Искажение

Я решаю привлечь на помощь других. Жаль, что Петера не интересуют мои находки – ему глубоко насрать на научные открытия и абстрактные проблемы. Вот только эта проблема отнюдь не абстрактная. В нескольких десятках километров отсюда сошел с ума наш товарищ с форпоста Адмирум, и никто не сумел ему помочь.



Четверг, 31 марта, 23.40



Я лежу на койке и таращусь в потолок. Сквозь открытую форточку веет свежим, пахнущим весной воздухом. Днем столбик термометра показывал двадцать три градуса, сейчас наверняка около пятнадцати. Я смотрю в темноту, прислушиваясь к птичьим голосам за окном. Тишину казармы то и дело нарушает хлопок двери или тяжелые шаги часовых.

Похоже, Петер тоже не спит, поскольку храпа не слышно. Он ворочается на своей койке, так же как и я, размышляя о завтрашней операции. После примерно сорокаминутного полета на «кассабианах» мы высадимся возле селения Балех и войдем в него, чтобы обыскать все дома. Если все пойдет хорошо, вертолеты заберут нас через несколько часов.

Мне никак не удается подавить тошнотворное чувство, будто что-то не так. И дело вовсе не в угрозе нападения, не в страхе перед полетом и возможностью быть сбитым. У меня такое ощущение, будто я приближаюсь к чему-то, ожидающему меня здесь с самого начала. Стоит мне об этом подумать, и по спине пробегает холодок, а в крови разливается голубой свет, как во сне, так и наяву.

Возможно, за последние три месяца мы стали городскими крысами. Привыкли к мысли, что в пределах видимости всегда стоят какие-то дома, что мы передвигаемся по улицам, а невдалеке ждет «скорпион». На этот раз нам придется действовать на открытой местности, и, может быть, мы даже станем приманкой для рассеявшегося вокруг Тригеля ополчения Гарсии. Может, в этом и состоит цель «Пустынного кулака». Если мы выполним задание и найдем запас оружия или снабжения для партизан, дело закончится недурной резней.

Порой я жалею, что не религиозен. Пурич наверняка вечером помолился, проведя пальцами по бусинкам четок, и теперь спит сном младенца. Мне тоже хотелось бы иметь невидимого друга, к которому я мог бы обратиться в такой момент и найти утешение. Но я один – выбора у меня нет. Я могу лишь подсчитывать вероятность, искать выход из положения и рассчитывать на крупицу удачи. Так что, возможно, ощущение, что где-то в пустыне таится опасность, – лишь реакция возбужденного стрессом разума. Обычные чудовища, которые вылезают на поверхность, когда ты понимаешь, что через несколько часов можешь лишиться жизни. Военная разновидность загнанной внутрь истерии, подсказывающей самые черные и кровавые сценарии.

Об этом я узна́ю завтра или через несколько месяцев. В конце концов все мы об этом узнаем. Но сейчас мне следует перестать думать, очистить разум и немедленно заснуть, прежде чем Усиль заведет свой концерт, а в окне высоко над головой начнет сереть небо. От того, сумею ли я выспаться, завтра может зависеть чья-то жизнь. Так что, Петер, не будь сволочью. И не смей сегодня заснуть раньше меня.





Часть вторая

Контакт




Глава первая




Пятница, 1 апреля, 06.55

Окрестности Балеха, пустыня Саладх, Южный Ремарк

Операция «Пустынный кулак»



Мы летим над пустыней, сынок. Четыре вертолета «Кассабиан» четверть часа назад миновали Волчьи горы и медленно приближаются к селению, где нам предстоит провести обыск. Его жители подозреваются в сотрудничестве с повстанцами, но на самом деле, даже если бы они были плюшевыми и чистыми словно слеза, мы все равно нанесли бы им визит. Речь идет о демонстрации силы и запугивании этих упрямцев, не желающих мириться с нашим присутствием в Ремарке.

Если бы я умер четыре года назад, я бы не смотрел теперь на поросшее пучками травы каменистое бездорожье Саладха. Я не думал бы о том, что из-за какой-нибудь скалы может появиться фигура с РПГ, целясь в нас. Но вместо террориста вижу маленькое стадо горных коз, забравшихся сюда в поисках пропитания. По песчаной тропе едет старый пикап, поднимая за собой облако пыли. Если бы я тогда умер, то не увидел бы поверхности пруда, в которой отражается небо, и не думал бы сейчас о тебе.

Я помню тот день, когда я поехал в Сигард, в девитализационную клинику «Омега». До этого я совершил все формальности, дал все необходимые согласия и забронировал визит, после которого не возвращаются. В поезде заснул, и мне приснилось, будто я добрался до места, вошел в здание, поговорил с медицинским персоналом, с чиновником ДКД и священником, который хотел изменить мое решение. А потом меня привязали к стулу, ввели яд, и я умер – линия жизни пересекла асимптоту, числа поделились на ноль. Но, когда я открыл глаза, оказалось, что я все так же сижу в вагоне. Дремавшая напротив старушка шептала во сне, что чистилище – не преддверие рая, но врата жизни или смерти.

Все это кажется мне нереальным, и теперь у меня такое чувство, будто этого вообще никогда не было. Да, я в самом деле хотел убить себя, и ушел от твоей мамы, но не поехал в Сигард. Я добровольно согласился на операцию по вживлению электрода и использовал свой шанс, благодаря чему я сегодня в Ремарке. Я лечу в тяжелой военной машине, стиснув зубы оттого, что нас немилосердно швыряет из стороны в сторону, и перезаряжаю свое оружие так же, как и мои товарищи. Через несколько минут мы приземлимся.

Я верю, что должен продолжать борьбу, в меру своих возможностей. Когда-нибудь ты убедишься, сынок, что мы все ее ведем, даже если не держим в руках МСК, а наш враг невидим и не имеет имени. Особенно в этом случае.



Вертолеты освобождают магнитные захваты, и четыре пятнистых «кераста» мягко приземляются на песчаном холме. Именно из-за этих драндулетов нас всю дорогу швыряло так, что одуревший Пурич споткнулся, спрыгивая на землю, и ударился головой о ствол MG3000. Стрелок из экипажа вертолета многозначительно постучал себя по шлему, но комментировать не стал, наверняка привычный к подобным оплошностям.

Гаус обнимает Даниэля за шею, наверняка желая подбодрить, хотя его железные объятия вполне могут закончиться потерей сознания. «Кассабианы» взмывают в воздух, засыпая нас ржавой пылью, и строем летят на север.

Часть отряда садится в машины: четыре водителя, лейтенант Остин, его адъютант с рацией и одно отделение охраны, оба сержанта, переводчики – Неми и Рауль из штаба роты, – а также двое саперов с базы Кентавр. Остальные выстраиваются в колонну и бегут за «керастами», в жилетах, с полной выкладкой и ранцами за спиной. Нужно как можно быстрее добраться до селения, которое как раз появляется из-за небольшой возвышенности: два десятка белых домов, тесно стоящих возле гравийной дороги, в основном с правой стороны, где вокруг пруда растут оливковые деревца и бледная трава.

– Какой, блядь, смысл жить в таком месте? – тяжело дыша бормочет Водяная Блоха. Бег не входит в число его любимых занятий.

– Когда-то тут текла Реда. Здесь была плодородная местность, пока тут всё не загадили. У людей были пастбища и оливковые плантации, – отвечаю я.

– Ладно, но теперь?

– Теперь у них есть немного коз и пара кустов. Сомневаюсь, что кто-то нормальный захотел бы тут оставаться. С каждым годом земля истощается.

– Земля отцов, – говорит сзади Баллард. – Армаи не хотят ее покидать.

– Они любят эту пустыню, Крис. – Я поворачиваюсь к нему. – Даже готтанцам не хотелось уничтожать их селения, и они просто перебросили свои войска. Как ни странно, эти люди здесь в полной безопасности и никак не зависят от властей провинции.

Мы продолжаем болтать, потея под пятьюдесятью килограммами снаряжения. Только жилет и оружие – уже двадцать кило, а в каждом ранце «Кобра» лежит множество тяжестей: набитые по всем углам боеприпасы, еще больше боеприпасов (на всякий случай), два литра минералки, банки со жратвой, приспособления для готовки, батареи и палатка, запасная форма, саперная лопатка, аптечка, спальный мешок, веревки, мешки для мусора, таблетки для очистки воды и еще пара мелочей.


А над всем этим, чтобы было веселее, под самым клапаном находится маленький спасательный ранец, в котором набито все необходимое, чтобы выжить – то есть дополнительная вода и еда, твердые батончики, фонарик, большой пластиковый мешок, изоляционная лента, клей, кусачки для проволоки, веревка, запасное белье, туалетная бумага, ноктовизор, тальк и химические светильники, а также маленькая аптечка. В соответствии с указаниями коврики приторочены вертикально к «кобре», чтобы они не цеплялись при проходе через узкие щели. Это важно, особенно в пустыне, где, как нам всем известно, иногда бывает по-настоящему тесно.

Хоть мы и навьючены как волы, нам все равно приходится легче, чем Гаусу и его товарищам, которые тащат пулеметы MUG и боеприпасы для них, или радисту с замысловато покачивающейся антенной. Медики несут кучу снаряжения для латания и обезболивания, а саперы… блядь, мне даже думать не хочется, что у саперов. Только они и радист поехали на «керастах»; машины как раз добрались до селения и резко затормозили на дороге, немилосердно вздымая пыль.

Мы приближаемся к первым строениям. Нас приветствуют ошалевшие от избытка чувств тощие собаки. Ребятишки и женщины давно попрятались по домам, а из одного из них, самого высокого, направляется в нашу сторону делегация из пяти человек.

Мы внимательно озираемся по сторонам. Маленькие домики из камня и извести, покрытые соломой и потрескавшимся шифером, вблизи не выглядят столь белыми, как и одежда приближающихся мужчин – что-то среднее между длинными плащами и хитонами, грязное и покрытое ржавой пылью. Заросшие лица выглядят так, будто много недель не видели воды. А об их плащи и клетчатые платки мне не захотелось бы даже вытереть ботинки.

Староста селения, высокий и седой, выходит вперед и разговаривает с сержантом Северином. Их сопровождают Рауль Кемпес, позаимствованный из канцелярии Мюллера переводчик, и наша малышка Неми. Местный диалект непрост даже для коренных ремарцев, так что переговоры длятся добрых четверть часа, прежде чем доходят до сути.

Вскоре староста начинает кричать и грозить кулаками, а сержант Северин разочарованно швыряет в него бутылкой водки, которую приготовил в качестве традиционного подарка. Он возвращается в машину, и его «кераст» едва не сбивает кого-то из местных. Начало не из лучших. Местные не собираются покидать дома, чтобы мы могли спокойно их перетряхнуть и пойти дальше.

Придется не терять бдительности, чтобы не заработать где-нибудь косу под ребро.



Мы заняли два дома на участке по соседству с домом старосты селения. Хозяйство принадлежит его родителям, которые используют лишь маленькую хижину возле дороги. Особой уборки в слегка разрушенных сарае и хлеву не потребовалось – там никто не бывал уже много лет. Мы принесли немного досок, деревянных ящиков и поддонов, чтобы соорудить из них импровизированные сидячие места для штаба. И самое главное – наконец избавились от ранцев.

Для начала я получил спокойное задание – охранять вместе со своим отделением штаб и склад, где мы сложили снаряжение. Делать в основном ничего не приходится – просто стоять у дверей и покрикивать на подошедших слишком близко ребятишек. Для столь небольшого селения их тут порядочно – наверняка десятка два, а то и больше; они постоянно подходят к расшатанному забору на задах, чтобы поглазеть на пришельцев. Те, что помладше или чуть более робкие, сидят под опекой матерей. Из приоткрытого окна соседней хижины доносится плач младенца.

Несколько отделений разбрелось по всему Балеху, обыскивая хозяйства – дом за домом, комнату за комнатой. Они заглядывают под кровати, в шкафы, ящики и прочие закоулки в поисках спрятанного оружия и запасов провизии для партизан. Судя по докладам, поступающим по радио лейтенанту Остину, местные жители ведут себя спокойно. Но это может в любой момент измениться.

Я разговариваю с сержантом Голей, который вернулся с обхода расставленных вокруг селения постов, когда раздается автоматная очередь. Капрал Масталик сообщает по радио, что у них проблема с одним из хозяев – тремя хижинами дальше, синяя дверь с облупившейся краской. Голя бросает бутылку с водой Пуричу.

– Маркус, за мной!

– Дафни, возьми командование на себя, – бросаю я и бегу за сержантом, на ходу поправляя слегка покосившийся шлем. Когда мы оказываемся у ограды, я снимаю МСК с предохранителя и чувствую, как по спине стекает струйка пота. В пустыне жарко даже весной. Сглотнув слюну, я внимательно оглядываюсь вокруг.

Во дворе, опираясь о колодец, стоит рослый мужчина в майке на лямках. В руках он держит длинные вилы, направляя их по очереди на наших солдат. Его окружают люди из второго отделения третьего взвода. У мужчины окровавлена голова. В дверях хлева я вижу его жену с ребенком на руках и еще одним, цепляющимся за юбку. Женщина что-то гортанно кричит. Пес на цепи попеременно рычит и лает.

Эрик Масталик орет еще громче, что сейчас к хуям ухерачит всех этих пидорасов. Рядовой Элдон держится за плечо, которое кровоточит намного сильнее, чем голова хозяина. Остальные парни целятся в мужчину, причем Горан Лукас – явно прямо между глаз. Этот сукин сын стреляет не хуже, чем Водяная Блоха.

– Мужику повезло, что тут нет Олега, – замечает сержант.

Олег Элдон, капрал из второго взвода, – старший брат раненого Алана. Мы знаем, что Олег страшно за него беспокоится, и их часто можно видеть вместе в столовой. Он пытался договориться, чтобы его младшего брата назначили к нему в отделение, но не вышло. И теперь я понимаю, что, может, оно и к лучшему.

– В чем дело, капрал? – спрашивает Голя.

– Этому паршивцу не понравилось, что мы открыли какой-то сундук, – докладывает Масталик. – Он начал с нами драться, ударил Кранеца табуреткой и получил прикладом по башке. Потом выскочил в окно, схватил вилы и пырнул Элдона в руку. Я выстрелил в воздух, но этот урод не желает сдаваться.

– Пусть кто-нибудь заберет раненого, – говорит сержант. – И приведите мне сюда переводчика.

Масталик отдает приказ. Рядовой Паттель подхватывает под руку окровавленного товарища и буксирует его в сторону штаба. Ситуация не меняется – хозяин продолжает размахивать вилами, а женщина вопит так, что вот-вот охрипнет. Мы окружаем мужика, чтобы он не сбежал, но не приближаемся к нему.

Я знаю, что, если он попытается на нас напасть или побежит к жене, для него это может означать конец.

Голя смотрит на блестящие острия вил, словно заклинатель змей. Он о чем-то напряженно размышляет, затем наклоняется ко мне и вполголоса спрашивает:

– Если потребуется, застрелишь штатского?

– Так точно, господин сержант.

– Уверен, Маркус? – Он кладет оружие на землю и снимает тяжелый жилет. – Тебе я больше всего доверяю. Будешь меня страховать.

– На этой войне нет штатских, – отвечаю я.

Голя лишь кивает в ответ и зигзагом направляется в сторону мужчины.

Черные куры, клюющие выжженную траву, разбегаются перед ним. Он идет медленно, на полусогнутых ногах, балансируя телом, будто снова танцуя на ринге.

– Ввалите ему как следует, сержант! – слышатся возгласы за спиной. Поднимается также шум и гам по-ремаркски или, может, по-армайски – мне насрать, эти примитивные языки я не различаю. Впрочем, я не смотрю на людей за оградой – жителей селения и сбившихся в толпу солдат. Прищурившись, слежу за каждым движением сержанта и его противника.

Мужик в майке тем временем отступил еще дальше назад, упершись спиной в бетонный круг колодца, и, уперев вилы в землю, направил их на сержанта. Видно, что он боится. Похоже, понял, что ему это так просто не сойдет и он не получит по-геройски пулю в пустой череп. С расстояния в полтора десятка шагов я вижу, что у него дрожат руки, а по лбу стекают капли крови. Я стараюсь целиться точно в его могучую грудную клетку. Когда сержант заслоняет цель, я меняю позицию, чтобы иметь возможность в любой момент нажать на спуск.

Я не настолько меткий стрелок, как Лукас, но выстрелю не колеблясь. Меня не волнует, что у этого типа есть жена и дети. Я не сочувствую ни его тяжкой доле, ни оскорбляющей его чувства ситуации, когда пятеро оккупантов ломятся в его дом. Я вовсе не бессердечная сволочь, но об этом буду думать позже, если найдется время. Сейчас же не свожу взгляда с пританцовывающей походки старого боксера и трясущихся вил. Противники сближаются. Два гладиатора из Балеха – один вооруженный и огромный как слон, второй приземистый и страшно разъяренный.

Но ярость сержанта вполне управляема. Ни на мгновение не спуская глаз с вил, он машинально поднимает забрало шлема и ждет нападения, до которого остается лишь секунда. Первая попытка промахивается на добрый метр. Когда ремарец завершает замах, Голя уже в нескольких шагах правее него, без труда уйдя с линии удара.

Противник возобновляет атаку, потом еще раз. Каждый раз он промахивается, и каждый раз не в силах скрыть удивления, что этот коренастый старый солдат оказывается в другом месте. При каждом ударе за забором раздаются крики, а потом смолкают.

– Стрелять? – дрожащим голосом спрашивает Лукас.

– Горан, блядь, погоди! – шипит Эрик Масталик.