Империя ангелов
Часть 14 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Производители детских товаров сформировали посредством массированной рекламы стереотип ответственных матерей, и счастье ребенка стало современным идеалом. Парадокс в том, что как раз тогда, когда торжествует и цветет материнская любовь, превращаясь в обществе в единственное неоспоримое чувство, дети, становясь взрослыми, постоянно упрекают матерей в недостаточном к ним внимании. Позднее, уже на кушетке психоаналитика, они изливают свои претензии и обиды на женщину, которая произвела их на свет.
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
34. Верхний мир
При помощи шариков я рассматриваю своих клиентов под всеми углами, как если бы в моем распоряжении было два десятка камер. Стоит мне об этом подумать, как появляется панорамный вид, широкие и групповые планы, приближение. Камеры вертятся вокруг клиентов, не упуская из виду второстепенных персонажей, статистов, все окружающее. Мне подчиняются не только углы съемки, но и освещенность. Я вижу своих героев, даже когда они тонут во тьме или попадают под проливной дождь. Я могу проникать в их тела, следить, как бьется сердце, как переваривает пищу желудок. От меня спрятаны только их мысли.
Рауль не разделяет моего энтузиазма.
– Сначала я тоже был на седьмом небе. Но в конечном счете осознал свое бессилие.
Он всматривается в шарик Игоря.
– Гм, все это не очень красиво…
Я вздыхаю:
– Я переживаю за Игоря. Мать рано или поздно его убьет.
– Ненависть матери к сыну… – тянет Рауль. – Тебе это ничего не напоминает?
Я тщетно ломаю голову.
– Феликс! – подсказывает он.
Я вздрагиваю. Феликс Кербоз, наш первый танатонавт! Его тоже ненавидела мать. Я новыми глазами смотрю на карму Игоря и соглашаюсь, что этот мой русский – настоящее перевоплощение бывшего нашего соратника, пионера танатонавтики.
– Как такое может быть?
Рауль Разорбак пожимает плечами:
– В то время термин «танатонавт» еще не успел прижиться. Ангельский суд причислил Феликса к «астронавтам».
Я вспоминаю немного простоватого парня: стремясь поскорее выйти из тюрьмы, он соглашался, чтобы на нем тестировали опасные медикаменты; ему посулили освобождение, и он вызвался участвовать в танатонавтическом полете. Так он первым попал на континент мертвецов и первым оттуда вернулся. По-моему, это перебор: в предыдущей жизни он уже был награжден матерью-ненавистницей, надо же ему было отхватить в новом существовании еще более мерзкую родительницу!
Рауль уверяет меня, что это в порядке вещей. Если проблема не нашла решения в одной жизни, она автоматически переносится в следующую.
Душе Феликса Кербоза не удалось ни возвыситься над матерью, ни понять ее, поэтому она попытается достичь этого в новой жизни, в теле Игоря Чехова. Без сомнения, это решение Семерок, «верхних людей», или «богов». Если он снова не решит свою проблему с матерью, страшно подумать, какой мачехой-злодейкой его наградят в очередной жизни…
Я морщу лоб:
– Даже не знаю, что может быть хуже матери Игоря…
Рауль Разорбак усмехается:
– Советую положиться на «верхних людей». У них богатое воображение по части изобретения новых испытаний для людей. Следующий аватар Игоря-Феликса может столкнуться с нежной и любящей матушкой – невыносимой собственницей, способной удушить его своей ревнивой любовью.
– Прямо какое-то кармическое остервенение!
Физиономия моего друга сморщивается, пальцы сжимаются и разжимаются, как тиски.
– Вижу, ты начинаешь понимать. Все происходит так, словно там, наверху, намерены колотить наших клиентов по голове до тех пор, пока они не прореагируют. Там решили, что, только очутившись на дне бассейна, человек оттолкнется и всплывет. Мне неизвестно, кто эти «боги», но я совершенно не уверен, что их цель – благо человечества.
– Как же мне ему помочь?
Рауль Разорбак сжимает кулаки.
– Увы, почти никак! Мы – пехота армии света. Мы первыми становимся свидетелями бедствия, но решения принимают старшие по званию, тыловые крысы… Их мотивы нам неведомы.
Я вдруг чувствую, что бессилен. Рауль яростно меня трясет:
– Потому мы и должны во что бы то ни стало узнать, кто эти командиры и из чего они исходят. Кто эти Семерки, кто эти «боги», использующие по своей прихоти и нас, ангелов, и их, смертных!
Впервые – не иначе как из-за отчаянного положения Игоря – я прислушиваюсь к доводам своего безрассудного друга. Но при этом я еще не чувствую готовности нарушить законы ангельской страны.
35. Жак, 2 года
Сегодня родителей нет дома, кормилица вышла на балкон покурить и поболтать по телефону. Путь свободен. Курс на кухню. Это волшебное место, мне всегда хотелось как следует его разглядеть. Там куча мигающих огоньков – белых, красных, даже зеленых. Там пахнет горячим сахаром, молоком, растопленным шоколадом, витает соленый дымок. В такие дни я беспрестанно принюхиваюсь. Теперь я к тому же становлюсь мастером по лазанью.
Ну-ка, что там, наверху?
Мне везет, рядом с плитой стоит табурет. Я могу залезть на него и уцепиться за край плиты.
Жак вот-вот обварится, потянув за ручку кастрюльку, где варится лапша. Надо его спасти. Я вспоминаю про свои пять рычагов.
Интуиция.
Я пытаюсь достучаться до сознания кормилицы: «Малыш! Малыш на кухне, он в опасности!»
Но дуреха слишком погружена в разговор со своим дружком.
Тогда я пытаюсь залезть в голову самому малолетнему Жаку, но его череп – все равно что сейф, который не вскрыть.
Приметы и знаки.
За окном щебечут воробьи, чтобы отвлечь несмышленыша. Но Жак так увлечен кастрюлькой, что не слышит их щебета.
Медиумы.
Поблизости нет ни одного.
Как же поступить?
Рукоятка длинновата. Приходится тянуться дальше. Все равно доберусь до источника пара и шума!
Кошки.
Ничего другого мне не остается.
На счастье, в этом доме есть кошка. Я подключаюсь к ее мозгу и сразу много чего про нее узнаю. Во-первых, ее зовут Мона Лиза. Удивительное дело: человеческое сознание совершенно недоступно, тогда как кошачье – вот оно, как на ладони!
«Надо спасти мальчугана!» – командую я ей. Проблема в том, что Мона Лиза определенно улавливает мою просьбу, но не выказывает ни малейшего желания ее выполнить. Родившись в этом доме, они ни разу его не покидала. Проводит дни напролет в неподвижности перед телевизором, разжирела и соизволит покидать свое место всего три раза в день, чтобы наесться паштета и этой своей любимой химии, сухого корма.
Она никогда не охотилась, никогда не дралась, даже за дверь квартиры никогда не высовывалась. Знай себе сидит в тепле, уставившись на экран. У нее есть излюбленные телепередачи, особенный интерес она проявляет к игровым программам, участникам которых задают вопросы, вроде «какая столица у Кот-д’Ивуара?».
Кошка обожает, когда человек ошибается или не добирает самую малость до джекпота. Огорчение людей укрепляет ее в удобной мысли, что лучше быть кошкой.
Ее доверие к хозяевам беспредельно. Нет, это что-то более сильное, она считает их не хозяевами, а… своими подданными. Невероятно! Это животное воображает, что миром правят кошки, что это они помыкают двуногими созданиями, обеспечивающими им беспечную жизнь.
«Пошевеливайся, спаси маленького человечка!» – понукаю ее я.
Но она и ухом не ведет.
«Я слишком занята, – отвечает наглое животное. – Не видишь, я смотрю телевизор?»
Я еще глубже впиваюсь в мозг Моны Лизы.
«Если ты не встанешь, мальчуган погибнет».
Она как ни в чем не бывало продолжает себя вылизывать.
«Мне все равно. Они сделают еще. Если на то пошло, этакая куча детей в доме – явный перебор. Шум, беготня! Обязательно начинают делать нам больно, дергая за усы. Терпеть не могу маленьких человечков».
Как принудить зажравшуюся тварь спасти ребенка?
Эдмонд Уэллс,
Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.
34. Верхний мир
При помощи шариков я рассматриваю своих клиентов под всеми углами, как если бы в моем распоряжении было два десятка камер. Стоит мне об этом подумать, как появляется панорамный вид, широкие и групповые планы, приближение. Камеры вертятся вокруг клиентов, не упуская из виду второстепенных персонажей, статистов, все окружающее. Мне подчиняются не только углы съемки, но и освещенность. Я вижу своих героев, даже когда они тонут во тьме или попадают под проливной дождь. Я могу проникать в их тела, следить, как бьется сердце, как переваривает пищу желудок. От меня спрятаны только их мысли.
Рауль не разделяет моего энтузиазма.
– Сначала я тоже был на седьмом небе. Но в конечном счете осознал свое бессилие.
Он всматривается в шарик Игоря.
– Гм, все это не очень красиво…
Я вздыхаю:
– Я переживаю за Игоря. Мать рано или поздно его убьет.
– Ненависть матери к сыну… – тянет Рауль. – Тебе это ничего не напоминает?
Я тщетно ломаю голову.
– Феликс! – подсказывает он.
Я вздрагиваю. Феликс Кербоз, наш первый танатонавт! Его тоже ненавидела мать. Я новыми глазами смотрю на карму Игоря и соглашаюсь, что этот мой русский – настоящее перевоплощение бывшего нашего соратника, пионера танатонавтики.
– Как такое может быть?
Рауль Разорбак пожимает плечами:
– В то время термин «танатонавт» еще не успел прижиться. Ангельский суд причислил Феликса к «астронавтам».
Я вспоминаю немного простоватого парня: стремясь поскорее выйти из тюрьмы, он соглашался, чтобы на нем тестировали опасные медикаменты; ему посулили освобождение, и он вызвался участвовать в танатонавтическом полете. Так он первым попал на континент мертвецов и первым оттуда вернулся. По-моему, это перебор: в предыдущей жизни он уже был награжден матерью-ненавистницей, надо же ему было отхватить в новом существовании еще более мерзкую родительницу!
Рауль уверяет меня, что это в порядке вещей. Если проблема не нашла решения в одной жизни, она автоматически переносится в следующую.
Душе Феликса Кербоза не удалось ни возвыситься над матерью, ни понять ее, поэтому она попытается достичь этого в новой жизни, в теле Игоря Чехова. Без сомнения, это решение Семерок, «верхних людей», или «богов». Если он снова не решит свою проблему с матерью, страшно подумать, какой мачехой-злодейкой его наградят в очередной жизни…
Я морщу лоб:
– Даже не знаю, что может быть хуже матери Игоря…
Рауль Разорбак усмехается:
– Советую положиться на «верхних людей». У них богатое воображение по части изобретения новых испытаний для людей. Следующий аватар Игоря-Феликса может столкнуться с нежной и любящей матушкой – невыносимой собственницей, способной удушить его своей ревнивой любовью.
– Прямо какое-то кармическое остервенение!
Физиономия моего друга сморщивается, пальцы сжимаются и разжимаются, как тиски.
– Вижу, ты начинаешь понимать. Все происходит так, словно там, наверху, намерены колотить наших клиентов по голове до тех пор, пока они не прореагируют. Там решили, что, только очутившись на дне бассейна, человек оттолкнется и всплывет. Мне неизвестно, кто эти «боги», но я совершенно не уверен, что их цель – благо человечества.
– Как же мне ему помочь?
Рауль Разорбак сжимает кулаки.
– Увы, почти никак! Мы – пехота армии света. Мы первыми становимся свидетелями бедствия, но решения принимают старшие по званию, тыловые крысы… Их мотивы нам неведомы.
Я вдруг чувствую, что бессилен. Рауль яростно меня трясет:
– Потому мы и должны во что бы то ни стало узнать, кто эти командиры и из чего они исходят. Кто эти Семерки, кто эти «боги», использующие по своей прихоти и нас, ангелов, и их, смертных!
Впервые – не иначе как из-за отчаянного положения Игоря – я прислушиваюсь к доводам своего безрассудного друга. Но при этом я еще не чувствую готовности нарушить законы ангельской страны.
35. Жак, 2 года
Сегодня родителей нет дома, кормилица вышла на балкон покурить и поболтать по телефону. Путь свободен. Курс на кухню. Это волшебное место, мне всегда хотелось как следует его разглядеть. Там куча мигающих огоньков – белых, красных, даже зеленых. Там пахнет горячим сахаром, молоком, растопленным шоколадом, витает соленый дымок. В такие дни я беспрестанно принюхиваюсь. Теперь я к тому же становлюсь мастером по лазанью.
Ну-ка, что там, наверху?
Мне везет, рядом с плитой стоит табурет. Я могу залезть на него и уцепиться за край плиты.
Жак вот-вот обварится, потянув за ручку кастрюльку, где варится лапша. Надо его спасти. Я вспоминаю про свои пять рычагов.
Интуиция.
Я пытаюсь достучаться до сознания кормилицы: «Малыш! Малыш на кухне, он в опасности!»
Но дуреха слишком погружена в разговор со своим дружком.
Тогда я пытаюсь залезть в голову самому малолетнему Жаку, но его череп – все равно что сейф, который не вскрыть.
Приметы и знаки.
За окном щебечут воробьи, чтобы отвлечь несмышленыша. Но Жак так увлечен кастрюлькой, что не слышит их щебета.
Медиумы.
Поблизости нет ни одного.
Как же поступить?
Рукоятка длинновата. Приходится тянуться дальше. Все равно доберусь до источника пара и шума!
Кошки.
Ничего другого мне не остается.
На счастье, в этом доме есть кошка. Я подключаюсь к ее мозгу и сразу много чего про нее узнаю. Во-первых, ее зовут Мона Лиза. Удивительное дело: человеческое сознание совершенно недоступно, тогда как кошачье – вот оно, как на ладони!
«Надо спасти мальчугана!» – командую я ей. Проблема в том, что Мона Лиза определенно улавливает мою просьбу, но не выказывает ни малейшего желания ее выполнить. Родившись в этом доме, они ни разу его не покидала. Проводит дни напролет в неподвижности перед телевизором, разжирела и соизволит покидать свое место всего три раза в день, чтобы наесться паштета и этой своей любимой химии, сухого корма.
Она никогда не охотилась, никогда не дралась, даже за дверь квартиры никогда не высовывалась. Знай себе сидит в тепле, уставившись на экран. У нее есть излюбленные телепередачи, особенный интерес она проявляет к игровым программам, участникам которых задают вопросы, вроде «какая столица у Кот-д’Ивуара?».
Кошка обожает, когда человек ошибается или не добирает самую малость до джекпота. Огорчение людей укрепляет ее в удобной мысли, что лучше быть кошкой.
Ее доверие к хозяевам беспредельно. Нет, это что-то более сильное, она считает их не хозяевами, а… своими подданными. Невероятно! Это животное воображает, что миром правят кошки, что это они помыкают двуногими созданиями, обеспечивающими им беспечную жизнь.
«Пошевеливайся, спаси маленького человечка!» – понукаю ее я.
Но она и ухом не ведет.
«Я слишком занята, – отвечает наглое животное. – Не видишь, я смотрю телевизор?»
Я еще глубже впиваюсь в мозг Моны Лизы.
«Если ты не встанешь, мальчуган погибнет».
Она как ни в чем не бывало продолжает себя вылизывать.
«Мне все равно. Они сделают еще. Если на то пошло, этакая куча детей в доме – явный перебор. Шум, беготня! Обязательно начинают делать нам больно, дергая за усы. Терпеть не могу маленьких человечков».
Как принудить зажравшуюся тварь спасти ребенка?