Инквизитор

– Нет. Просто дали по заслугам.

Мой взгляд был прикован к кромке леса. Там, среди широких кустарников и вековых сосен, за нами следили несколько десятков пар глаз. Они не вышли помочь. Просто смотрели на нас с Блэр и ничего не делали. То был день, когда мы стали изгнанниками с обеих сторон. Мы больше не принадлежали ни праведникам, ни ведьмам.

Никто не пришел нам на помощь. Мы убили очередного инквизитора и почти спасли девушку с уже зажженного костра. Но ведьмы не выполнили свою часть сделки. Они предпочли спрятаться и потерять двоих, чем пожертвовать всеми в нечестной битве. Простая арифметика.

В какой-то степени это моя вина. Они так и не смогли свыкнуться с мыслью, что среди них гуляет святой отец. Это была их месть, их правосудие. Они хотели, чтобы праведник страдал так же, как они сами. Ведьмы избрали меня своей жертвой. Я всегда это знал, просто отказывался верить. Единственное, о чем я жалею, – это то, что Блэр пришлось страдать за меня. Она не заслуживала этого. Если подумать, никто из них такого не заслуживал.

На углу площади, где нас схватили, был выставлен позорный столб. На нем догнивала привязанная отрубленная голова. Вокруг нее роем носились мухи, смрад разносился на всю улицу. Вороны уже склевали большую часть лица, и тяжело было разобрать, кому же принадлежала эта голова. Но огонь справился с ней гораздо лучше: когда-то красивые волосы сгорели до корней и уродливо оголили череп, в котором стали видны мясные дыры.

– Знаете, что это такое, Натан?

– Столб ведьмы. Предупреждение ее сестрам и всем остальным о том, что случится, если кто-то будет колдовать или использовать магию.

– В ту ночь на этот столб повесили голову Блэр.





Начало




– Кто-то говорит, что вы – дьявол, а кому-то вы кажетесь святым. Где правда?

– Не стоит задавать вопросы, на которые не хочешь знать ответы.

Отец всегда говорил, что истина абсолютна. Любые ее версии – ложь.

– Адам, принеси воды! – Голос, родной и переливчатый, как студеная вода поутру.

Я подаю матери небольшой кувшин. Это далекое воспоминание.

Мама. Матушка. Уже и не помню, как она выглядит. Помню, что руки у нее были теплые и мягкие. Это всегда меня удивляло. Как человеку удавалось заниматься такими черными делами, как стирка белья, мытье полов и готовка для целой оравы детей и все равно сохранять чистые руки. Должно быть, все зависит от души.

Я рос, и мир рос вместе со мной. Мое детство нельзя назвать радостным, я родился в большой семье, где редко выпадало досыта поесть.

Мама часто говорила со мной о том, чего я не понимал. Она говорила о церкви, о жестокости, о несправедливости в жизни. Она говорила, что я должен найти свое место в этом мире. К сожалению, я так и не узнал, на каком месте меня видела она. Мама была самым красивым человеком, которого я знал, и самым мудрым. Иногда ее голос звучал в моих снах, он убеждал меня принимать людей такими, какие они есть, а не смотреть на их статус и одежду.

А потом вдруг она исчезла. Я не знал, не понимал тогда. Только отец стал ходить понурый и опечаленный. Но больше он ни разу не говорил о матери. Мы тоже.

Через несколько дней на столб вывесили обожженную голову, но я не мог узнать в ней мать и, как всегда, равнодушно прошел мимо. Пока ты не сделал чего-то плохого, вряд ли обратишь свой взор на преступника.

В возрасте десяти лет отец – не мой, а церковный – решил, что я должен посвятить себя Богу. Он говорил, что мне уготована великая судьба, если я ступлю на верную стезю и буду совершать праведные поступки.

– Вы согласились?

– Конечно. Я был молод.

А еще наивен, глуп и эгоистичен.

Рафаэль, тогда он был еще просто отцом, привел меня в церковь. Он научил меня всему, что я знаю, внушил ложь вместо истины и захватил мой разум. Он сделал меня безумцем, так же, как и тысячи других мальчиков с улицы.

Когда я стал ходить туда каждый день, мой отец отвернулся от меня. Он стал кричать, и с каждой новой ссорой наши отношения становились все хуже. Я не мог более оставаться в том доме и ушел.

Рафаэль взял меня под свое крыло, поселил в церкви. Его ласковые речи всегда успокаивали меня.

Я начал молиться Богу. Я не знал, что просить у него, просто повторял заученные слова, сложив ладони вместе. Рафаэль говорил, что знание придет само, нужно лишь открыться ему. Но, сколько я ни пробовал, мой разум оставался пуст. Это злило меня, и порой я ломал от отчаяния мебель.

Тогда отец позволил мне спуститься в подземелье церкви. Знали ли люди, приходя помолиться, какое зло царит у них под ногами? Сомневаюсь. Люди предпочитают видеть правду, только когда им это выгодно. Никому не интересны чужие страдания.

Я впервые видел, как горит ведьма. Мне нравилось смотреть, как ее плоть чернеет и покрывается пламенем, рассыпаясь в пепел. Зло должно было быть уничтожено.

Рафаэль видел во мне потенциал, он сам так сказал. Каждый раз, показывая мне страдания пойманных женщин, он рассказывал, сколько плохого они совершили, какие чудовищные заклятия наложили. И я уповал на их боль. С каждой сломанной костью, с каждым криком я чувствовал наслаждение и дрожал от переизбытка чувств.

Тогда отец стал тренировать меня. Я никогда не думал, что священники могут быть бойцами или воинами. Но длительные тренировки и голодание изменили мое мнение. Я стал солдатом, мои руки и ноги окрепли, все тело закалилось. Мне не была страшна боль, я сам стал болью.

Он привел меня в Круг. Оказывается, в подземельях можно узнать столько нового… И мы учились. Там были такие же мальчишки, как и я. У них не было дома, не было семьи, были только они сами. Могу с уверенностью сказать, что я был прилежным учеником.

Рафаэль стал моим ангелом. Он стал отцом, братом, другом, защитником. Но более всего он был палачом. Каждый день от его слов погибали ведьмы. Я стоял рядом с ним, наблюдая, как он поджигает факелом костер. Я громче всех кричал проклятия вслед девушкам.

А они приходили и уходили. Ни одна ведьма не покинула зал суда невиновной. И я был счастлив.






* * *


Наступила весна моего шестого года обучения. Дороги размыло от тающего снега, на улицах все чаще слышались зазывающие крики торговок, пахло цветами.

В тот день у меня было прекрасное настроение, и свою темную рясу я вычищал с особым усердием. Рафаэль говорил, что во всем должен быть порядок. А иначе на земле наступит хаос, и человечество себя изничтожит.

Одевшись, я съел кусок черствого хлеба – все, чем нас в основном кормили, – и отправился на утреннюю молитву.

– Адам, сегодня обещали вести с другой стороны! – раздался веселый голос.

Это был мой друг, такой же послушник, как и я. Тяжело найти настоящих друзей в таком проклятом святом месте, и сейчас я не могу с уверенностью сказать, что Чейз был мне настоящим другом или товарищем. Мы просто выросли вместе, мечтая добиться высокого звания и признания народа.

Чейз… У этого имени особенный вкус. Худощавый шестнадцатилетний мальчишка с непослушными белыми вихрами, которые он ежедневно пытался зачесать назад, и голубыми глазами, сверкающими невинностью. Он был совершенно не похож на меня и в то же время являлся моим отражением. Рафаэль привел его спустя год после меня, заплаканного, истощенного сироту. Чейз вырос. Он мало заботился о соблюдении правил церкви, постоянно дрался и никогда не молился. Однажды я спросил его об этом, а он просто пожал плечами.

– Нельзя осчастливить всех, Адам. Богу просто не хватит на это сил.

Мы заполнили миры друг друга, стали семьей, братьями. Хотя нет, братьями мы никогда бы не стали. Просто не смогли бы.

– И каких же вестей мы ждем? – спросил я, опускаясь на скрипящую половицу.

Чейз проделал то же самое, театрально сложив ладони перед собой. Я знал, что он притворяется. Нельзя было открыто заявить, что ты не молишься. За такое четвертуют, если повезет. В худшем случае тебя изгонят из общества навсегда.

– Диакон обещал рассказать сегодня ночью, – Чейз заговорщически улыбнулся. – Он будет ждать нас в Круге.

Диакон был нашим наставником в тяжелых физических тренировках. Я бы сказал, что ему пора переселиться на кладбище и начать рыть себе могилу, но он все еще был бодр и активен. Никто не знал, сколько ему лет, Чейз говорил, около восьмидесяти. Я делать предположения не решался.

Тот день прошел так же, как и сотни других моих дней. До самого заката солнца мы стояли на входе в церковь, выслушивая людей, принимая на себя их грехи. Кто мог принять наши?..

– Простите, Адам, я накричала на мужа. Он умер от лихорадки несколько дней назад. Простите меня…

– Бог простит.

– Отец, скажите, возможно ли простить убийство?

– Я еще не отец.

Темные рясы, золотые кресты, всепожирающий огонь, звук ломающихся костей и предсмертные крики. Тогда я мог бы с уверенностью сказать: «Да».

– А сейчас? Адам? Можно ли оправдать убийство?

Когда наступила ночь, двери церкви с грохотом закрылись, и мы смогли наконец вздохнуть свободно. Среди этих людей мы были ангелами, посланными с небес, избавителями, а ночью боролись с собственными демонами. Чейз не чувствовал этого, по крайней мере не чувствовал так же, как я. Он забывал, легко и беззаботно, как забывают дети.

Я же забыть не мог.

– Проходите, дети мои!

Властный, высокомерный голос. Я не мог винить диакона, он был всего лишь фанатиком. Все фанатики высокомерны и глупы. Его тяжелый взгляд скользил по нам, пытаясь понять, сколько прощений мы отдали сегодня. Потом он отступил, давая нам пройти в Круг.

– Круг? Это место?

– Круг – это все наши мечты, все тайные мысли и все грехи.

Мы называли его Кругом. Тяжело найти более подходящее название. Именно там Рафаэль познакомил нас с учением о ереси и поведал о том, что не все люди жаждут приобщиться к Богу. Мы узнали о ведьмах и их сообщниках, о заговорах против церкви и войнах, ведущихся исключительно по этим причинам.

Верховный отец. Он не всегда был угрюм и серьезен. Были времена, когда он еще умел улыбаться. Но улыбка его была особенная, не такая, как у счастливых людей. Казалось, что, даже если улыбается, он может растерзать тебя на куски.

Я боялся Рафаэля.

– Завтра вас ждет первая охота! – провозгласил диакон, поднимая руки.

Вспыхнули факелы, подожженные невидимыми слугами. Так же незаметно они ускользнули, дабы не быть убитыми вскоре. Лицо диакона, объятое светом пламени, напоминало морду орла с кустистыми бровями и испытующим взглядом. Его огромный круглый живот терялся в объятиях церковной рясы.

Мы с Чейзом с благоговением приблизились к отцу, понимая, о чем он говорит. Мы ждали этого все годы, проведенные в церкви. Грядет ночь нашего триумфа, мы станем героями, уничтожив дьявольское зло.

Мы должны будем убить ведьму.

– Отец, у вас есть претендент? – спросил Чейз, сжимая кулаки.

Казалось, он готов голыми руками забить беднягу до смерти.