Искушение прощением

По ее тону было ясно, что для нее эти два вида мошенничества несравнимы.

– Как именно он их обманывал? – спросил Брунетти не потому, что не знал схемы доктора Донато, а чтобы узнать ее представления о надувательстве.

– Заставлял платить наличными, если они забывали дома рецепт, и давал купон, стоимость которого была эквивалентна цене лекарства. На восемьдесят евро. На шестьдесят. Или на сто шестьдесят. Не важно, лишь бы ему платили эти деньги. – И звенящим от раздражения голосом дотторесса продолжила: – А сам давал старику купон, платил два евро и проводил эту покупку по базе, оставляя себе уплаченную им сумму. К тому времени, когда пациенты возвращались за деньгами – через день, два, неделю или месяц, – они забывали, что им говорили, и тогда доктор Донато в своей задушевной манере начинал объяснять: он всего лишь пытался им помочь и с самого начала предупреждал, что купоны нельзя обменять на деньги или лекарства, а только на другие аптечные товары.

Дотторесса Руберти приложила руки к уголкам рта, слегка натянув кожу.

– О, он очень умен! Знает: старики никогда не признаются, что забыли, что он им рассказывал в первый раз! Ведь признаться – значит подтвердить мой диагноз, а многие не могут или не хотят с ним смириться.

Она убрала руки, и морщинки по обе стороны рта вернулись на место.

– А чтобы никто из них не заподозрил обмана или не рассказал кому-то, что он делает, Донато придумал эту хитрость с двадцатью процентами надбавки. И вместо того чтобы расстроиться из-за того, что они заплатили восемьдесят или пятьдесят девять евро за лекарство, которое могло бы обойтись им в два евро, старики радуются этим двадцати процентам, как бонусу, а на самом деле это способ вынудить их покупать товары, приносящие аптекарю наибольшую прибыль. И то лишь в том случае, если старик вообще вспомнит, что это за купоны.

Дотторесса подумала, не добавить ли еще что-нибудь. Брунетти выжидательно молчал.

Она посмотрела на него через стол, и он увидел, как меняется выражение ее глаз, становится жестче.

– Одна моя пациентка как-то похвасталась, как доктор Донато добр к ней…

– Так вы все и узнали?

– Нет. Я ничего не знала, пока Гаспарини меня об этом не спросил. Тетя рассказала ему о купонах. Он поговорил с ее подругой и услышал такую же историю.

– А что с умершими? – спросил Брунетти: ему было любопытно, как Донато выкручивался в этом случае.

Дотторесса Руберти отвела глаза, потом уставилась на руки, которые сложила перед собой, едва услышав вопрос.

– Это была… – начала она и кашлянула, – его идея. Доктор Донато сказал, что муж одной моей пациентки пришел сообщить о смерти своей жены и пригласил его на похороны. Я его там видела. Через два дня Донато явился ко мне и предложил выписать на ее имя пару-тройку рецептов.

Ее глаза блеснули.

– Я пыталась возражать…

Но как только их с Брунетти взгляды встретились, женщина отвернулась.

– Он предложил мне половину, – выпалила дотторесса Руберти скороговоркой, словно желая побыстрее с этим покончить. – И я согласилась.

Брунетти ждал оправданий и объяснений, мол, появилась особая нужда в деньгах, возникли дополнительные расходы на сына, но дотторесса молчала.

Она жестом попросила его ничего не говорить и продолжила:

– На имя моего сына открыт банковский счет. Все, что я получала от доктора Донато – он всегда платил наличными, – на этом счету, как и те деньги, что мне удалось сэкономить с тех пор, как я узнала, какое будущее ждет Тео.

– Ваш сын имеет право распоряжаться… – Комиссар не смог подобрать слова.

– Нет, он недееспособен. Но моя подруга имеет право подписи и может распоряжаться счетом. Она позаботится о том, чтобы все деньги шли на содержание Теодоро, до последнего цента.

– То есть вы готовы к тому, что будет дальше? – спросил Брунетти.

– С той минуты, когда согласилась написать рецепт для доктора Донато, я была готова к тому, комиссарио, что никогда больше не смогу практиковать как врач. – Ее лицо стало задумчивым. – Как странно… Я знала, к чему это может привести, и все равно делала.

Брунетти не мог с этим согласиться: ему были известны случаи, когда врачи оперировали без надобности, и это никак не повлияло на их карьеру.

– Однако… – начал он, но дотторесса тут же его перебила:

– Не странно ли, комиссарио, что это я напоминаю вам о синьоре Гаспарини?

Брунетти не забыл об этом, а всего лишь попытался отсрочить. Следуя за нитью Ариадны – участием дотторессы Руберти в махинациях Донато – и сочувствуя участи ее сына, комиссар не упускал из виду прямой путь, который привел его сюда.

– Расскажете об этом, дотторесса?

– Честно говоря, тут почти нечего рассказывать. Пару недель назад Гаспарини пришел ко мне и поинтересовался, знакома ли я с доктором Донато, провизором его тетушки. Я ответила, что да. Он спросил, многие ли мои пациенты получают лекарства в той аптеке, и я сказала, что очень может быть, ведь я доверяю профессионализму доктора Донато, и тут я не солгала. Тогда Гаспарини спросил, знаю ли я что-нибудь о купонах, которые Донато дает своим клиентам, и я с облегчением ответила, что понятия не имею, о чем идет речь. Он поблагодарил меня и ушел, но я знала, что еще увижу его.

– Откуда такая уверенность, дотторесса?

– Я поняла, что он за человек. А еще не сомневалась, что дотторе Донато сумеет обратить подозрения Гаспарини в мой адрес. – Она умолкла ровно настолько, чтобы перевести дух, и добавила: – Что он и сделал.

Брунетти предпочел промолчать.

– Гаспарини снова пришел ко мне через неделю. Он был зол. Думаю, Донато сказал ему, что это я предложила идею с купонами. Я попыталась объяснить, что не имею к этому никакого отношения, но синьор Гаспарини не стал меня слушать. Донато убедил его, что во всем виновата я – разведенная женщина, живущая одна, с сыном, который находится в частной лечебнице вместо государственной больницы, куда большинство простых людей вынуждены отправлять своих детей. – Дотторессу передернуло. – Он поверил. Честный мужской разговор… А когда я спросила, какая, собственно, мне выгода от этих купонов, Гаспарини не стал меня слушать.

– И что было дальше?


– Как-то он мне позвонил – думаю, чувство справедливости вынудило его это сделать, – и сказал, что пойдет в полицию. И как только они начнут расследовать эту аферу с купонами, мне придется во всем признаться. И с моей врачебной карьерой будет покончено, не так ли?

Брунетти промолчал, и она повторила вопрос:

– Так ведь, комиссарио?

– Что вы сделали? – ответил он вопросом на вопрос.

– Взяла себя в руки и спросила, не можем ли мы прежде встретиться. Сказала, что это будет справедливо – дать мне хотя бы возможность оправдаться.

Дотторесса покачала головой, словно сетуя на то, что пала так низко.

– Гаспарини сказал, что мы можем встретиться возле его дома на следующий день, поздно вечером, когда он вернется с работы. И не в общественном месте, ведь в округе его все знают и будет странно, если он придет в такое время в бар с женщиной.

Она посмотрела на Брунетти широко открытыми от удивления глазами.

– Мы условились встретиться на мосту в четверть двенадцатого. Я пришла загодя. Хотела принести ему медицинскую карту Тео, но потом решила: не стоит. Для него это не имеет никакого значения. Для Гаспарини я была всего лишь мошенницей, хорошо живущей на средства, украденные у государства, за что должна быть наказана. Думаю, так ему представлялось это дело.

Дотторесса Руберти опять посмотрела на Брунетти и обычным, повседневным тоном спросила:

– По-вашему, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами?

– Может быть, – не стал спорить комиссар и поинтересовался: – Что было дальше?

И снова она обхватила лицо руками и стерла с него годы, а потом позволила им вернуться. И взглянула на собеседника.

– Гаспарини пришел точно вовремя. Вокруг не было ни души. – Ее улыбка стала зловещей. – Я попыталась объяснить ему, что не имею никакого отношения к купонам, но он не слушал, даже не дал мне договорить. Он опять завел речь о людях, которые не уважают государство и плюют в общую тарелку, откуда всем нам приходится есть, а потом еще и воруют из нее, наживаются. – Увидев выражение лица Брунетти, она замолчала. Ненадолго. – Да. Вот что я от него услышала. А потом Гаспарини сказал, что ему вообще не следовало со мной встречаться и что он пойдет домой. Разговаривая, мы ходили взад-вперед, и я как раз стояла спиной в том направлении, куда он собирался уйти. То есть у него на пути.

Женщина подняла обе руки на уровень плеч, держа их ладонями вперед, как ребенок во время игры, которому приказали замереть на месте.

– Чтобы спуститься с моста, Гаспарини пришлось бы сперва меня обойти. – Она изумленно посмотрела на свои руки, затем уронила их на колени. – Попытавшись это сделать, он сказал что-то о том, какой это позор для меня, врача, – обворовывать слабых и беззащитных, оправдываясь рассказами о сыне, которому прекрасно жилось бы и в государственной больнице.

Ее глаза смотрели в пустоту и, несомненно, видели эту сцену, приведшую ее к встрече с Брунетти.

– Кажется, я махнула рукой, чтобы его задержать. Гаспарини схватил мою ладонь и оттолкнул ее. Другой рукой я вцепилась в него на уровне груди, и он сказал, что мне должно быть стыдно оправдывать болезнью сына собственную жадность.

Дотторесса тяжело дышала и говорила в странном, непредсказуемом темпе.

– Не помню, что я сделала потом. Гаспарини попытался обойти меня и задел сбоку. И тогда я его схватила. Может, хотела оттолкнуть, может, ударить… Он резко дернулся и уже не шел, а падал…

Она замолчала и, только немного успокоившись, посмотрела через стол на Брунетти.

– Во всей этой истории я сделала только одну осознанную гадость, – сказала дотторесса.

– Какую?

– Оставила его там.

Брунетти не нашел что сказать.

– Я врач и оставила его там.

– Почему?

– Услышала, как от остановки в сторону Сан-Стае отчаливает катер. И на кампо вышли люди. Я слышала их голоса. Они приближались ко мне. К нам. Я знала, что они его найдут. А может, просто понадеялась на это и решила, что этого будет достаточно. Не знаю. Я убежала. Свернула к Риальто и бежала до первого перекрестка, а потом развернулась и пошла назад, к Сан-Стае. Постояла возле имбаркадеро и через десять минут услышала сигнал скорой. Дождалась, когда она свернет на Ка’Пезаро. Когда она проехала, я пошла домой.

Дотторесса Руберти посмотрела на собеседника и опустила глаза.

Брунетти перевел взгляд на ее руки, аккуратно, как у школьницы, сложенные на столе. Кожа на них была гладкой, без пигментных пятен. Он подумал о ее янтарных глазах и светлой коже. Она права, что держится подальше от солнца. Впрочем, она врач, а врачи знают достаточно, потому и просят пациентов по возможности реже бывать на ярком солнце. Жаль, что других опасностей, которые уготовила ей жизнь, дотторесса Руберти не избежала. Уж лучше бы Гаспарини оказался шантажистом! Она могла бы отдать ему часть денег, полученных в обход закона, вследствие нарушения врачебной клятвы. Скольких проблем тогда можно было бы избежать!

«Не навреди». А кому, собственно, она навредила? Национальная система здравоохранения – открытый источник, из которого пьет каждый жаждущий. Шишка на большом пальце ноги мешает ходить? Исправим. По той же причине надо заменить сустав? Сделаем. Все платят, и все получают помощь.

Брунетти прервал раздумья, чтобы посмотреть на дотторессу Руберти. Она показалась ему отстраненной – должно быть, тоже думала о своем. Может быть, о решениях, которые приняла, о том, что сделала или не сделала?

Она разжала руки и уронила их. Посмотрела на комиссара.

– Вы знаете, что будет дальше?

– Не могу вам этого сказать, дотторесса. Многое зависит от того, как судьи расценят произошедшее и что назовут причиной.

Женщина наклонила голову вправо и посмотрела вверх, как он решил, в попытке сфокусировать взгляд на более отдаленном предмете, нежели его лицо. Время шло, а Брунетти все так же ничем не мог ей помочь.

Наконец дотторесса спросила:

– Что я должна делать, пока все это не начнется?