Искушение

Просто жуть.

– Класс. – Я улыбаюсь ему. – Я пойду переоденусь и встречусь с тобой перед главным входом через пятнадцать минут.

Джексон кивает.

– Хорошенько утеплись. Какое-то время нам придется пробыть на холоде.

Надо полагать, «какое-то время» – это долго, если учесть, что Кровопускательница живет в ледяной пещере. Это еще одна чертовски странная подробность – как и вопрос о том, вырос ли Джексон в ледяной пещере, которую мы собираемся посетить, или где-то еще. Потому что если эта вампирша выбрала своим домом такую пещеру посреди Аляски, то, может быть, она желает уединения?

– Дай ей хотя бы полчаса, Джексон, – говорит мой дядя с видом человека, смирившегося с неизбежным.

– Я бы предпочла отправиться как можно скорее, – возражаю я.

– А я бы предпочел, чтобы ты сначала поела. – Он смотрит на меня с таким видом, что я понимаю: он не отступит. – Ресторанов там нет, и у Кровопускательницы точно не найдется ничего такого, что захотела бы съесть ты. Так что перед выходом зайди в кафетерий. Ты могла бы съесть сандвич, и я скажу им, чтобы они дали тебе еды, которую ты возьмешь с собой – поскольку полагаю, что ты останешься там на ночь.

Я не заглядывала так далеко – я не могла думать ни о чем, кроме изгнания Хадсона, – и сейчас я благодарна дяде Финну за то, что он подумал о еде. Тем более что я не обедала, и теперь мой желудок недвусмысленно напоминает о себе.

– Спасибо, дядя Финн. – Я встаю на цыпочки и целую его в щеку.

Он в ответ неловко гладит меня по спине и предупреждает:

– Будь осторожна. И пусть разговор с Кровопускательницей начнет Джексон, а не ты. Он знает ее лучше, чем кто-либо другой.

Я киваю, гадая, что он хочет этим сказать – и что нас ждет, если учесть, что вампирша, воспитавшая Джексона, та, кого он знает лучше, чем все остальные, известна своим жестоким нравом.

– Пойдем, Грейс. Я помогу тебе выбрать, что надеть, – говорит Мэйси, спеша к двери.

Я иду с ней и оглядываюсь только затем, чтобы помахать Джексону рукой и беззвучно произнести:

– Через полчаса.

Он кивает, но я вижу, что ему не по себе. И немудрено. Я изо всех сил стараюсь не психовать из-за Хадсона, но мне это не очень-то удается. Надо думать, Джексон чувствует сейчас то же самое, но он еще и ощущает себя в ответе за то, что происходит, потому что такой уж он есть, и именно так он подходит к любой ситуации – и тем более к такой, в которой замешана я.

– Ты готова? – спрашивает Мэйси, когда я отворачиваюсь от Джексона, чтобы направиться в нашу комнату.

– Нет, – отвечаю я. Но продолжаю идти вперед. Потому что иногда то, что ты хочешь сделать, и то, что ты должна сделать, – это совсем не одно и то же.





Глава 29. Я слишком сексуальна для моей куртки… и все остальные тоже[10]




– Классная куртка, – замечает Джексон, увидев меня тридцать минут спустя, и его плотно сжатые губы трогает улыбка.

На мне надето шесть слоев одежды, призванных защитить меня от стужи, царящей в той глуши, куда мы держим путь – включая ярко-розовый пуховик, который хищники, вероятно, могут заметить с расстояния в пятьдесят миль – но, когда Мэйси с гордым видом положила его на мою кровать, мне не хватило духу сказать «нет».

– Не начинай, – отвечаю я и окидываю его взглядом в поисках чего-нибудь такого, над чем тоже можно было бы посмеяться. Но, разумеется, ничего не нахожу. Он с ног до головы одет во все черное и выглядит великолепно. А не как комок сахарной ваты.

Когда мы начинаем спускаться с крыльца, я ожидаю увидеть припаркованный снегоход, но его нет – и я растерянно смотрю на Джексона, кутаясь в шерстяной шарф, закрывающий мои лицо и шею.

– В следующие два часа температура упадет еще на двадцать градусов[11], – говорит Джексон, притянув меня к себе. – Я не хочу, чтобы ты мерзла дольше, чем необходимо.

– Само собой, но разве для этого не нужен снегоход? – удивляюсь я. – Ведь это лучше, чем идти пешком, не так ли?

Но Джексон только смеется.

– Снегоход нам бы только помешал.

– В каком смысле?

– В таком, что будем переноситься.

– Будем переноситься? – Я понятия не имею, что это значит, но это не кажется мне чем-то таким уж приятным. Впрочем, всю эту ситуацию нельзя назвать приятной. Что может быть приятного в том, чтобы явиться к древней вампирше, надеясь, что она нас не убьет? Или в том, чтобы жить с психопатом, поселившимся у тебя в голове? И не помнить последних четырех месяцев своей жизни?

Да пошло оно все на фиг. Что бы ни означало это самое «перенесемся», что бы Джексон ни задумал, это наверняка лучше, чем вся та хрень, с которой мы имеем дело сейчас.

А потому я просто киваю, когда Джексон объясняет, что так делают вампиры и что это означает двигаться очень, очень быстро, перемещаясь с места на место.

Я хочу спросить, насколько быстро, но не все ли равно? Если мы доберемся до Кровопускательницы и выясним, как справиться с Хадсоном до того, как он завладеет мной опять, мы можем хоть плыть в ее пещеру – мне фиолетово.


– И что же я должна делать? – спрашиваю я, когда Джексон встает передо мной.

– Я возьму тебя на руки, – отвечает он, – и тебе надо будет крепко держаться за меня.

Что ж, неплохо. И даже почти романтично.

Джексон подается вперед и поднимает меня, держа одну руку под моими плечами, а другую – под коленями. Затем смотрит на меня и подмигивает.

– Готова?

Даже близко нет. Я показываю ему большой палец.

– Да, полностью.

– Тогда держись! – предупреждает он и ждет, пока я обеими руками не обнимаю его за шею так крепко, как только могу.

Он улыбается – и пускается бежать.

Вот только это не похоже на бег. Вообще не похоже. Скорее, мы исчезаем с одного места и оказываемся в другом с такой быстротой, что я ничего не успеваю рассмотреть до того, как мы исчезаем опять.

Это странно, жутко и опьяняюще – все одновременно, – и я стараюсь держаться так крепко, как только могу, боясь того, что может произойти, если я разожму руки, хотя Джексон и прижимает меня к своей груди.

Пока он переносится с места на место, я пытаюсь думать, пытаюсь сосредоточиться на мыслях о том, что я хочу сказать Кровопускательнице, или о том, как выдворить Хадсона из моего сознания, но мы движемся так быстро, что мыслить по-настоящему просто невозможно. Остаются только инстинкты и самые простые обрывки мыслей.

Это самое странное чувство в мире. И оно очень раскрепощает.

Не знаю, сколько времени мы находимся в пути, когда Джексон наконец делает остановку на вершине какой-то горы. И ставит меня на землю – медленно, чему я рада, потому что ноги у меня стали ватными.

– Мы уже на месте? – спрашиваю я, ища глазами вход в пещеру.

Джексон улыбается, и я в который раз думаю о том, как здорово, что ему не надо кутаться, как мне, когда мы находимся на открытом воздухе в такую стужу. Мне нравится, что я могу видеть его лицо, и еще больше нравится, что я могу оценить его реакцию на мои слова.

– Я хотел показать тебе здешний вид и еще подумал, что тебе, возможно, не помешал бы отдых.

– Отдых? Но мы же движемся всего несколько минут.

Его улыбка переходит в смех.

– Мы в пути уже около полутора часов. И преодолели почти триста миль.

– Триста миль? То есть мы двигались со скоростью…

– Да, двести миль в час. Перенос – это больше, чем движение. Не знаю, как его можно описать; это немного похоже на полет – но не во плоти. Каждый вампир умеет делать это с раннего возраста, но мне это всегда удавалось особенно хорошо. – Он выглядит сейчас как ребенок, до смешного гордый собой.

– Это… невероятно. – Неудивительно, что я ни на чем не могла сосредоточиться, пока Джексон переносился. Мы не столько двигались, сколько меняли реальность.

Проигрывая все это в голове, я не могу не думать о книге, которую я читала в седьмом классе – «451° по Фаренгейту» Рэя Брэдбери. В ней говорилось об автомобилях, которые движутся по дорогам на огромных скоростях – 130 миль в час, и правительство это одобряет, поскольку это не дает людям думать. Им приходится сосредоточиваться на том, чтобы вести машину и не разбиться насмерть, что исключает все прочие мысли.

Это было немного похоже на то, что происходило со мной, когда Джексон переносился. Все остальное в моей жизни, включая самое плохое, просто исчезло, остались только самые примитивные инстинкты, например, инстинкт самосохранения. Я знаю, Брэдбери писал свою книгу как предостережение, но переноситься – это так здорово, что я не могу не гадать, что об этом думает сам Джексон.

Интересно, как он чувствует себя, переносясь – так же, как я, или же иначе, поскольку вампиры устроены таким образом, чтобы без проблем двигаться на таких скоростях? Я едва не спрашиваю его об этом, но он выглядит счастливым – по-настоящему счастливым, – и я не хочу портить ему настроение, задавая вопросы, на которые ему, возможно, было бы трудно ответить.

Поэтому я вообще ничего не говорю, во всяком случае, до тех пор, пока Джексон не поворачивает меня и передо мной не открывается вид с вершины этой высокой горы. От него захватывает дух. Кругом, насколько хватает глаз, высятся громадные пики и снежные пустоши простираются на много миль вокруг – замерзшая страна чудес, ставшая еще более драгоценной благодаря тому, что мы, вероятно, единственные люди, которые когда-либо стояли на этой вершине.

Это повергает в трепет и учит смирению, и это чувство только возрастает, когда нас окутывают сумерки, заволакивающие окрестности фиолетовой мглой.

Северного сияния еще не видно, но некоторые звезды уже появились, и их вид над этим великолепным безбрежным горизонтом заставляет меня переосмыслить то, что происходит со мной сейчас. Я не могу не сопоставлять жизнь одного человека – проблемы одного человека – со всем этим, как не могу не гадать, каково это – быть бессмертным. Я знаю, что чувствую я сама, когда стою здесь. Я ощущаю себя маленькой, ничтожной, смертной. Но как же чувствует себя Джексон – зная, что он не только может взобраться на эту гору за несколько минут, но и то, что будет жить столько же времени, сколько и эта гора?

Я даже представить себе не могу, каково это.

Не знаю, как долго мы здесь стоим, глядя в темнеющее пространство. Джексон обвивает меня руками, и я, расслабившись, прислоняюсь к нему.

Последний маленький кусочек солнца погружается за горы.

И меня начинает пробирать холод.

Джексон замечает, что я дрожу, и нехотя отстраняется от меня. Сейчас я была бы не прочь провести с ним вечность здесь, на этой горе, только он, я и это невероятное чувство мира и покоя. Я не испытывала ничего подобного со времени, предшествовавшего гибели моих родителей. А может быть, такого со мной не бывало даже тогда.

Мир долго не продлится, пока внутри тебя Хадсон, говорит голос в моей голове и вдребезги разбивает овладевшее мной чувство умиротворения. Может, меня опять предостерегает голос моей горгульи? Ведь совершенно ясно, что Хадсон не стал бы предостерегать меня против себя самого.

«Это еще один вопрос, который я должна изучить, – решаю я, – если моя жизнь когда-нибудь войдет в такую колею, чтобы я смогла реально начать поиск нужных мне данных». Это напоминает мне о том, что по возвращении в Кэтмир мне нужно будет выкроить время, чтобы изучить записи по горгульям, которые за меня, видимо, сделал Хадсон. Меня опять пробирает дрожь, когда я начинаю гадать, какую информацию он искал обо мне.

– Нам пора, – говорит Джексон и, расстегнув молнию на моем рюкзаке, достает флягу из нержавеющей стали. – Тебе надо попить воды до того, как мы продолжим путь. Здешняя высота бывает безжалостной.