, я…

– Что? – говорю я, взбешенная донельзя и готовая оторвать голову тому, кто так досаждает мне.

– Вставай! Ты должна встать со снега. Тебе надо выйти на арену. Давай!

Я с трудом открываю один глаз и вижу, что он смотрит на меня своими невероятно голубыми глазами.

– Тьфу, Хадсон. Мне следовало догадаться, что это был ты. Уходи.

– Не уйду. – В его голосе снова звучит отчетливый британский акцент и слышится возмущение. – Я спасаю тебя.

– А что, если я не хочу, чтобы меня кто-то спасал?

– С каких это пор меня вдруг стало интересовать, чего хочешь ты?

– Это ты верно подметил.

– Верно вообще все, что я тебе говорю, – огрызается он. – Просто обычно ты слишком занята ненавистью ко мне, чтобы прислушиваться к моим словам.

– Я и сейчас слишком занята ненавистью, чтобы прислушиваться к твоим словам. – Но я все же заставляю себя сесть.

– Ладно. Можешь ненавидеть меня сколько хочешь, но ты должна поднять свой зад с этого снега и выйти на арену, пока еще не поздно.

– У меня больше нет пары, – говорю я ему.