Искушение прощением

Дама сидела в кресле так, будто это было ее основным занятием. На столике рядом не было ни чашки, ни стакана, ни фруктов, ни шоколада, ни даже книги или журнала. Посмотрев на вошедших, она царственно указала на ряд кресел напротив, как если бы аудиенции были частью ее дневной рутины. Гости присели.

Мебели в комнате хватало – крупной, темной, несуразной. Кресла – все либо чрезмерно пухлые, либо слишком высокие, либо чересчур низкие; некоторые были откровенно уродливыми. Один из платяных шкафов накренился вправо, так что казалось, будто он вот-вот рухнет. Ножки стола явно страдали слоновьей болезнью, зеркало заплесневело от старости. Собрание реликвий семьи, члены которой не отличались хорошим вкусом…

– Вы друзья моего племянника? – спросила дама вместо приветствия.

– Sì, синьора, – сказал Брунетти.

Гриффони кивнула с легкой утвердительной улыбкой. Пожилая дама едва удостоила ее взглядом. Голова синьоры Гаспарини то и дело дергалась влево и обратно. Брунетти, как мог, старался этого не замечать.

– Почему он давно меня не навещал?

Пожилая дама хотела произнести эти слова гневно, но ей удалось изобразить лишь раздражение.

– Он очень занят, синьора. Как вам известно, синьору Гаспарини приходится много ездить по работе, – отвечал Брунетти, прогоняя воспоминания о том, что он видел в больнице.

– Но Туллио обычно навещает меня перед отъездом, – произнесла женщина неуверенно, словно ожидая от Брунетти подтверждения. Синьора Гаспарини говорила слабым, затихавшим к концу фразы голосом.

– К сожалению, на этот раз ему пришлось срочно уехать. Он попросил нас зайти и предупредить вас, – сказал Брунетти, решив рискнуть.

– А когда он… – начала пожилая дама, но, похоже, забыла, что хотела спросить, а может, будущее время давалось ей с трудом.

– Синьор Гаспарини попросил, – произнес Брунетти, словно не замечая, что она не закончила фразу, – передать от него привет и обратиться за помощью в одном деле…

– В каком? – спросила дама.

– Он как раз разбирался с купонами, которые вы ему дали, – Гвидо оставил реплику незаконченной – полувопрос, полуутверждение, которое синьоре Гаспарини предстояло подтвердить или опровергнуть.

Она переставила ноги так быстро, что одна тапка упала на пол. Как и в случае с подергиванием, Брунетти притворился, будто ничего не заметил. Надо сказать, что обе присутствующие в комнате женщины поступили так же.

– С купонами? – переспросила пожилая синьора неожиданно задрожавшим голосом, словно этот вопрос разом отбросил ее в глубокую тугодумную старость.

– Да, из аптеки Farmacia della Fontana. Провизор, кажется, уже согласился обменять их на наличные.

Возможность получить наличные мгновенно взбодрила пожилую даму. Старческая неуверенность испарилась, уступив место куда более моложавому жгучему любопытству. Брунетти внезапно вспомнил один из уроков житейской мудрости, которые мать преподала ему в детстве, стараясь, впрочем, чтобы это не выглядело назиданием. Помнится, он сказал, – ему тогда было лет четырнадцать или пятнадцать, – что, по его мнению, венецианцы отличаются от остальных, но чем – он понять не может.

Они с матерью были в кухне, и она как раз вытирала руки о передник, который был такой же неотъемлемой ее частью, как и обручальное кольцо. «Мы – алчные, Гвидо. Это у нас в крови», – ответила мать, и это было все, что она произнесла.

– Он так сказал? – уточнила синьора Гаспарини. – Наличными?

Брунетти ответил: «Да!», а Гриффони кивнула.

Старуха качнула головой, на этот раз осознанно – вверх-вниз, и глубоко о чем-то задумалась. Ее взгляд стал пустым, лицо застыло. Молчание все длилось. Брунетти не мог придумать, что бы еще сказать.

– А когда приедет Туллио? – спросила наконец пожилая дама.

– Не знаю, синьора. Сказал, что не раньше следующих выходных. Потому-то он и попросил проведать вас и спросить, не нуждаетесь ли вы в чем-нибудь.

Синьора Гаспарини надолго задержалась на нем взглядом. Брунетти подумал, уж не пытается ли она заглянуть ему в душу, узнать, что он за человек.

– Для Элизы и детей это нелегко, – проговорил комиссар, демонстрируя дружескую осведомленность, – ну, что он уехал так надолго. – Брунетти посмотрел на Гриффони, словно только сейчас вспомнил, что она рядом. – Клаудиа, он не сказал тебе, когда вернется?

– Нет. Но мы же договорились, что ужинаем с ними двадцатого, разве нет?

Гвидо кивнул и повернулся к синьоре Гаспарини.

– К концу следующей недели Туллио обязательно вернется, – заверил он пожилую даму, улыбкой подчеркивая, как радует его это обстоятельство.

– Это так долго… – сказала она.

– Ах, синьора, дни летят незаметно, – легко возразил Брунетти и подался вперед, словно собираясь встать.

Старуха удержала его жестом.

– Вы не сказали, как вас зовут!

– Я – Гвидо Брунетти, а это – Клаудиа Гриффони.

– Ваша жена? – спросила синьора Гаспарини.

Гриффони нашлась с ответом быстрее, чем ее коллега.

– Вроде того, – тихо хохотнула она.


Брунетти ожидал, что пожилая дама удивится, но он ошибся. Она всего лишь перевела внимание на Клаудиа, словно впервые ее увидела. И, пока пристально ее разглядывала – долго, комиссар успел отсчитать девять ударов сердца, – ее голова ни разу не дернулась. Но как только старуха заговорила, тремор вернулся.

– Значит, вы кое-чем занимаетесь вместе?

Учитывая последнюю ремарку Гриффони, Брунетти растерялся: что имеет в виду эта пожилая синьора?

Клаудиа же, похоже, не испытывала неловкости.

– Еще бы, – ответила она. – Ходим вместе по магазинам, делим между собой домашние расходы. Зато в ресторанах и кафе всегда платит Гвидо!

Похоже, старуху это удовлетворило, и она сказала:

– Значит, и за деньгами вы пойдете вместе?

– Конечно, – заверила ее Клаудиа. – Мы привыкли действовать сообща. – Она улыбнулась хозяйке дома, словно признавая неоднозначность этого ответа. И, будто вспомнив важную деталь, добавила: – Но мы должны знать, что сказать провизору.

Неожиданно синьора Гаспарини встрепенулась.

– Вы ведь венецианка?

Вопрос был задан словно бы между прочим, для информации.

– Нет, синьора, но теперь я живу в этом городе, – сказала Гриффони, выразительно глядя на коллегу.

– Это хорошо, – отозвалась старуха, потирая руки движением, которое было знакомо Брунетти по произведениям Бальзака.

Он глянул на Гриффони, как будто говоря, что его роль лидера на сегодня сыграна и пора передать бразды правления человеку, который разберется в деталях.

– Клаудиа, я, пожалуй, ненадолго оставлю вас с синьорой Гаспарини. Спрошу у badante, не нужна ли ей помощь.

Энергично, как и подобает сильному мужчине, Гвидо встал и прошел к двери. Он проследовал в самый конец коридора и уже оттуда позвал:

– Синьорина! Синьорина Беата!

Комиссар шагнул было к последней двери, но потом еще больше повысил голос:

– Синьорина Беата! Вы тут?

Дверь открылась, и молодая женщина вышла в коридор, держа в руках кухонное полотенце.

– Чем могу быть вам полезна, синьоре? – спросила она.

Про себя Брунетти отметил, что ее итальянский прекрасен и только по произношению отдельных гласных можно было догадаться, что это продукт импорта, а не воспитания.

– Синьор Туллио, по словам его жены, в последнее время стал замечать в тетушке некоторые перемены. Я говорю о последних нескольких месяцах…

Брунетти постарался вложить в свой голос как можно больше сочувствия. Он дождался ответа – короткого кивка, который мог как означать согласие, так и просто подтверждать, что сиделка поняла вопрос.

Молчание Беаты вынуждало комиссара к большей прямоте.

– Вы тоже отметили в ней перемены, синьорина?

Она снова вытерла руки полотенцем, хотя к этому моменту они уже наверняка были сухие.

– У синьоры уже не такая хорошая память, как раньше, – проговорила молодая женщина и глянула на Брунетти, чтобы убедиться, что он ее понял. Комиссар кивнул, и она продолжила: – Это случилось не тогда, когда начались эти подергивания. – Беата махнула полотенцем, словно отгоняя это предположение. – Синьора не забывала пить таблетки, и голова у нее тряслась не так сильно.

Брунетти еще раз кивнул.

– А потом у нее появились проблемы со сном. Иногда утром я находила ее спящей на софе перед включенным телевизором и она не помнила, как там оказалась.

Молодую женщину, кажется, это волновало больше, нежели «эти подергивания».

– Потом это прекратилось и синьора стала дольше спать по утрам. Но однажды я не смогла ее разбудить и позвонила по номеру сто восемнадцать. – Сиделка сложила полотенце вчетверо, встряхнула им, а затем сложила заново.

– Когда это произошло, синьорина? – спросил Брунетти, желая получить подтверждение словам профессорессы Кросеры.

– В середине октября, – сказала молодая женщина. – Я запомнила это, потому что синьору выписали из больницы в последний день октября, а она пробыла там две недели. – Беата ненадолго закрыла глаза, возможно, вспоминая тот день, и добавила: – Ей не становится лучше, и, скорее всего, я не смогу поехать домой на Рождество.

– Когда вы заметили в ней перемены?

– Я долго не обращала на них внимания, такими незначительными они были. Но когда синьора вернулась из больницы, они стали заметнее. Раньше мы с ней каждый день отправлялись в город – погулять и сделать покупки. Ходили в супермаркет возле Санта-Маргерита и вместе решали, что купить к ужину, а еще пили кофе с булочками или пирожными. – Беата смерила Брунетти долгим взглядом – стоит ли ему об этом рассказывать? И наверное, решила, что стоит, потому что продолжила: – Как будто мы с ней приятельницы. Сегодня платила она, а завтра позволяла рассчитаться мне. И все это время, за кофе и сладостями, мы были с ней словно настоящие подруги.

Комиссар торопливо прикидывал в уме: пятнадцать дней в месяц, каждый раз по пять или шесть евро, итого – семьдесят пять евро. Хм, к венецианской алчности, так точно подмеченной его матушкой, стоило бы добавить хитрость…

– Потом, в конце месяца, синьора отдавала мне все назад, советовала купить себе сапожки или послать деньги матери.