Искушение прощением

Посвящается Анн Халленберг





Там, где казнит закон, любовь спасет.

Из оратории «Эсфирь» Г. Ф. Генделя, акт II, сцена 3





DONNA LEON

THE TEMPTATION OF FORGIVENESS





Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»





Печатается по изданию:

Leon D. The Temptation of Forgiveness / Donna Leon. – London : William Heinemann, 2018. – 304 p.



Перевод с английского Наталии Чистюхиной





© Donna Leon and Diogenes Verlag AG, Zurich, 2018

© DepositPhotos.com / Demian, Jaromatik, обложка, 2021

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2021

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2021





1





Выйдя из дома с таким расчетом, чтобы не опоздать на прием к начальству в квестуру, Гвидо Брунетти вскоре уже сидел в самом конце салона вапоретто[1] номер один и лениво листал утреннюю Il Gazzettino[2]. Едва он подумал, что остановку «Салюте» они проехали и скоро «Валларессо», как вдруг где-то рядом взревел мотор, переведенный в реверсивный режим. У коренных венецианцев своя, встроенная система эхолокации, почти как у летучих мышей: Брунетти легко определил, что до левого берега канала далеко, и тем более неуместным показался ему этот звук. Может, впереди какая-то помеха и капитан пытается ее обойти?

Комиссар опустил газету, осмотрелся и ничего такого не заметил. Впрочем, нет, впереди по курсу – плотная серая стена, в которой Брунетти сразу же опознал наползающую полосу тумана. Верилось в это с трудом, настолько ясным было небо, когда он двадцать минут назад вышел из парадной. И вот, пока он читал об очередном провале проекта MOSE[3] (проблемы с паводковыми шлюзами, и это после тридцати лет планирования и казнокрадства!), поперек канала, перед самым носом вапоретто словно натянулся занавес из толстой серой ткани.

Конечно, туманы в ноябре не редкость, и с прошлой недели ничуть не потеплело… Брунетти посмотрел на своего соседа справа, но тот был настолько поглощен происходящим на экране смартфона, что не заметил бы и стайки серафимов, спустись они с небес и начни заглядывать в окна.

За пару метров до серой стены вапоретто остановился, и двигатель перешел на нейтралку. Сзади какая-то женщина прошептала: Oddio![4] – голосом, в котором угадывалось легкое удивление, но не страх. Брунетти посмотрел налево, в сторону ри´ва[5]. Гостиницу Europa и Палаццо-Тревес еще можно было разглядеть, а вот дворец Ка’Джустиниан поглотил все тот же плотный туман, что висел сейчас над Гранд-каналом.

Сосед справа наконец оторвался от телефона и посмотрел вперед, после чего снова уткнулся в миниатюрный экран, держа его в левой руке. Брунетти сложил газету и обернулся. Через окна и стеклянную дверь запасного выхода он увидел несколько подплывающих суден и еще пару плывущих в обратном направлении, к мосту Риальто. Трамвайчик номер два отчалил от остановки «Академия» и поплыл было к ним, но вскоре сбросил скорость, а потом и вовсе замер.

Громкий гудок – и из-за притормозившего трамвайчика вырулило и понеслось в сторону их вапоретто речное такси. Когда оно проплывало мимо, Брунетти успел рассмотреть рулевого, беседующего о чем-то со стоящей позади него блондинкой. В следующий миг ее губы приоткрылись, как если бы она охнула от испуга или вскрикнула, вынуждая водителя посмотреть вперед. Не изменившись в лице, тот повернул руль, обогнул трамвайчик, в котором был Брунетти, и такси нырнуло в туманную завесу.


Комиссар протиснулся мимо соседа по сиденью и выскочил на палубу, ожидая столкновения такси с невидимой преградой, но услышал только затихающий гул мотора. Их собственный двигатель тоже ожил, и вапоретто потихоньку пополз вперед. Со своего места Брунетти не видел, включен ли радар на крыше. Наверняка включен, иначе они бы вообще не рискнули сдвинуться с места…

Легко и быстро, как волшебный корабль в сказке, они прошли сквозь серую пелену, и вот оно, солнце! В рубке матрос расслабленно облокотился о стеклянную стенку, в то время как стоящий у руля капитан продолжал смотреть прямо вперед. На набережной, сбросив свои туманные одежды, плавно проплывали вдоль левого борта палацци[6]. До остановки «Валларессо» оставалось всего ничего.

За спиной у Брунетти открылась дверь, и люди зашагали мимо него, к боковым поручням. Трамвайчик пришвартовался, матрос открыл проход, и одни пассажиры стали высаживаться, а другие – подниматься на борт. Через минуту заграждение снова закрылось и они отчалили. Брунетти оглянулся в сторону моста Академии; туман бесследно растаял. Их трамвай то и дело догоняли и обходили другие суда. Впереди – бачино[7], слева – библиотека Марчиано, собор Святого Марка и Дворец дожей: всё на своих местах, и утреннее солнце разгоняет последние ночные тени…

Брунетти заглянул в салон. Интересно, кто-нибудь, кроме него, видел этот туман? Если бы еще вспомнить, кто из пассажиров был в это время в салоне… Конечно, можно спросить. Он представил себе изумленные взгляды и передумал.

Комиссар провел рукой по металлическому поручню: сухо, и на палубе тоже. На Брунетти сегодня был синий костюм, и солнце приятно согревало его правую руку и плечо. В ясном небе ни облачка, воздух сухой и свежий, ярко светит солнце…

Брунетти сошел возле церкви Святого Захарии, забыв в трамвайчике газету. И, глядя вслед вапоретто, попрощался заодно и с надеждой проверить, не привиделось ли ему все это. Размышляя, комиссар медленно прошелся вдоль рива, но объяснений не находилось, и ему это вскоре надоело. Он сосредоточился на предстоящей аудиенции у начальства.

Вчера днем по электронной почте Брунетти получил письмо: виче-квесторе[8] Джузеппе Патта приглашал подчиненного заглянуть к нему утром в кабинет. Без объяснений, как обычно, а вот формулировки, напротив, слишком вежливые.

Чаще всего виче-квесторе Патта вел себя вполне предсказуемо как для человека, столь высоко взобравшегося по бюрократической лестнице. Бездельничал с видом вечно занятого начальника; не упускал ни единой возможности присвоить похвалу, заслуженную всем коллективом; имел черный пояс по перекладыванию на чужие плечи вины и ответственности за провал. Что не вписывалось в общую картину – так это то, что его карьера, с невероятной легкостью миновав предыдущие этапы, вдруг застопорилась. В большинстве своем чиновники его ранга продолжали расти, перемещаясь из провинции в провинцию, из города в город, пока долгожданное повышение не увлекало их в Рим, где они обычно и оседали, как толстый слой сливок на йогурте, перекрывая доступ свету, воздуху и возможности роста нижестоящим.

Патта, как кембрийский трилобит, прорыл себе дорогу в квестуру Венеции, где стал своего рода живым ископаемым. Рядом, застыв в том же слое илистых отложений, находился его помощник лейтенант Скарпа – еще один уроженец Палермо; очевидно, он тоже никуда не рвался. Комиссары приходили и уходили, за время пребывания Патты в Венеции было уже три квесторе; даже компьютеры в офисе дважды заменили. Но Патта оставался – уцепившийся за скалу моллюск, которого не смыть набегающей волне, и верный Скарпа рядом.

К городу эти двое не питали ни малейшей симпатии, не говоря уже о любви. Стоило кому-то сказать, что Венеция прекрасна или, хуже того, что это красивейший город в мире, Скарпа и Патта обменивались взглядами, и становилось ясно: у них есть возражения на этот счет, пусть и не озвученные. «Видели бы вы Палермо!» – наверняка думали они.

В приемной Брунетти вполне ожидаемо увидел синьорину Элеттру Дзордзи, секретаршу виче-квесторе Патты. Они поздоровались.

– Комиссарио, виче-квесторе звонил минут пять назад и просил передать, что он скоро будет.

С таким же успехом Влад Цепеш, он же Дракула, мог извиниться за то, что его колья недостаточно остры…

– Что это с ним? – не сумел скрыть изумления Брунетти.

Синьорина Элеттра в раздумье склонила головку и хотела было улыбнуться, но передумала.

– В последнее время виче-квесторе часто разговаривает по телефону с женой, – заметила она. И после паузы добавила: – О чем – трудно сказать. Говорит в основном она, а он довольно скупо ей отвечает.

Наверняка секретарша каким-то образом умудрилась установить в кабинете Патты подслушивающее устройство… Впрочем, подробности Брунетти не интересовали, а догадки он держал при себе.

– Когда приходит лейтенант, они разговаривают стоя у окна.

Означает ли это, что приборчик находится в столе и Патта, подозревая неладное, старается увести помощника подальше, чтобы их голоса невозможно было услышать? Или они со Скарпой просто любуются видами?

– Неужели? – вскинул брови Брунетти.

На синьорине Элеттре сегодня была бордовая блузка с белыми пуговками на планке и на манжетах. Судя по красивым переливам ткани, это был шелк.

Секретарша положила руку на стол, расставив пальцы, и тут же накрыла их пальцами другой руки – крест-накрест, так что получилась решетка.

– Понятия не имею, что его беспокоит.

Это прозвучало скорее как вопрос, и Брунетти в очередной раз удивился: если кто и мог знать, что замышляет Патта, то это синьорина Элеттра.

– Разговаривая по телефону с женой, он не нервничает. Просто слушает и твердит, чтобы она делала так, как считает нужным.

– А со Скарпой?

– Нервничает – это еще мягко сказано. – Секретарша помолчала немного, словно размышляя, и добавила: – Такое впечатление, что ему не нравится то, что говорит Скарпа. Виче-квесторе то и дело его прерывает. А однажды даже велел не приставать к нему больше с такими вопросами.

Синьорина Элеттра явно увлеклась: разве могла она услышать все это, сидя в приемной?

– Любовный разлад… – проговорил Брунетти с непроницаемым лицом.

– Похоже на то, – согласилась она и тут же спросила: – Желаете подождать его в кабинете или мне перезвонить вам, когда виче-квесторе вернется?

– Пойду к себе. Позвоните, когда он появится. – И, не в силах удержаться, Брунетти бросил финальную реплику: – Не хочу, чтобы Патта увидел, как я шарю у него в столе.

– Ему бы это не понравилось, – послышался от двери зычный голос.

– А, это вы, лейтенант, – легко отозвался Брунетти, лучезарно улыбаясь человеку, который стоял, лениво привалившись к дверному косяку. – И снова наши сердца бьются в унисон в стремлении защитить интересы виче-квесторе!

– Это ирония, комиссарио? – с натянутой улыбкой поинтересовался Скарпа. – Или, может быть, сарказм? – После короткой паузы он счел нужным пояснить: – Нам, тем, кто не имел счастья учиться в университете, иногда трудно различить оттенки.

Брунетти помедлил, уделяя вопросу вполне заслуженное внимание, а затем ответил:

– Я бы сказал, что это гипербола, лейтенант. В данном случае – умышленное преувеличение, которое делает высказывание ложным и невероятным. – Не дождавшись от Скарпы ответа, комиссар развил свою мысль: – Гипербола – это стилистическая фигура, придающая нашей речи выразительность. – Скарпа снова промолчал, и Брунетти, все еще улыбаясь, продолжил: – На философии – в университете мы изучали и ее тоже – нам рассказывали об апагогии. Argumentum ad аbsurdum.

Понимая, что перегибает палку, комиссар все-таки удержался и не сказал, что именно этот логический прием выручает его в разговорах с виче-квесторе.

– То есть вы сказали это в шутку? – наконец отозвался Скарпа.