Имя врага
Часть 13 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Интуиция превращалась в пылающий, алый пожар. Конечно, можно было бы действовать официальными методами — послать за слесарем из жилконторы, начать составлять протокол… Но Емельянов прекрасно знал, что в случае самого плохого развития событий никто и не будет допытываться, как именно он вошел в квартиру. Поэтому он достал из кармана отмычку и принялся колдовать над замком. Прошло минуты полторы, не больше. Замок оказался настолько простым, что его можно было бы открыть и пальцем. Раздался щелчок, и дверь подалась вперед.
Первая комната была гостиной — огромная, с двумя окнами и да, действительно с балконом. В глаза сразу же бросалось наличие антикварной мебели и ковров. Картину довершали хрустальные вазы и бронзовые лампы. Было видно, что скрипач жил богато и очень любил антикварные вещи. Однако все это великолепие портил беспорядок, который, судя по всему, накапливался не один день, а был присущ творческой личности.
На кожаный диван была навалена гора одежды. На столике рядом возвышалась грязная посуда. Такая же рискующая развалиться горка посуды стояла на одном из подоконников. Занавеска на этом окне была оборвана до половины. На полу валялись скомканные газеты, обувь… Комната действительно нуждалась в хорошей уборке.
— А… у него всегда такой бардак? — Емельянов обернулся к соседке, которая просочилась вслед за оперативниками и теперь с тревогой оглядывалась вокруг.
— Ну а что вы хотите… Он творческий человек, к тому же холостяк.
«Творческие способности не оправдывают свинства в быту», — про себя подумал Емельянов, однако вслух ничего не сказал.
Дверь во вторую комнату была закрыта — к счастью, не на замок, хотя замок в двери был. Емельянов сразу понял, что это спальня. Он решительно толкнул дверь вперед. И увидел то, о чем уже просто кричала его интуиция.
Скрипач висел на трубе центрального отопления, которая проходила над окном. Лицо его было иссиня-черным. Из распухших губ вывалился прокушенный язык. В комнате стоял страшный запах. Емельянов знал по опыту, что в момент смерти от удушения происходит дефекация. В общем, ничего нового…
Судя по всему, веревку Лифшиц сплел из собственных подтяжек. Сам он был в белой майке и полосатых, в серо-синюю полоску пижамных штанах. Обуви на нем не было. На полу валялись тапочки. Выглядело все так, как будто скрипач закрепил веревку, влез на подоконник и оттолкнулся от него…
Соседка закричала. Страшный ее крик прорезал воздух. Емельянов уже знал, что после этого крика она станет биться в истерике, поэтому резко скомандовал, не оборачиваясь:
— Уберите ее!
У него не было времени успокаивать ее, а истерика мешала работать. Сотрудники подхватили соседку под руки и вывели из комнаты скрипача — скорей всего, на кухню. Началась обыкновенная оперативная работа.
Сотрудники, кряхтя, сняли тело и положили на пол. Емельянов убедился, что веревкой действительно послужили подтяжки. На комоде рядом с широкой двухспальной кроватью обнаружилась предсмертная записка. Емельянов отметил, что кровать не расстелена, однако верхнее покрывало примято, что означало — скрипач все-таки лежал.
В записке простым карандашом было написано: «Умираю сам, в моей смерти прошу никого не винить». Маленький огрызок карандаша валялся рядом на комоде. Записку предстояло отправить на экспертизу, чтобы установить, действительно ли это почерк покойного. А после вскрытия, Емельянов знал эту процедуру, дело можно будет закрыть.
Однако никто не отменял осмотра места происшествия и опроса свидетелей. Емельянов, вздохнув, склонился над покойником.
На шее отчетливо виднелась фиолетово-черная странгуляционная борозда. Даже после такой ужасающей смерти было заметно, что при жизни Лифшиц был красив — высок, худощав. У него были вьющиеся, черные волосы, опускавшиеся ниже плеч, без признака седины. Такие мужчины нравятся женщинам, и Емельянов отметил это.
Отойдя и дав возможность судмедэксперту заняться телом, он принялся осматривать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это был большой чемодан из полированной коричневой кожи, обклеенный заграничными наклейками.
Он что, собирался уезжать? Емельянов нахмурился. Что-то здесь не стыковалось. Отъезд как-то не сочетался с самоубийством. Наклейки на чемодане были довольно веселые. Судя по ним, скрипач побывал во многих странах.
Емельянов открыл шкаф — там висели в основном пустые вешалки. Пара оставшихся костюмов были совсем уж обыкновенными, поношенными. Похоже, свою лучшую одежду скрипач упаковал в чемодан. То же самое касалось и обуви: в шкафу оставались только старые туфли и ботинки. В комоде возле кровати был страшный беспорядок. Емельянов подумал, что надо было бы пересмотреть все очень тщательно. Интуиция снова подала тревожный сигнал.
На тумбочке возле самой кровати лежали книги — Стендаль «Пармская обитель», сборник рассказов Джека Лондона и сборник рассказов Пришвина. Сверху — очки, еще одни в футляре. Тут же змеей свилась золотая цепочка, а рядом с ней лежал золотой мужской перстень с черным камнем.
В самой тумбочке было два довольно широких отделения — верхнее и нижнее. В первом Емельянов увидел старинные армейские часы. Также там лежал бумажник. В нем оказалась огромная сумма денег: 1800 советских рублей и 1500 американских долларов. Емельянов поневоле присвистнул: при пересчете на советские зарплаты это составляло целое состояние. Кроме того, в первом отделении обнаружился паспорт на имя Лифшица Семена Аркадьевича, который был прописан в доме на Челюскинцев и никогда не был женат…
Во втором отделении обнаружилась почти пустая бутылка из-под греческого коньяка — напитка оставалось только на донышке, половина бутылки гаванского рома и бутылка водки, в которой оставалось не больше четверти. Емельянов хмыкнул: «Хорош трезвенник». Почему-то ему сразу стало ясно, что эти напитки употреблял сам скрипач.
Возле окна, напротив кровати, стоял столик. На нем лежал футляр, в который была упакована скрипка, и портфель с нотами. Все это имело какой-то абсолютно дорожный вид. Было очевидно, что скрипач собирался взять их с собой в дорогу.
Подошел судмедэксперт.
— Смерть наступила приблизительно между 5 и 7 часами утра. Более точно — после вскрытия. Могу еще добавить, что перед смертью он был достаточно пьян.
— Причина смерти?
— Повешение, перелом шейных позвонков и асфиксия. И, судя по всем признакам, он сделал это сам.
— То есть это все-таки самоубийство? — нахмурился Емельянов.
— На первый взгляд, да. Но… — Эксперт замялся, и Емельянов мгновенно ухватился за это.
— Но — что? Что смущает?
— Да есть кое-что, — эксперт вздохнул. — На спине у него, между лопатками, я обнаружил россыпь синяков. Происхождения их я пока не могу объяснить. И большой, совсем свежий синяк на левом бедре. По его состоянию я могу сказать, что он появился буквально перед смертью. Совсем свежий. Полуовальной формы. Более точно покажет вскрытие.
— Его могли повесить? Насильно? — Емельянов чувствовал, как его интуиция бушует вовсю.
— Нет, — судмедэксперт покачал головой, — по первичным признакам выходит, что он повесился сам. Однако меня очень смущают эти синяки. Всегда, когда на теле самоубийцы находятся какие-то насильственные следы, это повод насторожиться.
— Я понял, — Емельянов кивнул. — А что насчет алкоголя? Сильно он был пьян? Могли что-то ему подмешать?
— Учитывая, что запах алкоголя сохранился даже после смерти, я бы сказал, что очень сильно пьян. А насчет подмешать — опять-таки, это покажет вскрытие, анализы. Ну вы же сами понимаете, без них никак.
Емельянов вспомнил почти пустую бутылку из-под коньяка. Да, если скрипач выпил ее сам, он был пьян очень сильно. Синяки могли появиться, когда он в пьяном виде пытался залезть на подоконник, но не удержал равновесия и свалился с него.
На первый взгляд все выглядело так. В три часа ночи скрипач был трезв как стеклышко и говорил с соседкой. И он был один. Затем он отправился к себе, где с 3 до 5 часов ночи выпил почти бутылку коньяка. Это означает, что он был очень сильно расстроен, находился просто в ужасном душевном волнении. Когда напился, решил покончить с собой…
Вот тут и появился следователь прокуратуры, Сергей Ильич. Хмыкнул:
— Ну что, опять тебе повезло, Емеля? Самоубийство? Дело можно закрывать?
— Как сказать, — буркнул Емельянов, который ненавидел просто до смерти, когда его называли Емелей, — есть еще синяки. И собранные вещи.
— А это здесь при чем? — не понял следователь.
— Нелогично. Человек собрался уезжать, упаковал все самые лучшие вещи, а потом полез в петлю? А почему на теле есть следы насилия?
— Емеля, не усложняй жизнь себе, а заодно и всем окружающим! Творческие люди способны на все что угодно. У них нет логики.
Но Емельянов попросту отмахнулся от следователя. Он собирался тщательно сфотографировать и осмотреть комнаты, а затем — допросить свидетелей.
Глава 10
— Странный синяк, — судмедэксперт подошел к Емельянову, когда тот только собирался выходить из комнаты, чтобы допросить соседку.
— Чем странный? — остановился оперативник, привыкший всегда прислушиваться к его мнению. Тем более, что сегодня ему повезло.
Судмедэкспертов было у них два. Первый, громогласный, двухметровый пенсионер, любил поговорить ни о чем, громыхал как пустая бочка и с огромной вероятностью ошибался в своих выводах. Очень часто из-за его неправильных заключений следствие не только затягивалось, но и заходило в тупик. С ним пытались бороться, но это было бесполезно. У него были связи — родственники в самой партийной верхушке. И, несмотря на очень плохую работу, он все равно оставался на своем месте.
Вторым же был бывший врач, тихий, застенчивый еврей лет 45-ти. Он ходил в огромных очках, которые очень ему не шли, делая его лицо гротескным и даже уродливым. Поговаривали, что он был разжалован в судмедэксперты по политическим убеждениям после блестящей карьеры хирурга. Емельянов не знал его биографию в точности, знал он только одно: каждое слово этого эксперта было чистым золотом. Он не только никогда не ошибался, он еще обладал невероятной интуицией, позволяющей делать абсолютно верные выводы буквально из воздуха. И вот теперь на этот вызов приехал именно он, а потому Емельянов считал, что ему невероятно повезло.
— Судя по форме кровоизлияния, его били с огромной силой. Если бы так били трезвого человека, он обязательно должен был бы закричать, — задумчиво произнес эксперт, — но покойный был пьян. А алкоголь не только подавляет чувствительность, но и очень сильно снижает болевой порог. В больших дозах алкоголь может быть серьезным болеутоляющим. Поэтому, если с такой силой били пьяного человека, он мог вообще ничего не почувствовать.
— Зачем бить пьяного? — спросил Емельянов.
— Вот это вопрос, — эксперт вздохнул. — Нелегкая здесь задача. Странное дело. Особенно неприятное потому, что погиб талантливый человек, артист. Дело в том, что я слышал его игру.
— Он был хорошим скрипачом?
— Он был гением. Казалось, скрипка разговаривает различными человеческими голосами. И с концерта ты выходил, как будто слышал голос богов. Но ему было тяжело в этой стране. Гениальный скрипач, по воле какого-то ничтожества — руководителя филармонии, натасканного партийными приказами, он играл роль второй скрипки, почти аккомпаниатора, пока какое-то бездарное существо с партбилетом строило из себя солиста и уродовало драгоценный, старинный инструмент.
— Вы были лично знакомы с ним? — удивился Емельянов.
— К сожалению, нет. Но у нас были общие друзья. И я сам знаю, как ему жилось в этом мире. Как и всем нам.
— Вы имеете в виду евреев? — Емельянов спросил прямо, потому что привык называть вещи своими именами. Тем более, что знал: бывший врач — это единственный человек, с которым можно это сделать. Он поймет.
До Емельянова доходили слухи о подобной несправедливости, но он никогда не придавал им значения, потому что не сталкивался с этим сам, лично. И вот тут, впервые, глядя в задумчивые, печальные глаза за уродливыми очками в толстой оправе, задумался, что в этом мире что-то не так.
Человек с блестящим умом, с невероятной памятью и склонностью к анализу занимался тем, что исследовал трупы всяких пропойц, самоубийц, мелкой шантрапы, двинувшей друг дружку бутылкой по голове. А прославленный скрипач — человек, который обладал невероятным, уникальным талантом, жил в аду огромной коммунальной квартиры, где кроме него проживали еще пять семей, и был вынужден довольствоваться общей уборной и готовить еду на общей кухне, где над плитами сушились панталоны какой-то пьяной уборщицы.
Емельянов никогда не задумывался о несправедливости этого мира, но здесь они воочию встали перед ним во всей красе. И он вдруг почувствовал странный привкус горечи в горле. Может быть, причиной роковой петли для знаменитого скрипача стала такая вот жизненная несправедливость?
Емельянов неожиданно усмехнулся: звучит как название дешевого детективного романа, той позорной и похабной литературы, с которой изо всех сил борются советские критики, но которая продается из-под полы за большие деньги: «Роковая петля»! Однако ухмылка вышла вымученной, и смеяться ему не хотелось.
— Вы умный человек, — вздохнул бывший врач, — вы видите вещи, которые многие люди просто не замечают. Вы даже смотрите человеку прямо в глаза. Это такая редкость в наше время! Сейчас боятся смотреть прямо в глаза, предпочитают отводить их в сторону, прятать взгляд.
— У вас печальные глаза, — сказал Емельянов.
— В таких глазах собрана вся скорбь моего народа, — усмехнулся эксперт. — Так говорят. Но не будем о печальном. Я знаю, что скрипачу жилось не сладко — так же не сладко, как живется в этом мире всем евреям, которые всегда чужие. А знаете, как сложно жить, когда даже в той стране, где ты родился, ты всегда чужой?
— Скрипач тоже был чужим? — прямо спросил Емельянов.
— Конечно. Но это было бы слишком просто. Взял и повесился из-за притеснений? На самом деле все творческие люди обладают очень тонкой душевной организацией. А успешно заниматься творчеством и добиться успеха в своем искусстве может только человек без кожи. Представляете себе, как больно жить человеку без кожи?
Емельянов задумался. Причины, по которым успешный, талантливый, известный человек мог решиться на такой шаг, не шли у него из головы.
— Но я позвал вас не для того, чтобы морочить вам голову! — улыбнулся эксперт. — Просто подумайте про синяки. И еще очень интересно, почему человек, который собрался уезжать, и уезжать за рубеж, в капиталистическую страну, решил напиться, а потом повеситься?
— С чего вы взяли, что в капиталистическую страну? — поразился Емельянов.
— А вы чемодан его видели? Это дорогой, фирменный чемодан из натуральной кожи. На нем наклейки из капстран, в которых он уже был. Такой чемодан не берут для гастролей в Житомире.
Первая комната была гостиной — огромная, с двумя окнами и да, действительно с балконом. В глаза сразу же бросалось наличие антикварной мебели и ковров. Картину довершали хрустальные вазы и бронзовые лампы. Было видно, что скрипач жил богато и очень любил антикварные вещи. Однако все это великолепие портил беспорядок, который, судя по всему, накапливался не один день, а был присущ творческой личности.
На кожаный диван была навалена гора одежды. На столике рядом возвышалась грязная посуда. Такая же рискующая развалиться горка посуды стояла на одном из подоконников. Занавеска на этом окне была оборвана до половины. На полу валялись скомканные газеты, обувь… Комната действительно нуждалась в хорошей уборке.
— А… у него всегда такой бардак? — Емельянов обернулся к соседке, которая просочилась вслед за оперативниками и теперь с тревогой оглядывалась вокруг.
— Ну а что вы хотите… Он творческий человек, к тому же холостяк.
«Творческие способности не оправдывают свинства в быту», — про себя подумал Емельянов, однако вслух ничего не сказал.
Дверь во вторую комнату была закрыта — к счастью, не на замок, хотя замок в двери был. Емельянов сразу понял, что это спальня. Он решительно толкнул дверь вперед. И увидел то, о чем уже просто кричала его интуиция.
Скрипач висел на трубе центрального отопления, которая проходила над окном. Лицо его было иссиня-черным. Из распухших губ вывалился прокушенный язык. В комнате стоял страшный запах. Емельянов знал по опыту, что в момент смерти от удушения происходит дефекация. В общем, ничего нового…
Судя по всему, веревку Лифшиц сплел из собственных подтяжек. Сам он был в белой майке и полосатых, в серо-синюю полоску пижамных штанах. Обуви на нем не было. На полу валялись тапочки. Выглядело все так, как будто скрипач закрепил веревку, влез на подоконник и оттолкнулся от него…
Соседка закричала. Страшный ее крик прорезал воздух. Емельянов уже знал, что после этого крика она станет биться в истерике, поэтому резко скомандовал, не оборачиваясь:
— Уберите ее!
У него не было времени успокаивать ее, а истерика мешала работать. Сотрудники подхватили соседку под руки и вывели из комнаты скрипача — скорей всего, на кухню. Началась обыкновенная оперативная работа.
Сотрудники, кряхтя, сняли тело и положили на пол. Емельянов убедился, что веревкой действительно послужили подтяжки. На комоде рядом с широкой двухспальной кроватью обнаружилась предсмертная записка. Емельянов отметил, что кровать не расстелена, однако верхнее покрывало примято, что означало — скрипач все-таки лежал.
В записке простым карандашом было написано: «Умираю сам, в моей смерти прошу никого не винить». Маленький огрызок карандаша валялся рядом на комоде. Записку предстояло отправить на экспертизу, чтобы установить, действительно ли это почерк покойного. А после вскрытия, Емельянов знал эту процедуру, дело можно будет закрыть.
Однако никто не отменял осмотра места происшествия и опроса свидетелей. Емельянов, вздохнув, склонился над покойником.
На шее отчетливо виднелась фиолетово-черная странгуляционная борозда. Даже после такой ужасающей смерти было заметно, что при жизни Лифшиц был красив — высок, худощав. У него были вьющиеся, черные волосы, опускавшиеся ниже плеч, без признака седины. Такие мужчины нравятся женщинам, и Емельянов отметил это.
Отойдя и дав возможность судмедэксперту заняться телом, он принялся осматривать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, это был большой чемодан из полированной коричневой кожи, обклеенный заграничными наклейками.
Он что, собирался уезжать? Емельянов нахмурился. Что-то здесь не стыковалось. Отъезд как-то не сочетался с самоубийством. Наклейки на чемодане были довольно веселые. Судя по ним, скрипач побывал во многих странах.
Емельянов открыл шкаф — там висели в основном пустые вешалки. Пара оставшихся костюмов были совсем уж обыкновенными, поношенными. Похоже, свою лучшую одежду скрипач упаковал в чемодан. То же самое касалось и обуви: в шкафу оставались только старые туфли и ботинки. В комоде возле кровати был страшный беспорядок. Емельянов подумал, что надо было бы пересмотреть все очень тщательно. Интуиция снова подала тревожный сигнал.
На тумбочке возле самой кровати лежали книги — Стендаль «Пармская обитель», сборник рассказов Джека Лондона и сборник рассказов Пришвина. Сверху — очки, еще одни в футляре. Тут же змеей свилась золотая цепочка, а рядом с ней лежал золотой мужской перстень с черным камнем.
В самой тумбочке было два довольно широких отделения — верхнее и нижнее. В первом Емельянов увидел старинные армейские часы. Также там лежал бумажник. В нем оказалась огромная сумма денег: 1800 советских рублей и 1500 американских долларов. Емельянов поневоле присвистнул: при пересчете на советские зарплаты это составляло целое состояние. Кроме того, в первом отделении обнаружился паспорт на имя Лифшица Семена Аркадьевича, который был прописан в доме на Челюскинцев и никогда не был женат…
Во втором отделении обнаружилась почти пустая бутылка из-под греческого коньяка — напитка оставалось только на донышке, половина бутылки гаванского рома и бутылка водки, в которой оставалось не больше четверти. Емельянов хмыкнул: «Хорош трезвенник». Почему-то ему сразу стало ясно, что эти напитки употреблял сам скрипач.
Возле окна, напротив кровати, стоял столик. На нем лежал футляр, в который была упакована скрипка, и портфель с нотами. Все это имело какой-то абсолютно дорожный вид. Было очевидно, что скрипач собирался взять их с собой в дорогу.
Подошел судмедэксперт.
— Смерть наступила приблизительно между 5 и 7 часами утра. Более точно — после вскрытия. Могу еще добавить, что перед смертью он был достаточно пьян.
— Причина смерти?
— Повешение, перелом шейных позвонков и асфиксия. И, судя по всем признакам, он сделал это сам.
— То есть это все-таки самоубийство? — нахмурился Емельянов.
— На первый взгляд, да. Но… — Эксперт замялся, и Емельянов мгновенно ухватился за это.
— Но — что? Что смущает?
— Да есть кое-что, — эксперт вздохнул. — На спине у него, между лопатками, я обнаружил россыпь синяков. Происхождения их я пока не могу объяснить. И большой, совсем свежий синяк на левом бедре. По его состоянию я могу сказать, что он появился буквально перед смертью. Совсем свежий. Полуовальной формы. Более точно покажет вскрытие.
— Его могли повесить? Насильно? — Емельянов чувствовал, как его интуиция бушует вовсю.
— Нет, — судмедэксперт покачал головой, — по первичным признакам выходит, что он повесился сам. Однако меня очень смущают эти синяки. Всегда, когда на теле самоубийцы находятся какие-то насильственные следы, это повод насторожиться.
— Я понял, — Емельянов кивнул. — А что насчет алкоголя? Сильно он был пьян? Могли что-то ему подмешать?
— Учитывая, что запах алкоголя сохранился даже после смерти, я бы сказал, что очень сильно пьян. А насчет подмешать — опять-таки, это покажет вскрытие, анализы. Ну вы же сами понимаете, без них никак.
Емельянов вспомнил почти пустую бутылку из-под коньяка. Да, если скрипач выпил ее сам, он был пьян очень сильно. Синяки могли появиться, когда он в пьяном виде пытался залезть на подоконник, но не удержал равновесия и свалился с него.
На первый взгляд все выглядело так. В три часа ночи скрипач был трезв как стеклышко и говорил с соседкой. И он был один. Затем он отправился к себе, где с 3 до 5 часов ночи выпил почти бутылку коньяка. Это означает, что он был очень сильно расстроен, находился просто в ужасном душевном волнении. Когда напился, решил покончить с собой…
Вот тут и появился следователь прокуратуры, Сергей Ильич. Хмыкнул:
— Ну что, опять тебе повезло, Емеля? Самоубийство? Дело можно закрывать?
— Как сказать, — буркнул Емельянов, который ненавидел просто до смерти, когда его называли Емелей, — есть еще синяки. И собранные вещи.
— А это здесь при чем? — не понял следователь.
— Нелогично. Человек собрался уезжать, упаковал все самые лучшие вещи, а потом полез в петлю? А почему на теле есть следы насилия?
— Емеля, не усложняй жизнь себе, а заодно и всем окружающим! Творческие люди способны на все что угодно. У них нет логики.
Но Емельянов попросту отмахнулся от следователя. Он собирался тщательно сфотографировать и осмотреть комнаты, а затем — допросить свидетелей.
Глава 10
— Странный синяк, — судмедэксперт подошел к Емельянову, когда тот только собирался выходить из комнаты, чтобы допросить соседку.
— Чем странный? — остановился оперативник, привыкший всегда прислушиваться к его мнению. Тем более, что сегодня ему повезло.
Судмедэкспертов было у них два. Первый, громогласный, двухметровый пенсионер, любил поговорить ни о чем, громыхал как пустая бочка и с огромной вероятностью ошибался в своих выводах. Очень часто из-за его неправильных заключений следствие не только затягивалось, но и заходило в тупик. С ним пытались бороться, но это было бесполезно. У него были связи — родственники в самой партийной верхушке. И, несмотря на очень плохую работу, он все равно оставался на своем месте.
Вторым же был бывший врач, тихий, застенчивый еврей лет 45-ти. Он ходил в огромных очках, которые очень ему не шли, делая его лицо гротескным и даже уродливым. Поговаривали, что он был разжалован в судмедэксперты по политическим убеждениям после блестящей карьеры хирурга. Емельянов не знал его биографию в точности, знал он только одно: каждое слово этого эксперта было чистым золотом. Он не только никогда не ошибался, он еще обладал невероятной интуицией, позволяющей делать абсолютно верные выводы буквально из воздуха. И вот теперь на этот вызов приехал именно он, а потому Емельянов считал, что ему невероятно повезло.
— Судя по форме кровоизлияния, его били с огромной силой. Если бы так били трезвого человека, он обязательно должен был бы закричать, — задумчиво произнес эксперт, — но покойный был пьян. А алкоголь не только подавляет чувствительность, но и очень сильно снижает болевой порог. В больших дозах алкоголь может быть серьезным болеутоляющим. Поэтому, если с такой силой били пьяного человека, он мог вообще ничего не почувствовать.
— Зачем бить пьяного? — спросил Емельянов.
— Вот это вопрос, — эксперт вздохнул. — Нелегкая здесь задача. Странное дело. Особенно неприятное потому, что погиб талантливый человек, артист. Дело в том, что я слышал его игру.
— Он был хорошим скрипачом?
— Он был гением. Казалось, скрипка разговаривает различными человеческими голосами. И с концерта ты выходил, как будто слышал голос богов. Но ему было тяжело в этой стране. Гениальный скрипач, по воле какого-то ничтожества — руководителя филармонии, натасканного партийными приказами, он играл роль второй скрипки, почти аккомпаниатора, пока какое-то бездарное существо с партбилетом строило из себя солиста и уродовало драгоценный, старинный инструмент.
— Вы были лично знакомы с ним? — удивился Емельянов.
— К сожалению, нет. Но у нас были общие друзья. И я сам знаю, как ему жилось в этом мире. Как и всем нам.
— Вы имеете в виду евреев? — Емельянов спросил прямо, потому что привык называть вещи своими именами. Тем более, что знал: бывший врач — это единственный человек, с которым можно это сделать. Он поймет.
До Емельянова доходили слухи о подобной несправедливости, но он никогда не придавал им значения, потому что не сталкивался с этим сам, лично. И вот тут, впервые, глядя в задумчивые, печальные глаза за уродливыми очками в толстой оправе, задумался, что в этом мире что-то не так.
Человек с блестящим умом, с невероятной памятью и склонностью к анализу занимался тем, что исследовал трупы всяких пропойц, самоубийц, мелкой шантрапы, двинувшей друг дружку бутылкой по голове. А прославленный скрипач — человек, который обладал невероятным, уникальным талантом, жил в аду огромной коммунальной квартиры, где кроме него проживали еще пять семей, и был вынужден довольствоваться общей уборной и готовить еду на общей кухне, где над плитами сушились панталоны какой-то пьяной уборщицы.
Емельянов никогда не задумывался о несправедливости этого мира, но здесь они воочию встали перед ним во всей красе. И он вдруг почувствовал странный привкус горечи в горле. Может быть, причиной роковой петли для знаменитого скрипача стала такая вот жизненная несправедливость?
Емельянов неожиданно усмехнулся: звучит как название дешевого детективного романа, той позорной и похабной литературы, с которой изо всех сил борются советские критики, но которая продается из-под полы за большие деньги: «Роковая петля»! Однако ухмылка вышла вымученной, и смеяться ему не хотелось.
— Вы умный человек, — вздохнул бывший врач, — вы видите вещи, которые многие люди просто не замечают. Вы даже смотрите человеку прямо в глаза. Это такая редкость в наше время! Сейчас боятся смотреть прямо в глаза, предпочитают отводить их в сторону, прятать взгляд.
— У вас печальные глаза, — сказал Емельянов.
— В таких глазах собрана вся скорбь моего народа, — усмехнулся эксперт. — Так говорят. Но не будем о печальном. Я знаю, что скрипачу жилось не сладко — так же не сладко, как живется в этом мире всем евреям, которые всегда чужие. А знаете, как сложно жить, когда даже в той стране, где ты родился, ты всегда чужой?
— Скрипач тоже был чужим? — прямо спросил Емельянов.
— Конечно. Но это было бы слишком просто. Взял и повесился из-за притеснений? На самом деле все творческие люди обладают очень тонкой душевной организацией. А успешно заниматься творчеством и добиться успеха в своем искусстве может только человек без кожи. Представляете себе, как больно жить человеку без кожи?
Емельянов задумался. Причины, по которым успешный, талантливый, известный человек мог решиться на такой шаг, не шли у него из головы.
— Но я позвал вас не для того, чтобы морочить вам голову! — улыбнулся эксперт. — Просто подумайте про синяки. И еще очень интересно, почему человек, который собрался уезжать, и уезжать за рубеж, в капиталистическую страну, решил напиться, а потом повеситься?
— С чего вы взяли, что в капиталистическую страну? — поразился Емельянов.
— А вы чемодан его видели? Это дорогой, фирменный чемодан из натуральной кожи. На нем наклейки из капстран, в которых он уже был. Такой чемодан не берут для гастролей в Житомире.