Индиго

Джордж Карлин однажды сказал: «Что с тобой делает наркота? Она заставляет тебя хотеть еще больше наркоты». Джордж Карлин, леди и джентльмены, был абсолютно прав. С дурью я чувствовал себя бодрее, гораздо увереннее. И волновался намного меньше. Наркотики бодрили меня и делали достойным моей смехотворной стоимости. Благодаря дури меня было легче терпеть – я вел себя поприличнее, потому что не так сильно переживал из-за всего дерьма. И в то же время я становился несноснее, потому что думал, что Дерьмо – это я.

Сейчас я был в завязке и полностью осознавал тот факт, что мне нужно оправдать наличие средств на своем банковском счете, выпустив новый альбом. Слово «переоцененный» слышится слишком часто, когда твое искусство превращается в спортивные машины, освещаемые в СМИ отношения и особняки в Малибу. Деньги – тоже начало конца искусства, поцелуй смерти для творчества, рак для честности. Рано или поздно. Дело лишь в том, что неуверенность подобна змее. Может задушить тебя или съесть живьем. Тебе решать.

Я волновался из-за своего нового альбома, а от волнения становился придурком. Первыми под горячую руку попадали мои сотрудники, поэтому неудивительно, что я решил отыграться на Вэйтроузе, его милой улыбке и бессовестных намерениях. Неужели он думал, что я буду просто сидеть в стороне и позволю ему переспать с моей сексапильной нянечкой? Ага, сейчас.

– Что случилось с сиделкой? – Блэйк эхом озвучил мои мысли, убирая телефон в передний карман брюк.

Я перестал перебирать струны на Тане и посмотрел на него. Мы сидели на заднем сиденье такси, проезжавшем мимо достопримечательностей Мельбурна – Башни «Эврика», стадиона «Мельбурн Крикет Граунд», Королевских ботанических садов и Монумента памяти. Я понимал: если Блэйк убрал телефон, чтобы задать мне вопрос, – это серьезно.

– Поясни. – Я выковыривал грязь из-под ногтей.

– Раньше тебя не волновало, что мы флиртовали с твоими нянями. А мы всегда так и делали. Боже, Элфи трахнул двоих, и никто из них не продержался дольше недели.

Я выглянул в окно, выстукивая ритм по колену. О, жизнь моя, немного дури, и все стало бы лучше. Помогла бы подобрать слова и сделать то, что давно хочу – притащить Стардаст за волосы на балкон с видом на Мельбурн и трахать ее до потери чувств, пока она не попросит пощады.

– Позволь мне освежить твои воспоминания, Блэйк, – никто из моих компаньонок по трезвости не пересек отметку в три дня. Вот первый пункт на твоем пути. Второй? Возможно, эта няня продержится с нами все турне, и мне не нужна тут драма. Третье и последнее – к сожалению, она больше не бесполезна. Я, в каком-то смысле, нашел ей применение.

Между нами повисла тишина. Затем:

– Теперь твоя очередь пояснять. Что это за применение?

Блэйк хотел Дженну. В этом я точно был уверен. В первую же их встречу он спросил об огромном кольце на ее пальце еще до того, как узнал имя. Она ответила, что носит его специально, чтобы избавиться от таких идиотов, как он. В его вопросах насчет Индиго не было смысла. Я зубами достал сигарету из пачки и поджег ее, не обращая внимания на водителя, который в зеркало заднего вида посмотрел на меня с немым укором.

Вздыхая, я открыл окно.

– Индиго, как бы это сказать, вдохновляет меня на следующий альбом. Она приземленная, а я витаю в облаках. Она вдохновляет меня писать о Лос-Анджелесе, каким он был в старых фильмах. Просто посмотри на нее. Она одевается, как один из тех двойников Мэрилин Монро с «Аллеи славы». Я начал придумывать концепцию альбома, и она – его составляющая. Девочка с голубыми волосами в винтажном платье, которая ездит на велосипеде и пытается собрать из осколков свое сердце.

Сейчас я просто нес чушь. Мои объяснения звучали в лучшем случае слишком пафосно, а в худшем – как бредовая ерунда, но в этом и состоит преимущество быть музыкантом. Никто не может оспорить творческий процесс, даже если ты усядешься на крыше китайской забегаловки, совершенно голый, удерживая на голове вазу с фруктами и напевая «We Are The World» – несомненно, худшая песня, когда-либо написанная в истории, скажем так, с момента изобретения письма.

– Ха! – Блэйк гладил подбородок, тщательно обдумывая то дерьмо, что я только что скормил ему с ложечки. Я знал, он сделает что угодно, если это поможет мне выпустить хороший альбом, даже если потребуется содрать кожу с Вэйтроуза и использовать ее как новый чехол для Тани. Следующий шаг немного сложнее. Понимаете, быть сволочью – это искусство. Возможно, мне не стоило наглеть и плевать на смысл слова «дружба», но когда дело доходило до Лукаса, мне действительно было все равно. Я совсем не против, если он узнает, что я занимался фистингом с его маленькой подружкой под музыку The Pussycat Dolls.

– А еще я хочу ее трахнуть.

У Блэйка отвисла челюсть, а затем он расслабился и расплылся в улыбке, которую попытался скрыть. Почему он кажется таким довольным? Ему известно что-то, чего не знаю я?

– Я не говорил, что это будет секс втроем, – уточнил я.

Он снова нахмурился.

– Заткнись, Алекс.

Машина остановилась перед нашим отелем, было темно и холодно, и впервые за несколько недель у меня не было ощущения, что мою душу переехали все автомобили в радиусе двух сотен миль. Бодрящий воздух защекотал нос, как только я вышел из такси. Пока Блэйк рассчитывался с водителем, добавив ему чаевых за оставленную мною в машине сигаретную вонь, к нам подошли двое швейцаров. Один из них держал зонтик над моей головой. Другой предложил взять гитару. Я отказался. Никто не прикасался к Тане, кроме меня. Блэйк последовал за мной в здание, и на секунду мы перестали быть Алексом Уинслоу и его щеголеватым менеджером. Мы стали обычными двадцатисемилетними парнями, и я получил нагоняй от друга за то, что я такой невыносимый себялюб. Не было препятствий, ограждений и телохранителей, заслоняющих меня от целого мира.

– Вэйтроуз хочет Инди. Он дал это понять, – бросил Блэйк как бы между прочим, когда мы вошли в лифт. – Ты уже плавал в бассейне Лукаса, чувак. Помнишь Лору?

Смутно, и только потому, что в четырнадцать лет я еще не бывал под кайфом.

– У нас даже волосы на яйцах не росли тогда. К тому же я трахнул ее задолго до того, как они начали встречаться. – Я пренебрежительно отмахнулся от Блэйка. – Лора ушла от него, потому что этот придурок уделял ей слишком мало внимания. Он с нетерпением ждал этого турне и возможности присоединиться к нам в Лос-Анджелесе. Когда они расстались, я взял его к себе, купил билет на самолет, привез его в Калифорнию, точно так же, как это было с тобой. Лукас отплатил мне, толкнув Фэллон в объятия Уилла. Знаешь что? Он все еще мой барабанщик. Он задолжал мне, а я наконец-то нашел способ взыскать положенное. Ему придется узнать, каково это, когда девушка ускользает сквозь пальцы. Даю подсказку – не очень приятно. Вообще ни разу.

Двери лифта открылись. Мы шли до нашего номера в такой тишине, что шаги по ковру глухим эхом отдавались от стен. На часах одиннадцать пятьдесят четыре. Часть меня хотела знать, выйдет ли Инди в коридор в полночь, но большей части было наплевать. Мне нужно было писать песни. Ей придется помочь мне, хочет она того или нет.

– Остаешься здесь? – Блэйк устало потер лоб, другая рука уже лежала на дверной ручке.

Я кивнул на дверь комнаты няньки.

– Я закончу это турне с альбомом, – это было заявление, а не желание.

– Учитывая, сколько проблем ты доставляешь в процессе, тебе бы лучше сдержать слово. – Блэйк ущипнул себя за переносицу и захлопнул дверь перед моим лицом.

Одиннадцать пятьдесят пять.

Я стоял и смотрел на ее дверь, гадая, там ли Лукас. Определенно, он не был столь глуп, чтобы связаться с тем, что принадлежит мне. И это была голая, жестокая правда. Индиго Беллами – моя. Я заплатил за ее присутствие.

Хорошо это или плохо, но я имел право ею распоряжаться.

Я собирался использовать ее.

И трахнуть.

И дразнить ею Лукаса, потому что ему некуда деться – парню буквально придется смотреть на это. День за днем. Ночь за ночью. Как я видел Фэллон и Уилла на каждом сайте, в каждом журнале и на каждом носителе информации в этом мире. Целующихся, обнимающихся, улыбающихся на камеру. «Бушелл встретил свою любовь!», «Современное искусство: Уилл нашел свою Музу!», «Любовь в переулочке Лэнкфорд».


Одиннадцать пятьдесят шесть.

Клянусь, ее дверь дразнит меня.

Я был достаточно трезв, чтобы понять, что это невозможно, но все же это было так. Мне нужно постучать в дверь и покончить с этим, но что-то меня останавливало.

Одиннадцать пятьдесят семь.

Звуки за дверью. Что-то среднее между стоном и рычанием. Дело рук Вэйтроуза? Или ее собственных? Кровь закипала у меня в венах, член затвердел в трусах. Я представил, как она берет белую гостиничную подушку, сжимает ее своими загорелыми бедрами и верхом на ней ласкает свою киску. Она такая маленькая, что мне захотелось узнать, какая она внутри. Розовая, узкая и на ней легко остаются синяки. Я хотел запустить в нее свой язык и узнать это. Сорвать с нее трусики и проверить, совпадает ли цвет ее кожи на попке с цветом загорелых плеч и лица. Я физически ощущал потребность проверить данную информацию. Словно это – самая огромная тайна в мире.

О-о-ох, мой член уперся в молнию и набух до такой степени, что я чувствовал, как кровь пульсирует по его венам.

Одиннадцать пятьдесят восемь.

Из ее комнаты послышались шаги. Туда, сюда. Туда, сюда. Она, скорее всего, собирала вещи, а не мастурбировала. Я поправил член через джинсы, отряхнул одежду и хрустнул шеей. Так. Мне нужен секс. Стардаст еще не вариант. Она относилась к такому типу цыпочек, которым сначала надо узнать тебя поближе. Я мысленно записал напоминание, что как только мы приземлимся в Японии, я просуну свой член в первую же раздвинутую пару ног, которую смогу найти. Может, прямо в аэропорту. Даже если меня застукают. Не было ни одного человека в западном полушарии, который не видел бы мой член. Включая саму Инди. Как же ее глаза блестели, когда она смотрела на него…

Одиннадцать пятьдесят девять.

Беспокойство. Почему я беспокоился? Она ничего для меня не значила. Но она определенно была нужна. Все дело в альбоме, как мне казалось. Эта мысль засела у меня в голове.

Полночь.

Дверь все еще закрыта. Я не слышал ее шагов и не чувствовал ее приближения, а должен бы. Тепло тела способно передаваться через дерево, железо и пространство. Я сжал челюсти и ухватился за ручку ее двери. Это было бессмысленно. Дверь закрывалась автоматически, и даже я понимал, что не имею никакого права проникать в ее номер.

Минута первого.

Девчонка не собиралась подчиняться. Какая взбалмошная. Я занес кулак, чтобы постучать в дверь. В ту секунду, когда я почти коснулся дерева, дверь распахнулась. Передо мной стояла Инди с опухшими и красными глазами. В горле застряли слова, которые я так и не смог произнести. В большинстве своем ругательства, так что, может, оно и к лучшему, что я промолчал.

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь обнял меня сегодня вечером, – выговорила она с трудом, обнимая себя за талию. Ее веки затрепетали от собственной искренности, словно она отдала мне что-то драгоценное. Свою слабость. И, конечно, я принял ее. Я вошел в ее номер. Если кто-то и будет обнимать Индиго Беллами во время этого турне, то это буду я. Она оттолкнула меня, коснувшись ладонью моей груди, и шагнула из комнаты в коридор вместе со мной.

Когда вечером она рассказала мне о своих родителях, мне стало ее жаль. Кажется, ее родители были достойными людьми.

– Давай будем относиться к этому бесстрастно, хорошо? Не ты ли придумал правило, что песни мы пишем за порогом наших комнат? Коридор – нейтральная территория.

– Мы уже давно оставили нейтралитет позади, и, черт тебя дери, опять ты все усложняешь, – прорычал я.

– Сегодня мне позволено вести себя как захочется, – фыркнула она.

Возможно, она была права. Я не был сиротой, но мог вполне ощутить себя таковым с моими-то родителями.

Не давая ей шансов к отступлению, я незамедлительно обхватил ее руками, держа, словно хрупкий фарфор. Она не такая костлявая, как мне казалось. Мне представлялось, что обнимать ее – то же самое, что обнимать мешок мрамора, но в реальности она была мягкой повсюду. От этой мысли я еще крепче прижал ее к себе, будто она могла ускользнуть сквозь пальцы, словно дымка.

Я положил подбородок на ее макушку, а она уткнулась мне носом в подмышку. Инди оказалась теплой и нежной. Восхитительной, вообще-то. Мне хотелось принять ее как наркотик. Сразу всю, за один присест. Я хотел, чтобы у меня случилась передозировка ею, понимая, какой вред я добровольно наношу своему организму. Потому что Инди, как наркотики, была временным спасением. Когда наши три месяца подойдут к концу, она оставит мою непристойную задницу и вернется к тому, что осталось от ее неблагополучной, но любящей семьи.

Я не винил ее.

Черт, я даже не стал бы останавливать ее.

В душе я понимал, что такой мерзавец, как я, не удержит ее.



Инди



Самый грубый подонок в мире, как выяснилось, мог приятно отвлечь.

Ведь я снова здесь, в коридоре, лицом к лицу, душа в душу с самым непутевым человеком в мире.

Вообще-то я собиралась остаться в комнате, даже если бы мир рухнул и Алекс попытался бы сломать дверь. Но потом, вскоре после концерта, позвонила Наташа, и я поняла, что последнее, что мне сегодня нужно – это оставаться в номере и хандрить. В ее голосе слышалась паника. Очевидно, представления Крэйга о том, как быть хорошим мужем и папой, сегодня канули в небытие, стоило ему встать с кровати. Нэт позвонила ее подруга Триш, сказала, что Крэйг привел к ней Зигги, ничего не сказав, и от него воняло, как от ирландского борделя. Нэт пришлось уйти с работы и забрать сына, затем безуспешно искать мужа на улицах, прижимая малыша к груди.

Мой брат вернется домой. Мы обе это знали.

А еще он самым искренним образом станет извиняться и скажет, что такого больше не повторится.

«Что-то нашло».

«Не после всего, через что нам пришлось пройти».

«Брось, Нэт, ты знаешь, что семья для меня – все».

О да, мой брат очаровашка. Он никогда не повышал голос на жену, не бил ее и не винил во всех своих неприятностях. Нэт останется, а трещина в фундаменте их отношений станет еще больше, и счастье Зигги ускользнет сквозь нее.

– Если тебе нужно поговорить, вперед! – ледяной голос Алекса вторгся в мои мрачные мысли, его ботинок был у меня между выпрямленными ногами. Он касался лишь лодыжек, но все равно казался неуместным. И вот опять мы в коридоре, как на ладони, как все заветные секреты, которые должны остаться таковыми.