Искажение

– Что случилось? – спрашиваю я еще раз.

Я вижу, что офицеры напряжены будто струна. На лице Остина, с которого еще не вполне сошла грязь, подрагивают отдельные мускулы. Линда Заубер неподвижно смотрит на меня, с силой сжимая пальцы на стетоскопе, который держит в руках.

Молчание длится, может, секунд пятнадцать, но я чувствую, что дольше этого не вынесу.

– Господа, придержите капрала Трента, – говорит лейтенант.

Баллард и Гаус послушно хватают меня за руки.

– Маркус, я вынуждена сообщить тебе печальное известие, – произносит госпожа капитан. – Пятнадцать минут назад я констатировала смерть Неми Сильберг. Мне трудно выразить свои чувства. Остальное тебе скажет лейтенант Остин.

У меня темнеет в глазах. Я начинаю выть и жутко метаться, пытаясь вырваться и побежать в медсанчасть, но парни держат меня крепко. Когда я наконец выдергиваю руку из пальцев Балларда, Гаус железной хваткой обнимает меня за шею, применяет удушающий прием и мгновенно валит наземь.

– Нет, нет, нет! – Я бью кулаками по гравию. – Блядь, нет! Только не она!

– Маркус, успокойся. Ты должен меня выслушать, – зовет Остин.

– Только не Неми! Не она!

Прижав ладони к лицу, я застываю перед дверями медсанчасти. Тело мое будто съежилось, завязалось в узел. Я чувствую, что умер прямо сейчас, никогда больше не засну и никогда больше не пробужусь. Если что-то еще и имело тут смысл, оно только что ушло в небытие.

– Соберись, капрал. Ты должен встать и попрощаться с Неми. Потом я скажу тебе нечто крайне важное.

– Ничего. Уже. Не. Важно, – с трудом отвечаю я. – Уже ничего.

– Ошибаешься, – говорит лейтенант. – Поднимите его и идите за госпожой капитаном.

Я переставляю ноги будто робот, шагая за доктором Заубер. Баллард поддерживает меня, Гаус и лейтенант следуют за нами. Мы входим в помещение на первом этаже, переделанное в операционную. Посреди него на металлическом столе лежит накрытое простыней тело. Линда Заубер открывает голову и шею Неми.

Я подхожу ближе и молча смотрю на нее. Глаза ее закрыты, лицо бледно. На шее виднеются синие следы. Я касаюсь ее лба и мягко его глажу, а по моим щекам текут слезы. Кожа на ощупь холодная и сухая. Моя дорогая девочка. Теперь она лежит перед нами, будто замерзшая посреди пустыни.

Линда Заубер крепко обнимает меня. Я плачу так, как никогда не плакал. Я был невосприимчив к смерти и мог бросить ей вызов. А теперь любой предмет из тех, что меня окружают, любой человек – пустая бутафория.

– Послушай меня внимательно, Маркус, – слышу я голос лейтенанта. – Посмотри на меня.

Я механически поворачиваюсь к нему.

– Как ты знаешь, Неми стало плохо после первого транспорта в пещеру. У нее были проблемы с сердцем, но госпожа капитан предотвратила опасность. Ее жизни ничто не угрожало.

– Тогда почему? – тихо спрашиваю я.

– В этом здании находился под наблюдением Оскар Бенеш. Как я и подозревал, он симулировал болезнь. Воспользовавшись суматохой на базе, он пробрался в палату, где лежала Неми. – Остин на мгновение замолкает. – Прости за подробности, но он пытался ее изнасиловать. Девушка наверняка очнулась и пыталась защищаться, и тогда он ее задушил.

– Не может быть, – шепчет Баллард.

– Случившееся заметил старшина Гильде и вызвал помощь. Труман, Вернер и Хинте как раз возвращались из душа и хотели навестить раненого Халлера. Вместе они обезвредили преступника и по моему приказу препроводили его на гауптвахту. Этот ублюдок теперь сидит в той же камере, которую до этого занимал капрал Норман. Я приговорил рядового Бенеша к смерти. Если хочешь, можешь сам привести приговор в исполнение.

Я смотрю на него и медленно киваю. Мы идем в здание командования.



У входа стоит с автоматом Франк Хинте. Лейтенант приказывает никого не впускать и ведет нас вниз. Мы спускаемся в подвал, где Юри Труман и Адам Вернер охраняют камеру, в которой сидит Бенеш. Госпожа капитан усаживается на стул возле лестницы, а Гаус и Баллард останавливаются на шаг дальше.

– Маркус, разреши мне. Я этого уебка голыми руками растерзаю, – кричит Гаус.

– Тихо, Вим, – отвечает Крис. – Ничего не говори.

Оба часовых напряженно смотрят на меня, ожидая какого-нибудь жеста или распоряжения Остина. Я протягиваю руку и беру у Вернера МСК. Вынув магазин, я тщательно его осматриваю, затем присоединяю обратно и дотрагиваюсь до переключателя огня.

Я подхожу к двери.

– Открыть камеру! – говорит лейтенант. – Приговор зачитывать не буду.

Вернер отодвигает засов и приоткрывает дверь. Труман с готовым к стрельбе оружием занимает позицию за моей спиной. Такое впечатление, будто, когда я встаю на пороге камеры, все перестают дышать. Бенеш, весь в крови и синяках, сидит под зарешеченным окном, напротив входа. На нем порванная футболка и шорты, в которых он лежал в медсанчасти.

Он неуклюже поднимается и открывает рот, собираясь что-то сказать.

Я прикладываю автомат к плечу и нажимаю на спуск.

Непрерывный огонь – тридцать патронов.



Мысленно я умирал много раз. По собственному желанию оказался в клинике девитализации, видел во сне стерильную казнь. Случались солнечные дни, когда мысль о самоубийстве придавала мне мужества. Когда я был Маркусом Трентом, я не мог жить.


Тот, кто остался после него, помнит слова, обращенные к сержанту Голе: «Я приехал сюда, чтобы умереть». В январе, после смерти рядового Филда, среди смрада разбомбленной туалетной кабины. Вполне правдивые слова, но произнесенные легкомысленно, под влиянием черного порыва души. Теперь сержант Голя лежит в холодильной камере, завернутый в мешок для трупов, а капрал Трент сидит в углу базы, за зданием медсанчасти, и удивленно разглядывает собственные руки.

Вот, значит, как выглядит кожа после смерти – бледная и сухая, как лоб и щеки Неми. Кровь уже не обогревает ткани, не снабжает кислородом и не отправляет токсины для очистки в печень. Легкие размеренно шевелятся, имитируя дыхание. Люди, окружающие капрала, не осознают, что он наконец достиг своей цели. Все пространство, в котором они плавали будто рыбы, внезапно обрушилось и погасло, когда он убил Оскара Бенеша.

– Еще нет, – беззвучно шепчу я. – Я еще могу что-то сделать.

– Маркус! – кричит издалека Баллард. – Я принес тебе немного поесть и бутылку воды. Мы оставили тебя в покое, как ты хотел, но есть все-таки надо.

Я киваю в знак того, что понимаю его слова. Зря он обо мне беспокоится – есть дела и поважнее, приказы, которые необходимо выполнить, пока наконец не минует судный день, в плену которого мы оказались.

Кружащий над пустыней «сокол» зарегистрировал перемещения повстанцев – двести боевиков, а может, даже двести пятьдесят. Они едут на автомобилях, мотоциклах и квадроциклах. На дороге, ведущей в Кумиш, извивается длинная колонна. Мы ошибались, приняв первый отряд за группировку их армии, – это была лишь разведка.

Усилием воли я сопротивляюсь Жюлю Котару, пытаясь привести в порядок мысли и напомнить себе, кто я, цепляясь этим хрупким якорем за собственную историю, за привычки и обычные слабости, за утраченные планы и мечты. Я стараюсь сделать все возможное, чтобы Маркус Трент перестал быть пустым звуком.

– Спасибо, Крис, – с трудом отвечаю я.

– О, ты способен говорить! – улыбается Баллард. – С голоду мы тебе сдохнуть точно не дадим.

– Дай знать, если я понадоблюсь.

Я только что понял, что мертвые тоже могут пригодиться живым – снабжать их запчастями, быть объектом научных исследований, защищать их от пуль или осколков. Мертвые вовсе не обязательно должны быть бесполезны. Они могут выручить своих товарищей в трудную минуту, поскольку больше не боятся смерти. И не совершат от страха ошибку.



Я думаю об отце и матери, но больше об отце – мне даже удается вызвать его мысленный образ. Лицо, которое я помню с детства, и то исчерченное морщинами, которое я видел во время последнего визита. Я знаю, что он наверняка попытался бы понять, что здесь произошло, и знаю, что вряд ли бы ему это удалось. Для этого он должен был сам оказаться в пустыне, вдыхать ее металлический запах, услышать Эстер у себя в голове и попрощаться с очередными друзьями. Как и любой другой, он должен был умереть здесь вместе с нами.



Моему отцу чертовски повезло – он принадлежит к поколению, которое не сражалось ни в одной войне. Ему не довелось испытать собственную смелость или проверить, способен ли он отличить зло от меньшего зла. Он прожил всю свою скромную жизнь, пребывая в невежестве, словно ребенок.

Меня уже двадцать лет не волнует его мнение, и я не слушаю его советов, даже не могу разговаривать с ним нормально, без раздражения. И тем не менее мне не хотелось бы, чтобы в новостях, которые он страстно смотрит, диктор бархатным голосом говорил про солдат девятой роты, совершивших зверское убийство. Для него это было бы даже хуже, чем ворчанье матери.

При этом сравнении я улыбаюсь и думаю о Неми. О том, как отец хотел увидеть ее фотографии и с нетерпением ждал возможности с ней познакомиться. Эта мысль уносит меня столь далеко, что я перестаю воспринимать окружающее. Глаза мои открыты, я слышу звуки и ощущаю запахи, но во всем этом никак не умещается Маркус Трент. Я снова парю в пустоте.



Лейтенант Остин приходит ко мне сам и жестом отпускает сопровождавших его солдат. Я узнаю только Северина, но с ним были еще двое. Я воистину благодарен лейтенанту, поскольку не могу вынести вида живых людей. Чем их больше, тем более чужим я себя ощущаю и тем больше мне недостает Неми.

Он садится напротив меня, глядя на несъеденные бутерброды и опрокинутую бутылку с водой. Опершись о стену медсанчасти, так же, как я опираюсь о модуль СМЗ, он не смотрит мне в лицо, не спрашивает о самочувствии – просто снимает шлем, опускает голову и молчит. Я мог бы поклясться, что Остин задремал, если бы он в конце концов не заговорил.

– Нас окружили, Маркус. У нас нет шансов вырваться из ловушки. Сколько времени осталось до запуска корабля?

– Двенадцать часов, господин лейтенант, – отвечаю я, глядя на часы.

– Да, ты в самом деле говорил, что это произойдет в шесть, – кивает он. – Как думаешь, во время старта может случиться нечто, что могло бы нам помочь?

– Вряд ли, господин лейтенант. Думаю, мы все погибнем. Мы, атакующие нас повстанцы и женщины с детьми.

– В таком случае нужно с ними поговорить. Объяснить им ситуацию и попытаться хотя бы договориться, чтобы они пропустили колонну гражданских. Сумеешь пойти туда со мной и выступить в роли переводчика?

– Если я еще в состоянии ходить, то да, – честно отвечаю я.

– Похоже, они уже поставили минометы и готовятся к обстрелу. У нас не слишком много времени, капрал.

– Думаю, господин лейтенант, мне следует пойти одному. К чему такой риск? Если с вами что-то случится, кто будет командовать обороной?

Он подтягивает колени к подбородку и обхватывает их руками. Какое-то время мы оба молчим.

– Соотношение наших сил и войск повстанцев – примерно один к десяти. Если нас атакуют, Маркус, уже не будет иметь никакого значения, кто станет командовать. Мы можем лишь попытаться убедить их отступить, и я не стану уклоняться от своего долга. Жду тебя у здания командования.



Первым делом лейтенант ведет меня на крышу здания командования. Мы ложимся плашмя недалеко от пулеметного гнезда, которое обслуживают Усиль, Труман и Васс. У Петера оторван левый рукав кителя и перевязано плечо. Кивнув, он продолжает наблюдать. Над мешками с песком покачиваются маскировочная сетка и серый брезент.

Остин дает мне бинокль и велит присмотреться к расположению войск. Мне трудно удержать прибор в дрожащих руках, но по крайней мере он автоматически наводится на резкость. Вокруг базы в полутора десятках мест собрались отряды партизан. Видны автомобили с прицепами и даже две бронемашины старого типа, наверняка купленные у готтанцев. Командир сообщает, что часть из них оборудована минометами, вероятно «икарами», стреляющими стодвадцатимиллиметровыми зарядами. Большего нам выяснить не удалось, поскольку мы потеряли наш «сокол».

Самая большая группировка находится напротив главных ворот, сразу за холмами-близнецами, где, кроме внедорожников, стоят также несколько палаток. Остин подозревает, что именно там разместился штаб повстанцев. Впрочем, другого выхода у нас нет – мы в любом случае выедем прямо на них.

Мы возвращаемся на плац, и из лаборатории выбегает младший лейтенант Янг, пожимая нам руки. Он желает нам удачи и просит Остина взять с собой оружие, но лейтенант отказывается. Вернер и Хинте приводят пленного, которого мы захватили у холма Отортен и о котором после смерти Вилмотса успели слегка забыть. У него повязка на глазах и связаны за спиной пластиковой лентой руки.

Баллард подъезжает на «керасте» к воротам, и мгновение спустя мы уже готовы. Я сижу за рулем, скорее всего, лишь для того, чтобы управлять не приходилось офицеру. Лейтенант, занявший место рядом со мной, допытывается, сумею ли я вести машину. Я киваю, хотя на самом деле вовсе в том не уверен. Сидящий сзади пленный что-то бормочет себе под нос по-ремаркски.