Имя врага
Часть 21 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Я попробую, — кивнул следователь, — есть у меня такие люди. Постараюсь их расспросить.
— Расспроси. А насчет неизвестного в «Ракушке» — он не неизвестный, — четко произнес Емельянов.
— Ты что, установил его личность? — удивился Сергей Ильич. — И мне ничего не сказал?
— Вот, говорю, — опер пожал плечами.
— А как ты его нашел? — Сергей Ильич прищурился. — Ты же не искал его по базе, не проверял. Отпечатков пальцев нельзя было взять. И без вести пропавших таких нет.
— Установил оперативным путем, — в голосе Емельянова послышалось плохо скрытое раздражение. — А ты не говорил этому Печерскому, что если у тела срезали отпечатки пальцев, то нельзя такое списывать в архив! Естественная смерть, да?
— Ладно тебе, — следователь нахмурился. — Так кто? Говори.
— Рыков Сергей Витальевич, 9 июня 1924 года рождения. Уроженец города Одессы. Но это имя тебе ничего не скажет. Ты слышал о нем под другим именем. По-другому — это криминальный авторитет, вор Паук.
— Ничего ж себе! — следователь аж привстал.
— Трижды судимый, между прочим. Начинал как домушник в банде некоего Валета, пока того не расстреляли. Первую отсидку получил как раз за квартирные кражи. После отсидки пошел в гору. Вторая отсидка — кражи, разбой с отягощающими обстоятельствами. Чуть скостили срок за примерное поведение. В зоне короновали, получил авторитет. Потом — третья отсидка, в другом статусе. Он серьезно контролировал целый район города. Когда он вышел из зоны, его встречали чуть ли не с оркестром. Организовали хорошую квартиру для жилья, новый гардероб. Одежду всю купили у фарцы. Люди Паука, кстати, до сих пор не знают, что он умер. Он просто исчез без вести — и все.
— Что значит — не знают? — не понял следователь.
— А вот так. Я установил следующее. Паук жил в квартире на улице Петра Великого. Ну ты знаешь, это в самом центре города. Съемная двухкомнатная квартира, в которой он принимал своих людей. Паук ушел оттуда 30 апреля в 11 часов утра. В это время у него в гостях был его адъютант и правая рука Дато Минзаури, которого он опекал так же, как когда-то его опекал Валет, и был еще один домушник, который тоже недавно освободился. В 11 утра Паук сказал, что ему нужно выйти по небольшому делу. Если Дато его не дождется, пусть закрывает квартиру и уходит. И ушел сам. Дато выпроводил домушника и остался в квартире ждать Паука. К часу дня ему ждать надоело. Паук так и не пришел. У Дато были вторые ключи от этой квартиры, Паук дал. Дато закрыл квартиру и ушел. На следующее утро, около 10 утра, он вернулся в квартиру и сразу понял, что Паук не возвращался, не ночевал. Дато начал бить тревогу, поднял всех своих людей, но никто его не нашел. Никто не видел Паука и даже не знал, куда он мог направиться. И все. Дато ничего не знал о трупе в «Ракушке». Он до сих пор уверен, что Паук исчез без вести и может быть жив.
— Да уж… история, — следователь покачал головой.
— Ночью 2 мая в «Ракушке» нашли труп Паука, — продолжил Емельянов, — и умер он именно в эту ночь. То есть почти трое суток он был жив — 30 апреля, 1 мая и почти весь день 2 мая. Причем он находился в хороших условиях — одежда чистая, не измятая. Паук был гладко выбрит. Да и содержимое кишечника при вскрытии указывало на то, что он прекрасно ел несколько раз в день, не голодал.
— Он мог отравиться наркотиками. Передозировка, — не к месту вставил Сергей Ильич, всегда вставляющий замечания, не соответствующие действительности.
— Паук никогда не употреблял наркотиков, алкоголь — очень редко, — поморщился Емельянов, — он следил за своим здоровьем. Это знали все из его окружения. Хотя, к примеру, Дато во время их трехдневной попойки в Аркадии покупал кокаин и всем врал, что для Паука.
— Может, был у женщины? — снова вставил прокурорский.
— Постоянной женщины у него не было. Так, случайные связи. Я это проверил, — вздохнул Емельянов, всегда злящийся, когда люди не понимают элементарных вещей — как будто именно это он не проверил в первую очередь. — Правда, до третьего ареста он встречался с одной дамой, месяца два. Дама, кстати, из порядочных. Но за то время, что он находился в тюрьме, она вышла замуж и прекратила ему писать. Мы ее проверили, и люди Дато тоже. Года два она ничего не слышала о Пауке, а муж ее к криминалу вообще никакого отношения не имеет. Обычный порядочный инженер.
— Где же он был эти три дня? — воскликнул Сергей Ильич.
— Я знаю где, — сказал Емельянов и, взяв паузу, чтобы насладиться эффектом, добавил: — Он был либо дома у кого-то из сотрудников КГБ, либо на их конспиративной квартире.
— С чего ты это взял? — опешил следователь.
— С того, что КГБ очень сильно интересуется ворами. Именно поэтому нам велят закрыть дело Паука и спустить его на тормозах.
— Это… это… — Сергей Ильич так растерялся, что даже стал заикаться, — нас всех посадят за то, что ты ляпаешь подобное!
— Я не ляпаю, — оскорбился Емельянов, — это факт. Ты и сам прекрасно знаешь, что сейчас не так уж и важна криминальная преступность. Сейчас экономические преступления серьезней обычного воровства и разбоя. Вот поэтому я и удивляюсь — что от вора Паука понадобилось КГБ?
Емельянов говорил правду. С точки зрения криминала, 1966 год выдался более спокойным, чем все остальные. Но в то же время успокаивающие цифры об уменьшении преступности, выходящие «на поверхность», не имели ничего общего с тем, что происходило на самом деле.
В деле борьбы с преступлениями Хрущев наломал достаточно дров. Заявив в конце 1950-х, что через двадцать лет преступность в стране будет полностью искоренена, он провел радикальные преобразования в правоохранительной сфере.
В частности, в 1956 году он упразднил Министерство юстиции, а также провел кадровые чистки в КГБ и МВД. Во главе обоих ведомств он поставил не профессионалов, а партийных аппаратчиков. При таких начальниках тут же началось кадровое сокращение в подвластных им учреждениях. Так, уже после нескольких месяцев такой работы в органах внутренних дел было сокращено почти семь тысяч человек.
Спустя два года из МВД было сокращено вдвое больше людей — 14331 сотрудник. А к 1966 году, уже после Хрущева, сокращения достигли таких размеров, что государству был причинен самый настоящий вред.
Так, в первом полугодии 1966 года по сравнению со вторым полугодием 1965-го количество наиболее опасных преступлений в стране увеличилось на 22, 6 %. Происходило так потому, что на местах недосчитались достаточного количества сотрудников милиции.
В Одессе в 1966 году произошел точно такой же рост преступности, как и по всей стране. По количеству умышленных убийств лидировал Ильичевский район. Только в начале 1966 года в нем произошло девять тяжелых убийств.
По количеству грабежей лидировал Жовтневый — в нем за январь — февраль произошло 27 квартирных краж со взломом. По кражам государственного имущества лидировал Ильичевский. В нем за несколько месяцев начала года произошло 86 таких преступлений. А вот по кражам личного имущества у граждан в лидерах был Приморский — 11 случаев.
Только за три месяца в Ильичевском районе произошло восемь изнасилований, три тяжелых умышленных убийства, 153 квартирные кражи, 50 грабежей и разбоев, 66 хулиганств.
Это были пугающие цифры, которые тщательно замалчивались официальной статистикой. Именно в районах на окраинах Одессы находились школы и ПТУ с полным набором хулиганов, воров и фарцовщиков.
Так, множество учащихся ПТУ привлекались за ограбления квартир и прохожих на улицах. Был громкий случай, когда была задержана целая банда из школьников старших классов и учащихся ПТУ, которые занимались тем, что грабили людей в дворовых туалетах в самом центре города.
И подобная статистика ухудшалась с каждым днем. Существовали двойные цифры. Официально власть рапортовала одними цифрами — об улучшении криминальной ситуации в городе. Но каждый сотрудник правоохранительных органов, каждый оперативник знал и другую статистику, настоящую, которая на фоне оптимистических прогнозов партийных лидеров совсем не внушала оптимизма.
Знал такую статистику и Емельянов, поэтому его слова о том, что криминальная преступность не так уж важна, мол, идет на спад, были иронией. Иронией, которую прекрасно мог понять Сергей Ильич.
— Доиграешься, Емеля, — следователь надулся, как мышь на крупу, — а за твое ерничанье и меня на цугундер потащат.
— По-любому потащат, если ты будешь серьезные преступления списывать, — заметил Емельянов, — а дело Паука — это очень серьезное преступление. И оно повлияет на обстановку в городе. Вспомни мои слова.
— И как его убили? — прищурился следователь.
— Яд, — коротко бросил Емельянов, — ему дали яд на этой конспиративной квартире. И этот яд — разработка сотрудников КГБ.
— Так, всё! — Следователь ударил рукой по столу. — Слушать весь этот бред я не намерен! Теперь понятно, чего тобой так интересуются!
— Кто интересуется? — не понял Емельянов.
— Да один тип ко мне приходил. Ты самоубийство скрипача помнишь?
— Может, убийство, — поправил Емельянов, — вскрытия еще не было.
— Тьфу ты, черт! Горбатого могила исправит! — плюнул в сердцах Сергей Ильич. — Вечно ты со своими убийствами. Везде тебе мерещится. Ладно, если что, к доктору сходишь. А я о другом. Ты помнишь того второго, здоровенного лба, который вместе с Печерским был?
— Хам с надутой мордой, — сразу вспомнил Емельянов, — и что?
— Он ко мне приходил. Жмурко его фамилия. Сунул в нос красную книжицу и ну давай о тебе расспрашивать! Мол, что ты, где ты…
— И что ты сказал? — Емельянов вдруг почувствовал неприятный холодок под ложечкой, как будто с размаха его окунули в холодную воду.
— Ну, что всегда в таких случаях говорят. Какой ты классный опер и идейный коммунист.
— Я же не коммунист, — не выдержал Емельянов, — проверит и поймет, что ты солгал.
— Ну, может, я такое и не говорил, — смутился следователь, — уже не помню… Но хорошее о тебе точно сказал.
— Подожди, — насчет хорошего Емельянов не поверил сразу, — что конкретно он расспрашивал? Что его интересовало?
— Почему на дело скрипача приехал именно ты, — собравшись с духом, выпалил Сергей Ильич.
— Так, — Емельянов забарабанил пальцами по столу, — теперь дело скрипача. Час от часу не легче. И что ты сказал?
— А кто должен был поехать, кроме тебя, если это твой район?
— Ты специально пришел, чтобы про КГБ рассказать? — понял Емельянов.
— Предупредить тебя, дурня, — следователь встал со стула и направился к двери, — стоит ли вор того, чтобы из-за такой мрази подставлять свою голову? Подумай, Емельянов!
Дверь захлопнулась, а опер еще долго слышал звук его шагов.
Глава 17
Вонь стояла невыносимая. Воздух казался липким, он словно прилипал к ноздрям, к губам, накрывая лицо плотной, душной подушкой. И нужно было прилагать серьезные усилия, чтобы дышать.
Что-то сладковатое было в воздухе. Приторное, как переслащенный чай. К этой ноте отчетливо примешивался аромат гниения органических отходов. Казалось, так гниют испорченные остатки пищи, трупы животных. Мерзкая вонь.
Емельянов прижал к лицу носовой платок, очень жалея, что поблизости нет воды и нечем его смочить. Дышать через сухую ткань было невыносимо. До этого он честно пытался приспособиться к обстановке, не обращая внимания на запах. И даже выдержал так целых 10 минут.
Но потом плотная подушка буквально закупорила его легкие, подступая к горлу тошнотой. Емельянов представил себе эту жуткую картину: опер, блюющий на осмотре места происшествия. Падение хуже сложно было даже вообразить. И он достал платок.
Ситуация усугублялась еще тем, что голова у Емельянова была чугунной и, казалось, готова была воспалиться при любом прикосновении к лицу или волосам. Накануне вечером он перебрал лишнего.
Опер был слишком расстроен неприятностями на работе. После отвратительного разговора со следователем о закрытии дела Паука и скрипача его вызвал к себе начальник уголовного розыска и устроил ему скандал. Орал на него, как на мальчишку. Дал сроку два дня, чтобы завершить несколько открытых краж.
А потом произошло, собственно, то, чего и следовало было ожидать. Емельянов был поставлен в известность, что дело скрипача закрыто, так как уже есть заключение экспертизы, и это самоубийство. По самоубийству уголовные дела не открывают. А убийство Паука начальник велел списать на бандитские разборки, и, если не найдется мелкая шестерка, то можно отправить в архив как висяк.
К тому же, особо подчеркнул начальник, есть заключение, которое свидетельствует, что Паук умер от передозировки кокаина. Кокаин употреблял сам. Значит, почти естественная смерть. Нечего тратить время — и свое, и людей из отдела на то, чтобы разбираться в ссорах этой мрази и в смертях всяких наркоманов, которые повыходили из зон. Собаке — собачья смерть.
Даже видавшего виды Емельянова поразила наглость и циничность такого поведения. Он уже давно понял, что в работе советских правоохранительных органов всегда присутствует двойная мораль.
Лицемерят ради официальной статистики, лгут ради социалистических правил, подделывают отчеты, двурушничают, в глаза говорят одно, делают другое, думают третье. И так всегда. При этом выкручиваются, чтобы поменьше работать, создать вид бурной деятельности на пустом месте. И так — во всем.
На подобных принципах строилась статистика, которую специально подделывали, отправляя в партийные инстанции. Но никогда еще факты не подмахивались так цинично и нагло. Невозможно было на черное говорить белое и все время закрывать глаза.
Емельянов так и сказал. Конечно, рискованно было разговаривать с начальством в таком тоне, но он просто не выдержал.
— Расспроси. А насчет неизвестного в «Ракушке» — он не неизвестный, — четко произнес Емельянов.
— Ты что, установил его личность? — удивился Сергей Ильич. — И мне ничего не сказал?
— Вот, говорю, — опер пожал плечами.
— А как ты его нашел? — Сергей Ильич прищурился. — Ты же не искал его по базе, не проверял. Отпечатков пальцев нельзя было взять. И без вести пропавших таких нет.
— Установил оперативным путем, — в голосе Емельянова послышалось плохо скрытое раздражение. — А ты не говорил этому Печерскому, что если у тела срезали отпечатки пальцев, то нельзя такое списывать в архив! Естественная смерть, да?
— Ладно тебе, — следователь нахмурился. — Так кто? Говори.
— Рыков Сергей Витальевич, 9 июня 1924 года рождения. Уроженец города Одессы. Но это имя тебе ничего не скажет. Ты слышал о нем под другим именем. По-другому — это криминальный авторитет, вор Паук.
— Ничего ж себе! — следователь аж привстал.
— Трижды судимый, между прочим. Начинал как домушник в банде некоего Валета, пока того не расстреляли. Первую отсидку получил как раз за квартирные кражи. После отсидки пошел в гору. Вторая отсидка — кражи, разбой с отягощающими обстоятельствами. Чуть скостили срок за примерное поведение. В зоне короновали, получил авторитет. Потом — третья отсидка, в другом статусе. Он серьезно контролировал целый район города. Когда он вышел из зоны, его встречали чуть ли не с оркестром. Организовали хорошую квартиру для жилья, новый гардероб. Одежду всю купили у фарцы. Люди Паука, кстати, до сих пор не знают, что он умер. Он просто исчез без вести — и все.
— Что значит — не знают? — не понял следователь.
— А вот так. Я установил следующее. Паук жил в квартире на улице Петра Великого. Ну ты знаешь, это в самом центре города. Съемная двухкомнатная квартира, в которой он принимал своих людей. Паук ушел оттуда 30 апреля в 11 часов утра. В это время у него в гостях был его адъютант и правая рука Дато Минзаури, которого он опекал так же, как когда-то его опекал Валет, и был еще один домушник, который тоже недавно освободился. В 11 утра Паук сказал, что ему нужно выйти по небольшому делу. Если Дато его не дождется, пусть закрывает квартиру и уходит. И ушел сам. Дато выпроводил домушника и остался в квартире ждать Паука. К часу дня ему ждать надоело. Паук так и не пришел. У Дато были вторые ключи от этой квартиры, Паук дал. Дато закрыл квартиру и ушел. На следующее утро, около 10 утра, он вернулся в квартиру и сразу понял, что Паук не возвращался, не ночевал. Дато начал бить тревогу, поднял всех своих людей, но никто его не нашел. Никто не видел Паука и даже не знал, куда он мог направиться. И все. Дато ничего не знал о трупе в «Ракушке». Он до сих пор уверен, что Паук исчез без вести и может быть жив.
— Да уж… история, — следователь покачал головой.
— Ночью 2 мая в «Ракушке» нашли труп Паука, — продолжил Емельянов, — и умер он именно в эту ночь. То есть почти трое суток он был жив — 30 апреля, 1 мая и почти весь день 2 мая. Причем он находился в хороших условиях — одежда чистая, не измятая. Паук был гладко выбрит. Да и содержимое кишечника при вскрытии указывало на то, что он прекрасно ел несколько раз в день, не голодал.
— Он мог отравиться наркотиками. Передозировка, — не к месту вставил Сергей Ильич, всегда вставляющий замечания, не соответствующие действительности.
— Паук никогда не употреблял наркотиков, алкоголь — очень редко, — поморщился Емельянов, — он следил за своим здоровьем. Это знали все из его окружения. Хотя, к примеру, Дато во время их трехдневной попойки в Аркадии покупал кокаин и всем врал, что для Паука.
— Может, был у женщины? — снова вставил прокурорский.
— Постоянной женщины у него не было. Так, случайные связи. Я это проверил, — вздохнул Емельянов, всегда злящийся, когда люди не понимают элементарных вещей — как будто именно это он не проверил в первую очередь. — Правда, до третьего ареста он встречался с одной дамой, месяца два. Дама, кстати, из порядочных. Но за то время, что он находился в тюрьме, она вышла замуж и прекратила ему писать. Мы ее проверили, и люди Дато тоже. Года два она ничего не слышала о Пауке, а муж ее к криминалу вообще никакого отношения не имеет. Обычный порядочный инженер.
— Где же он был эти три дня? — воскликнул Сергей Ильич.
— Я знаю где, — сказал Емельянов и, взяв паузу, чтобы насладиться эффектом, добавил: — Он был либо дома у кого-то из сотрудников КГБ, либо на их конспиративной квартире.
— С чего ты это взял? — опешил следователь.
— С того, что КГБ очень сильно интересуется ворами. Именно поэтому нам велят закрыть дело Паука и спустить его на тормозах.
— Это… это… — Сергей Ильич так растерялся, что даже стал заикаться, — нас всех посадят за то, что ты ляпаешь подобное!
— Я не ляпаю, — оскорбился Емельянов, — это факт. Ты и сам прекрасно знаешь, что сейчас не так уж и важна криминальная преступность. Сейчас экономические преступления серьезней обычного воровства и разбоя. Вот поэтому я и удивляюсь — что от вора Паука понадобилось КГБ?
Емельянов говорил правду. С точки зрения криминала, 1966 год выдался более спокойным, чем все остальные. Но в то же время успокаивающие цифры об уменьшении преступности, выходящие «на поверхность», не имели ничего общего с тем, что происходило на самом деле.
В деле борьбы с преступлениями Хрущев наломал достаточно дров. Заявив в конце 1950-х, что через двадцать лет преступность в стране будет полностью искоренена, он провел радикальные преобразования в правоохранительной сфере.
В частности, в 1956 году он упразднил Министерство юстиции, а также провел кадровые чистки в КГБ и МВД. Во главе обоих ведомств он поставил не профессионалов, а партийных аппаратчиков. При таких начальниках тут же началось кадровое сокращение в подвластных им учреждениях. Так, уже после нескольких месяцев такой работы в органах внутренних дел было сокращено почти семь тысяч человек.
Спустя два года из МВД было сокращено вдвое больше людей — 14331 сотрудник. А к 1966 году, уже после Хрущева, сокращения достигли таких размеров, что государству был причинен самый настоящий вред.
Так, в первом полугодии 1966 года по сравнению со вторым полугодием 1965-го количество наиболее опасных преступлений в стране увеличилось на 22, 6 %. Происходило так потому, что на местах недосчитались достаточного количества сотрудников милиции.
В Одессе в 1966 году произошел точно такой же рост преступности, как и по всей стране. По количеству умышленных убийств лидировал Ильичевский район. Только в начале 1966 года в нем произошло девять тяжелых убийств.
По количеству грабежей лидировал Жовтневый — в нем за январь — февраль произошло 27 квартирных краж со взломом. По кражам государственного имущества лидировал Ильичевский. В нем за несколько месяцев начала года произошло 86 таких преступлений. А вот по кражам личного имущества у граждан в лидерах был Приморский — 11 случаев.
Только за три месяца в Ильичевском районе произошло восемь изнасилований, три тяжелых умышленных убийства, 153 квартирные кражи, 50 грабежей и разбоев, 66 хулиганств.
Это были пугающие цифры, которые тщательно замалчивались официальной статистикой. Именно в районах на окраинах Одессы находились школы и ПТУ с полным набором хулиганов, воров и фарцовщиков.
Так, множество учащихся ПТУ привлекались за ограбления квартир и прохожих на улицах. Был громкий случай, когда была задержана целая банда из школьников старших классов и учащихся ПТУ, которые занимались тем, что грабили людей в дворовых туалетах в самом центре города.
И подобная статистика ухудшалась с каждым днем. Существовали двойные цифры. Официально власть рапортовала одними цифрами — об улучшении криминальной ситуации в городе. Но каждый сотрудник правоохранительных органов, каждый оперативник знал и другую статистику, настоящую, которая на фоне оптимистических прогнозов партийных лидеров совсем не внушала оптимизма.
Знал такую статистику и Емельянов, поэтому его слова о том, что криминальная преступность не так уж важна, мол, идет на спад, были иронией. Иронией, которую прекрасно мог понять Сергей Ильич.
— Доиграешься, Емеля, — следователь надулся, как мышь на крупу, — а за твое ерничанье и меня на цугундер потащат.
— По-любому потащат, если ты будешь серьезные преступления списывать, — заметил Емельянов, — а дело Паука — это очень серьезное преступление. И оно повлияет на обстановку в городе. Вспомни мои слова.
— И как его убили? — прищурился следователь.
— Яд, — коротко бросил Емельянов, — ему дали яд на этой конспиративной квартире. И этот яд — разработка сотрудников КГБ.
— Так, всё! — Следователь ударил рукой по столу. — Слушать весь этот бред я не намерен! Теперь понятно, чего тобой так интересуются!
— Кто интересуется? — не понял Емельянов.
— Да один тип ко мне приходил. Ты самоубийство скрипача помнишь?
— Может, убийство, — поправил Емельянов, — вскрытия еще не было.
— Тьфу ты, черт! Горбатого могила исправит! — плюнул в сердцах Сергей Ильич. — Вечно ты со своими убийствами. Везде тебе мерещится. Ладно, если что, к доктору сходишь. А я о другом. Ты помнишь того второго, здоровенного лба, который вместе с Печерским был?
— Хам с надутой мордой, — сразу вспомнил Емельянов, — и что?
— Он ко мне приходил. Жмурко его фамилия. Сунул в нос красную книжицу и ну давай о тебе расспрашивать! Мол, что ты, где ты…
— И что ты сказал? — Емельянов вдруг почувствовал неприятный холодок под ложечкой, как будто с размаха его окунули в холодную воду.
— Ну, что всегда в таких случаях говорят. Какой ты классный опер и идейный коммунист.
— Я же не коммунист, — не выдержал Емельянов, — проверит и поймет, что ты солгал.
— Ну, может, я такое и не говорил, — смутился следователь, — уже не помню… Но хорошее о тебе точно сказал.
— Подожди, — насчет хорошего Емельянов не поверил сразу, — что конкретно он расспрашивал? Что его интересовало?
— Почему на дело скрипача приехал именно ты, — собравшись с духом, выпалил Сергей Ильич.
— Так, — Емельянов забарабанил пальцами по столу, — теперь дело скрипача. Час от часу не легче. И что ты сказал?
— А кто должен был поехать, кроме тебя, если это твой район?
— Ты специально пришел, чтобы про КГБ рассказать? — понял Емельянов.
— Предупредить тебя, дурня, — следователь встал со стула и направился к двери, — стоит ли вор того, чтобы из-за такой мрази подставлять свою голову? Подумай, Емельянов!
Дверь захлопнулась, а опер еще долго слышал звук его шагов.
Глава 17
Вонь стояла невыносимая. Воздух казался липким, он словно прилипал к ноздрям, к губам, накрывая лицо плотной, душной подушкой. И нужно было прилагать серьезные усилия, чтобы дышать.
Что-то сладковатое было в воздухе. Приторное, как переслащенный чай. К этой ноте отчетливо примешивался аромат гниения органических отходов. Казалось, так гниют испорченные остатки пищи, трупы животных. Мерзкая вонь.
Емельянов прижал к лицу носовой платок, очень жалея, что поблизости нет воды и нечем его смочить. Дышать через сухую ткань было невыносимо. До этого он честно пытался приспособиться к обстановке, не обращая внимания на запах. И даже выдержал так целых 10 минут.
Но потом плотная подушка буквально закупорила его легкие, подступая к горлу тошнотой. Емельянов представил себе эту жуткую картину: опер, блюющий на осмотре места происшествия. Падение хуже сложно было даже вообразить. И он достал платок.
Ситуация усугублялась еще тем, что голова у Емельянова была чугунной и, казалось, готова была воспалиться при любом прикосновении к лицу или волосам. Накануне вечером он перебрал лишнего.
Опер был слишком расстроен неприятностями на работе. После отвратительного разговора со следователем о закрытии дела Паука и скрипача его вызвал к себе начальник уголовного розыска и устроил ему скандал. Орал на него, как на мальчишку. Дал сроку два дня, чтобы завершить несколько открытых краж.
А потом произошло, собственно, то, чего и следовало было ожидать. Емельянов был поставлен в известность, что дело скрипача закрыто, так как уже есть заключение экспертизы, и это самоубийство. По самоубийству уголовные дела не открывают. А убийство Паука начальник велел списать на бандитские разборки, и, если не найдется мелкая шестерка, то можно отправить в архив как висяк.
К тому же, особо подчеркнул начальник, есть заключение, которое свидетельствует, что Паук умер от передозировки кокаина. Кокаин употреблял сам. Значит, почти естественная смерть. Нечего тратить время — и свое, и людей из отдела на то, чтобы разбираться в ссорах этой мрази и в смертях всяких наркоманов, которые повыходили из зон. Собаке — собачья смерть.
Даже видавшего виды Емельянова поразила наглость и циничность такого поведения. Он уже давно понял, что в работе советских правоохранительных органов всегда присутствует двойная мораль.
Лицемерят ради официальной статистики, лгут ради социалистических правил, подделывают отчеты, двурушничают, в глаза говорят одно, делают другое, думают третье. И так всегда. При этом выкручиваются, чтобы поменьше работать, создать вид бурной деятельности на пустом месте. И так — во всем.
На подобных принципах строилась статистика, которую специально подделывали, отправляя в партийные инстанции. Но никогда еще факты не подмахивались так цинично и нагло. Невозможно было на черное говорить белое и все время закрывать глаза.
Емельянов так и сказал. Конечно, рискованно было разговаривать с начальством в таком тоне, но он просто не выдержал.