И.о. Бабы-яги
Часть 5 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Каких богатырей?! — заорала я.
Но меня, разумеется, никто не услышал: проклятых колдунов и след простыл.
— Сметану я люблю холодненькую. Из погреба. Так что не вздумай мне кислятину подсовывать. — Мимо меня проследовал жирный черный котище размером с хорошую овчарку и скрылся где-то за домом.
Чувствуя, как к горлу медленно подступает комок запоздавшей истерики, я развернулась к домику и уставилась на две здоровенные когтистые ноги, торчащие из-под крыльца. Я завизжала и, не разбирая дороги, ломанулась к видневшейся за избушкой калитке. «Только бы не заперто… Только бы не заперто…»
Никаких замков не предусматривалось. Не сбавляя скорости, я вылетела со двора ошпаренной курицей. И встала как вкопанная. В десятке шагов от забора начинался лес. Тот самый «темный и густой» из сказок. Такой густой, что даже мне с моим тридцать шестым размером было не протиснуться между тесно стоявшими стволами. Насколько темно может быть в таком лесочке, я проверять не стала и резво развернулась на сто восемьдесят градусов. И на этот раз без посторонней помощи плюхнулась в траву: на калитке в аккуратной рамочке из костей висела табличка: «Прием принцев, дураков и сироток каждое полнолуние с двенадцати до трех. Иванушки и Аленушки обслуживаются вне очереди».
— Ну, мать… Ты попала, — успела пробормотать я, прежде чем отключиться.
Глава 2
ВСТУПЛЕНИЕ В ДОЛЖНОСТЬ
Я очнулась от холода. Небо над головой окрасилось багровым заревом заката. Вечерняя роса промочила меня до нитки, да еще и осела влажной прохладой на лице. Я поежилась и поспешно встала. Голова гудела немилосердно, но моя личная галлюцинация никуда не делась: еще более темный, чем днем, лес за спиной и бредовая табличка на калитке.
К калитке прилагался высокий частокол с какими-то кругляшами на остриях. В лучах заходящего солнца они казались иссиня-черными и напоминали что-то очень и очень знакомое. Всерьез испугавшись за остатки собственного психического здоровья, я не позволила себе додумать до конца, что же такое может болтаться на длинных палках, и быстро нырнула в калитку. Благо рассмотреть абсурдную табличку еще разок не представлялось возможным.
Избушка стояла точно как в сказках: к лесу задом, ко мне… Тоже задом, поскольку я от этого самого леса и шла.
«Замечательно…» — проворчала я и стала обходить голенастую громадину.
Ага, как бы не так. Стоило мне дойти до угла, как домик со скрипом и скрежетом зашевелился и снова развернулся ко мне глухой стеной. Еще две попытки обойти вредное строение тоже закончились ничем. Солнце уже почти закатилось. Его последние лучи выбивали из углов длинные черные тени, и в очерченной частоколом окружности становилось по меньшей мере неуютно. Мало того, у меня закоченели ноги в промокших джинсах, а в ветвях ставшего внезапно слишком близким леса зажглись красные огоньки.
— Да стой ты! — обозлилась я, в пятый раз безуспешно попытавшись догнать ускользающую дверь.
Избушка покачнулась и со скрипом выставила вперед одну куриную ногу. Я моргнула и вытаращилась на здоровенную фигу, которую поганая деревяшка умудрилась сложить из четырех узловатых когтистых пальцев.
— Всю жизнь умные книжки читала? — Мимо прошествовал уже знакомый черный кот. В темноте зеленые глаза буквально горели каким-то потусторонним светом.
— Чи-читала, — выдавила я из себя.
— А какие? — Он теранулся о мое бедро, едва не усадив в мокрую траву.
— Учебники, — отозвалась я, лихорадочно соображая, чем бы произвести впечатление получше. — И налоговый кодекс…
— Ну хоть читала, уже хлеб. А то был у нас тут один. И как только добрался? Все Ягу убеждал, что книжки — ахре… охре… Тьфу ты! Не выговорить! Что не нужны книжки людям, в общем.
— Анахронизм? — подсказала я.
— Ага, — обрадовался кот. — Охренизм этот самый… Он еще доказал, что леший и русалки нам только мерещатся, а Змей Горыныч помер сколько-то там лет назад. Умный дядька. Был.
— А что с ним случилось? — спросила я.
— Так и остался во дворе ночевать.
— И как? — с долей облегчения уточнила я. Судя по фиге, шустрая изба и меня сегодня привечать не собирается.
— Не знаю, — мурлыкнул кот. — Утром его тут уже не было.
— Ушел?
— Да не. Леший заигрался, завел его в болото. А там ключ и озерцо. Ну и русалки, куда ж без них. Горыныч потом еще долго жаловался, что у него брюхо хихикает…
— Брюхо хихикает? — эхом повторила я и, подскочив на месте, бросилась к избушке. — А ну, стой, курица бревенчатая!
— Ну, побегай, побегай, — бросил мне вслед кот. — Съедят уставшей, зато согревшейся. Горыныч у нас мороженое мясо не любит.
Я пропустила колкость мимо ушей, заходя на третий круг. Мы с вредной избой уже могли бы поспорить с таинственными отметинами где-нибудь на полях Аризоны. Только там были просто круги, а у нас вытоптанная упрямым строением плоскость и полоса, набеганная мной вокруг.
Впрочем, от этой беготни была и польза. Я действительно согрелась. Заодно и мозги оттаяли. «Это же какая-то дурацкая сказка! Значит…» Я остановилась, в сотый раз рассматривая заднюю глухую бревенчатую стену, и, чувствуя себя полной идиоткой, внятно проговорила:
— Избушка, избушка, повернись ко мне задом, а к лесу передом!
Изба заскрипела, как сотня несмазанных дверей, затряслась так, будто вот-вот развалится, но не сдвинулась ни на градус. А кот… Вы знали, что коты умеют смеяться? Вот и я не знала. А они умеют. Ох, как они, сволочи хвостатые, умеют. По крайней мере, один из них, тот, что только что от хохота свалился с частокола.
— Ну, что теперь-то не так?! — взвыла я.
— Знаешь… — отозвался котяра, кое-как прочихавшись. — Ни в жисть бы не стал помогать пришлой девице. Но чую, что ты меня уморишь своими потугами, прежде чем сама наконец сгинешь. А мне еще за Грань рановато. Есть у нас еще дома дела.
— Чего? — вытаращилась я. Слишком уж знакомо прозвучала последняя фраза хвостатого насмешника.
— Чего-чего… Да ничего, — проворчал кот. — Что попросила, то и получила!
Я моргнула. Потом еще раз. А потом разом вспомнила десяток слов из тех, которые никогда не знала.
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом!
На этот раз вредное строение повернулось. И дверь была приветливо распахнута. Порадовавшись, что в нормальной жизни регулярно посещала спортзал, я полезла на первую ступеньку крыльца, маячившую где-то на высоте груди.
Я что-то сказала про «приветливо»? Забудьте. Я поняла, как погорячилась, едва оказавшись в маленьких сенцах. В шустром домике царил еще более промозглый холод, чем во дворе. Видимо, пока я гонялась за ускользающей дверью, помещение успело хорошенько проветриться.
Едва я додумала эту мысль до конца, как пол под ногами заходил ходуном. Ругаясь сквозь зубы, я кувырком полетела куда-то в угол: избушка разворачивалась к любимому лесу.
Кряхтя, как столетняя бабка, я медленно собирала себя с пола. Каким-то чудом мне удалось ничего не сломать. Но о большую дубовую бочку, скромно стоявшую в уголке, я приложилась знатно. А самое интересное, что в бочке была вода, но на пол не выплеснулось ни капли. Да и прочие предметы обстановки не сдвинулись ни на миллиметр.
Покачав головой, я прошла в единственную комнату. Тут тоже ничего не изменилось. Разворошенные тряпки на лавке, тонкий домотканый половик на лежанке вплотную к печке, где я очнулась, казалось, несколько месяцев назад. На столе красовались крутобокий горшок и блюдо с единственным сморщенным яблоком. В животе тут же заурчало, напоминая, что я пропустила не только ужин, но и обед вкупе с завтраком.
Яблоко, хоть и неказистое, оказалось неожиданно вкусным, и я схарчила его вместе с семечками за пару минут. Один хвостик остался. В горшке нашлось молоко. Но его я даже нюхать не стала — с детства терпеть не могу молочное. Побродив по комнате минут десять и убедившись, что ни в печи, ни в многочисленных сундуках нет ничего хотя бы на вид съедобного, я загрустила.
Кроме того, ночной холод начал постепенно пробирать до костей. Поймав себя на том, что размеренно постукиваю зубами, я нашла на лавке дырявый платок и накинула на плечи.
— Когда холодно, печку топят…
В ворохе тряпья сверкнули зеленые глаза, которых, как и их обладателя, там еще секунду назад не было.
— Когда холодно, батареи включают! Или электрообогреватели! — огрызнулась я, с тоской поглядывая в маленькое окошко: солнце уже наполовину скрылось за деревьями. Еще немного, и в дополнение к промозглому холоду в избушке наступит кромешная тьма.
Додумавшись до такой простой истины, я забегала в полумраке, стаскивая на лежанку все тряпки, какие еще могла увидеть. Большое лоскутное одеяло, почему-то засунутое под самый потолок, я стягивала уже почти на ощупь. Сверху шмякнулось еще что-то вроде шубы, и я соорудила себе подушку. Забравшись в импровизированную постель, я глубоко вздохнула, намереваясь успокоиться и еще раз обдумать дикую ситуацию, в которую угодила.
Секунду спустя отвратительное дребезжание заставило меня подскочить и кубарем вывалиться из уютного тряпичного гнездышка. За окном ярко светило солнце, щебетали какие-то птицы, шуршал ветками узловатой яблони ветер. Я моргнула. «Вот тебе и обдумала ситуацию…»
Надеясь непонятно на что, я выглянула из окна. Но там за ночь ничего не изменилось. Тот же двор, частокол и непроходимый лес в качестве фона.
«Хотели новую жизнь — получите, — проворчала я себе под нос, накинув на плечи давешний платок. — И как теперь выбираться обратно в старую?!»
Но как я ни ломала голову, выход из сказочного театра абсурда не находился. То ли его просто не существовало, то ли мыслительному процессу мешал бурчащий от голода живот. Решив, что на пустой желудок все равно ничего умного не придумаю, я влезла на лавку, нацелившись на высокую полку, где многообещающим рядком стояли пузатые горшки, аккуратно прикрытые лоскутами белого полотна.
И тут снова задребезжало. Да так, что я чуть с лавки не сверзилась от неожиданности: по столу скакала железная тарелка.
«А это мысль!» — сообразила я, смутно припоминая, что в сказках было что-то такое для пропитания вроде горшка-самобранца, которому надо было велеть варить или не варить.
«Только во дворе, — пробормотала я, — а то кто его знает, что там на самом деле сказать надо. Получится, как вчера с избушкой, и зальет мне всю комнату супом… Или котлетами завалит…»
Представив, чем будут пахнуть кубометров двадцать котлет, полежав в тепле денька два-три, я скривилась и повторила уже вслух:
— Только во дворе.
Растянув полотенце на манер ловчей сетки, я стала медленно обходить подскакивающую тарелку сбоку. Но в тот момент, когда я уже приготовилась красивым броском обеспечить себе пропитание, блюдо звякнуло особенно пронзительно и затихло. Зато под потолок избушки рванулся многократно усиленный женский голос:
— Хорошо, что я автоответчик приладила! Не бойся! Не съест тебя блюдечко! Отвечай давай, трусиха!
Я вернулась к столу и заглянула в угомонившуюся тарелку. На дне вместо возмечтанных мной котлет красовалась физиономия безответственной девицы, бросившей меня здесь на произвол судьбы.
— Не бойся, говорю! — рявкнула она, и ее лицо стало вдруг вдвое крупнее, словно заработал зум в камере.
— Да не боюсь я ничего! — возмутилась я. — Просто не понима…
— Или это опять Васька, паразит, куда-то наливное яблочко закатил? — перебила Яга, словно и не услышав. — Скажи балбесу, что если не вернет обратно, то я его на клубочки пущу!
— Да не знаю я, где ваш кот! — начала было я, на всякий случай склонившись над сказочным смартфоном: мало ли где у него микрофон запрятан. — И вообще…
— Понятно, — кивнула девица, явно не услышав ни слова. — Ладно. Так слушай. Продукты в погребе, дрова в сарайчике у баньки. Горшки на полках не тронь, а то такого понаделаешь — век не расхлебаем. Если какой Иван или Аленушка заглянет, всем по клубочку в зубы… То есть в руки, и пусть идут лесом. Ах да! Иванам можешь еще и меч-кладенец выдать. В сенцах связка висит, найдешь. И не забывай в бабку переодеваться! Узнают, что меня на месте нет, — съедят тебя и не икнут. Надеюсь, это понятно? Нос и прочий реквизит я при тебе снимала, так что найдешь. Ну а для сложных случаев под печкой две бутылки стоят: большая и малая. Из большой засидевшихся гостей поить — потом кликнешь богатырей с берега, они тело вынесут.
— Тело?! — ахнула я, едва не заглушив инструктаж ведьмы. Но, к счастью, та орала, будто пыталась докричаться до избушки с самого курорта.
— Зелье хмельное, сама варила. С двух чарок даже Черноморчик вырубается и спит сутки. Так что от любого Ивана-дурака отделаться сможешь. А вторая бутылка малая. В ней морок жидкий. Глотнешь его — внешне никто тебя от меня не отличит. Главное, языком ляпай поменьше, а ругайся побольше. Вернусь — сниму личину.
Она помолчала и, словно оглянувшись через плечо, добавила совсем тихо:
— Продержишься две недели, очень мне поможешь. У нас с Черноморчиком кризис в отношениях — быт замучил, знаешь небось, как оно бывает. Смена обстановки и романтика — самое то. А как тут сменишь, когда что ни день, какой-нибудь дурак в калитку ломится. Вся романтика сразу вдребезги. Рожки да ножки остаются — ни покататься тебе, ни поваляться. Ну, в общем, ты тоже женщина, понимать должна. Не будет шума — любое твое желание исполню, без обмана. Ведьмино слово даю.
Но меня, разумеется, никто не услышал: проклятых колдунов и след простыл.
— Сметану я люблю холодненькую. Из погреба. Так что не вздумай мне кислятину подсовывать. — Мимо меня проследовал жирный черный котище размером с хорошую овчарку и скрылся где-то за домом.
Чувствуя, как к горлу медленно подступает комок запоздавшей истерики, я развернулась к домику и уставилась на две здоровенные когтистые ноги, торчащие из-под крыльца. Я завизжала и, не разбирая дороги, ломанулась к видневшейся за избушкой калитке. «Только бы не заперто… Только бы не заперто…»
Никаких замков не предусматривалось. Не сбавляя скорости, я вылетела со двора ошпаренной курицей. И встала как вкопанная. В десятке шагов от забора начинался лес. Тот самый «темный и густой» из сказок. Такой густой, что даже мне с моим тридцать шестым размером было не протиснуться между тесно стоявшими стволами. Насколько темно может быть в таком лесочке, я проверять не стала и резво развернулась на сто восемьдесят градусов. И на этот раз без посторонней помощи плюхнулась в траву: на калитке в аккуратной рамочке из костей висела табличка: «Прием принцев, дураков и сироток каждое полнолуние с двенадцати до трех. Иванушки и Аленушки обслуживаются вне очереди».
— Ну, мать… Ты попала, — успела пробормотать я, прежде чем отключиться.
Глава 2
ВСТУПЛЕНИЕ В ДОЛЖНОСТЬ
Я очнулась от холода. Небо над головой окрасилось багровым заревом заката. Вечерняя роса промочила меня до нитки, да еще и осела влажной прохладой на лице. Я поежилась и поспешно встала. Голова гудела немилосердно, но моя личная галлюцинация никуда не делась: еще более темный, чем днем, лес за спиной и бредовая табличка на калитке.
К калитке прилагался высокий частокол с какими-то кругляшами на остриях. В лучах заходящего солнца они казались иссиня-черными и напоминали что-то очень и очень знакомое. Всерьез испугавшись за остатки собственного психического здоровья, я не позволила себе додумать до конца, что же такое может болтаться на длинных палках, и быстро нырнула в калитку. Благо рассмотреть абсурдную табличку еще разок не представлялось возможным.
Избушка стояла точно как в сказках: к лесу задом, ко мне… Тоже задом, поскольку я от этого самого леса и шла.
«Замечательно…» — проворчала я и стала обходить голенастую громадину.
Ага, как бы не так. Стоило мне дойти до угла, как домик со скрипом и скрежетом зашевелился и снова развернулся ко мне глухой стеной. Еще две попытки обойти вредное строение тоже закончились ничем. Солнце уже почти закатилось. Его последние лучи выбивали из углов длинные черные тени, и в очерченной частоколом окружности становилось по меньшей мере неуютно. Мало того, у меня закоченели ноги в промокших джинсах, а в ветвях ставшего внезапно слишком близким леса зажглись красные огоньки.
— Да стой ты! — обозлилась я, в пятый раз безуспешно попытавшись догнать ускользающую дверь.
Избушка покачнулась и со скрипом выставила вперед одну куриную ногу. Я моргнула и вытаращилась на здоровенную фигу, которую поганая деревяшка умудрилась сложить из четырех узловатых когтистых пальцев.
— Всю жизнь умные книжки читала? — Мимо прошествовал уже знакомый черный кот. В темноте зеленые глаза буквально горели каким-то потусторонним светом.
— Чи-читала, — выдавила я из себя.
— А какие? — Он теранулся о мое бедро, едва не усадив в мокрую траву.
— Учебники, — отозвалась я, лихорадочно соображая, чем бы произвести впечатление получше. — И налоговый кодекс…
— Ну хоть читала, уже хлеб. А то был у нас тут один. И как только добрался? Все Ягу убеждал, что книжки — ахре… охре… Тьфу ты! Не выговорить! Что не нужны книжки людям, в общем.
— Анахронизм? — подсказала я.
— Ага, — обрадовался кот. — Охренизм этот самый… Он еще доказал, что леший и русалки нам только мерещатся, а Змей Горыныч помер сколько-то там лет назад. Умный дядька. Был.
— А что с ним случилось? — спросила я.
— Так и остался во дворе ночевать.
— И как? — с долей облегчения уточнила я. Судя по фиге, шустрая изба и меня сегодня привечать не собирается.
— Не знаю, — мурлыкнул кот. — Утром его тут уже не было.
— Ушел?
— Да не. Леший заигрался, завел его в болото. А там ключ и озерцо. Ну и русалки, куда ж без них. Горыныч потом еще долго жаловался, что у него брюхо хихикает…
— Брюхо хихикает? — эхом повторила я и, подскочив на месте, бросилась к избушке. — А ну, стой, курица бревенчатая!
— Ну, побегай, побегай, — бросил мне вслед кот. — Съедят уставшей, зато согревшейся. Горыныч у нас мороженое мясо не любит.
Я пропустила колкость мимо ушей, заходя на третий круг. Мы с вредной избой уже могли бы поспорить с таинственными отметинами где-нибудь на полях Аризоны. Только там были просто круги, а у нас вытоптанная упрямым строением плоскость и полоса, набеганная мной вокруг.
Впрочем, от этой беготни была и польза. Я действительно согрелась. Заодно и мозги оттаяли. «Это же какая-то дурацкая сказка! Значит…» Я остановилась, в сотый раз рассматривая заднюю глухую бревенчатую стену, и, чувствуя себя полной идиоткой, внятно проговорила:
— Избушка, избушка, повернись ко мне задом, а к лесу передом!
Изба заскрипела, как сотня несмазанных дверей, затряслась так, будто вот-вот развалится, но не сдвинулась ни на градус. А кот… Вы знали, что коты умеют смеяться? Вот и я не знала. А они умеют. Ох, как они, сволочи хвостатые, умеют. По крайней мере, один из них, тот, что только что от хохота свалился с частокола.
— Ну, что теперь-то не так?! — взвыла я.
— Знаешь… — отозвался котяра, кое-как прочихавшись. — Ни в жисть бы не стал помогать пришлой девице. Но чую, что ты меня уморишь своими потугами, прежде чем сама наконец сгинешь. А мне еще за Грань рановато. Есть у нас еще дома дела.
— Чего? — вытаращилась я. Слишком уж знакомо прозвучала последняя фраза хвостатого насмешника.
— Чего-чего… Да ничего, — проворчал кот. — Что попросила, то и получила!
Я моргнула. Потом еще раз. А потом разом вспомнила десяток слов из тех, которые никогда не знала.
— Избушка, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом!
На этот раз вредное строение повернулось. И дверь была приветливо распахнута. Порадовавшись, что в нормальной жизни регулярно посещала спортзал, я полезла на первую ступеньку крыльца, маячившую где-то на высоте груди.
Я что-то сказала про «приветливо»? Забудьте. Я поняла, как погорячилась, едва оказавшись в маленьких сенцах. В шустром домике царил еще более промозглый холод, чем во дворе. Видимо, пока я гонялась за ускользающей дверью, помещение успело хорошенько проветриться.
Едва я додумала эту мысль до конца, как пол под ногами заходил ходуном. Ругаясь сквозь зубы, я кувырком полетела куда-то в угол: избушка разворачивалась к любимому лесу.
Кряхтя, как столетняя бабка, я медленно собирала себя с пола. Каким-то чудом мне удалось ничего не сломать. Но о большую дубовую бочку, скромно стоявшую в уголке, я приложилась знатно. А самое интересное, что в бочке была вода, но на пол не выплеснулось ни капли. Да и прочие предметы обстановки не сдвинулись ни на миллиметр.
Покачав головой, я прошла в единственную комнату. Тут тоже ничего не изменилось. Разворошенные тряпки на лавке, тонкий домотканый половик на лежанке вплотную к печке, где я очнулась, казалось, несколько месяцев назад. На столе красовались крутобокий горшок и блюдо с единственным сморщенным яблоком. В животе тут же заурчало, напоминая, что я пропустила не только ужин, но и обед вкупе с завтраком.
Яблоко, хоть и неказистое, оказалось неожиданно вкусным, и я схарчила его вместе с семечками за пару минут. Один хвостик остался. В горшке нашлось молоко. Но его я даже нюхать не стала — с детства терпеть не могу молочное. Побродив по комнате минут десять и убедившись, что ни в печи, ни в многочисленных сундуках нет ничего хотя бы на вид съедобного, я загрустила.
Кроме того, ночной холод начал постепенно пробирать до костей. Поймав себя на том, что размеренно постукиваю зубами, я нашла на лавке дырявый платок и накинула на плечи.
— Когда холодно, печку топят…
В ворохе тряпья сверкнули зеленые глаза, которых, как и их обладателя, там еще секунду назад не было.
— Когда холодно, батареи включают! Или электрообогреватели! — огрызнулась я, с тоской поглядывая в маленькое окошко: солнце уже наполовину скрылось за деревьями. Еще немного, и в дополнение к промозглому холоду в избушке наступит кромешная тьма.
Додумавшись до такой простой истины, я забегала в полумраке, стаскивая на лежанку все тряпки, какие еще могла увидеть. Большое лоскутное одеяло, почему-то засунутое под самый потолок, я стягивала уже почти на ощупь. Сверху шмякнулось еще что-то вроде шубы, и я соорудила себе подушку. Забравшись в импровизированную постель, я глубоко вздохнула, намереваясь успокоиться и еще раз обдумать дикую ситуацию, в которую угодила.
Секунду спустя отвратительное дребезжание заставило меня подскочить и кубарем вывалиться из уютного тряпичного гнездышка. За окном ярко светило солнце, щебетали какие-то птицы, шуршал ветками узловатой яблони ветер. Я моргнула. «Вот тебе и обдумала ситуацию…»
Надеясь непонятно на что, я выглянула из окна. Но там за ночь ничего не изменилось. Тот же двор, частокол и непроходимый лес в качестве фона.
«Хотели новую жизнь — получите, — проворчала я себе под нос, накинув на плечи давешний платок. — И как теперь выбираться обратно в старую?!»
Но как я ни ломала голову, выход из сказочного театра абсурда не находился. То ли его просто не существовало, то ли мыслительному процессу мешал бурчащий от голода живот. Решив, что на пустой желудок все равно ничего умного не придумаю, я влезла на лавку, нацелившись на высокую полку, где многообещающим рядком стояли пузатые горшки, аккуратно прикрытые лоскутами белого полотна.
И тут снова задребезжало. Да так, что я чуть с лавки не сверзилась от неожиданности: по столу скакала железная тарелка.
«А это мысль!» — сообразила я, смутно припоминая, что в сказках было что-то такое для пропитания вроде горшка-самобранца, которому надо было велеть варить или не варить.
«Только во дворе, — пробормотала я, — а то кто его знает, что там на самом деле сказать надо. Получится, как вчера с избушкой, и зальет мне всю комнату супом… Или котлетами завалит…»
Представив, чем будут пахнуть кубометров двадцать котлет, полежав в тепле денька два-три, я скривилась и повторила уже вслух:
— Только во дворе.
Растянув полотенце на манер ловчей сетки, я стала медленно обходить подскакивающую тарелку сбоку. Но в тот момент, когда я уже приготовилась красивым броском обеспечить себе пропитание, блюдо звякнуло особенно пронзительно и затихло. Зато под потолок избушки рванулся многократно усиленный женский голос:
— Хорошо, что я автоответчик приладила! Не бойся! Не съест тебя блюдечко! Отвечай давай, трусиха!
Я вернулась к столу и заглянула в угомонившуюся тарелку. На дне вместо возмечтанных мной котлет красовалась физиономия безответственной девицы, бросившей меня здесь на произвол судьбы.
— Не бойся, говорю! — рявкнула она, и ее лицо стало вдруг вдвое крупнее, словно заработал зум в камере.
— Да не боюсь я ничего! — возмутилась я. — Просто не понима…
— Или это опять Васька, паразит, куда-то наливное яблочко закатил? — перебила Яга, словно и не услышав. — Скажи балбесу, что если не вернет обратно, то я его на клубочки пущу!
— Да не знаю я, где ваш кот! — начала было я, на всякий случай склонившись над сказочным смартфоном: мало ли где у него микрофон запрятан. — И вообще…
— Понятно, — кивнула девица, явно не услышав ни слова. — Ладно. Так слушай. Продукты в погребе, дрова в сарайчике у баньки. Горшки на полках не тронь, а то такого понаделаешь — век не расхлебаем. Если какой Иван или Аленушка заглянет, всем по клубочку в зубы… То есть в руки, и пусть идут лесом. Ах да! Иванам можешь еще и меч-кладенец выдать. В сенцах связка висит, найдешь. И не забывай в бабку переодеваться! Узнают, что меня на месте нет, — съедят тебя и не икнут. Надеюсь, это понятно? Нос и прочий реквизит я при тебе снимала, так что найдешь. Ну а для сложных случаев под печкой две бутылки стоят: большая и малая. Из большой засидевшихся гостей поить — потом кликнешь богатырей с берега, они тело вынесут.
— Тело?! — ахнула я, едва не заглушив инструктаж ведьмы. Но, к счастью, та орала, будто пыталась докричаться до избушки с самого курорта.
— Зелье хмельное, сама варила. С двух чарок даже Черноморчик вырубается и спит сутки. Так что от любого Ивана-дурака отделаться сможешь. А вторая бутылка малая. В ней морок жидкий. Глотнешь его — внешне никто тебя от меня не отличит. Главное, языком ляпай поменьше, а ругайся побольше. Вернусь — сниму личину.
Она помолчала и, словно оглянувшись через плечо, добавила совсем тихо:
— Продержишься две недели, очень мне поможешь. У нас с Черноморчиком кризис в отношениях — быт замучил, знаешь небось, как оно бывает. Смена обстановки и романтика — самое то. А как тут сменишь, когда что ни день, какой-нибудь дурак в калитку ломится. Вся романтика сразу вдребезги. Рожки да ножки остаются — ни покататься тебе, ни поваляться. Ну, в общем, ты тоже женщина, понимать должна. Не будет шума — любое твое желание исполню, без обмана. Ведьмино слово даю.