Имя для Лис
Часть 16 из 38 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Бусины, равные счетом волкам,
Станут короной всем прочим дарам.
Жизнь – колесо. Знай, найдешь сей венец:
Первая бусина – нитке конец.
Дверь открывая, назад не пройти,
Истина ждет лишь в начале пути».
– Это очень похоже на… полную белиберду, – вздохнул Атос.
– Нэ думаю. – Извель показала нам корешок книги. – «Боги: истоки и могущественные дары», автор – монах Иераком. Я читала про нэго, говорят, он общался с Поглощающими и Слепящими, собирая сведения для своего труда.
Я невольно заерзала.
Я рассказала Извель почти все про Поглощающих, не утаила и историю Слэйто. А вот раскрыть личность нашего компаньона Атосу не спешила. Сначала думала, что это создаст еще больше напряжения между мужчинами, а потом – что разрушит зарождающуюся дружбу. Но про браслет Карамина я рассказывала обоим, поэтому могла говорить откровенно.
– Даже если в стихе речь о тех самых бусинах, тут много противоречий. Например, в строках говорится, что это дар времени, а, как мы знаем, браслет принадлежал Карамину, богу дороги и спутнику путешественников. Тут также упоминается, что бусин столько же, сколько волков. Если это иносказание, то под волками имеются в виду чувства, как в Волчьем саду. Опять ошибка: всего чувств-волков насчитывается восемнадцать, а бусин в браслете было шестнадцать. Ну и история с возвращением к началу совсем не к месту. Хотелось бы думать, что все это связано с дверями, которые призвал ключ и из которых выходил среброволосый принц. Но не будем забывать: сейчас артефакт нам бесполезен. Он уничтожен магическим взрывом в Сиазовой лощине.
Извель, согласная с моими доводами, кивнула и сказала устало:
– Возможно, завтра нам повэзет больше, Лис’енок. Можэт быть, хотя бы во снэ мы увидим, где искать? Потому что мои идэи иссякли.
Ока была права. Надежда найти ответ быстро таяла. Можно было прожить в Дивных библиотеках еще год и не отыскать ничего. Требовалась демоническая удача, чтобы среди этих залов обнаружить хотя бы намек на проклятый народ.
* * *
Ночевали мы в старых кельях. Когда-то при Дивных библиотеках Кармака был монастырь и монахи денно и нощно вели учет всем книгам и свиткам, попавшим в эти стены. Поэтому кельи построили как можно ближе к книгохранилищу. Не знаю, как чувствовали себя монахи, но мне в этой комнатушке было неуютно. Все те же банки со светлячками служили единственными источниками света в комнатушке размером едва ли два метра на метр. Даже мне тут было тесно и душно, что уж говорить об Атосе. В первую же ночь ему приснилось, что он лежит в тесном гробу.
– Я проснулся и понял, что это не сон. Наши кельи и есть настоящие каменные гробы, – добавил крайниец.
– Мастера-библиотекари говорят, что монахи нередко умирали во сне, – признался Лорей. Возвращаться в келью мне хотелось теперь еще меньше.
Поэтому, после того как мы нашли стих, я решила побродить по центральным залам. Там было так же темно, как и везде, но купол находился высоко над головой, а по невидимым воздуховодам в помещение попадал свежий воздух с улицы. Это настолько разительно отличалось от затхлости книгохранилища, что по вполне понятным причинам мальчишки – ученики библиотекарей выбрали это место для своих сборищ. В темноте раздавался гул разговоров, иногда прерываемый всплесками смеха. Здесь обитала сама жизнь: юная, громкая, несдержанная. И она мне нравилась.
Откуда-то справа до меня донеслось мяуканье, а слева – легкая перебранка, окончившаяся звучным шлепком-подзатыльником. Внезапно на меня налетел невысокий паренек. Судя по шуршанию, в руках у него была стопка листов, которая рассыпалась от столкновения. Мальчишка резво отскочил и, даже не извинившись, побежал прочь.
– Постой! – крикнула я вслед удаляющемуся топоту. – Ты забыл свои записи.
Но парень то ли не слышал, то ли испугался. Я подобрала листы и направилась к кабинетам мастеров-библиотекарей, чтобы оставить их там, – пусть сами разбираются, кому принадлежат бумаги. В коридоре, где располагались кабинеты мастеров, было намного светлее. Здесь банки в несколько рядов были расставлены на полках, грубо сколоченных из необработанных досок. Я мельком бросила взгляд на листы в своей руке и замерла. «Дорогая Лис…» – значилось в начале. В трясущихся ладонях я держала новое послание от Мастоса и, без сомнения, новую историю.
Света в моей келье не хватало, поэтому я устроилась прямо в коридоре под одной из полок и, разгладив бумагу, начала читать.
Дорогая Лис,
это новая история, которая должна помочь тебе в войне. Как? Я все еще не нашел ответа, но знаю, что весь труд моей жизни – не напрасен. Я собирал сведения о людях из списка, чтобы их истории сыграли ключевую роль в сражении, которое тебе предстоит. Прежде чем рассказать о Леди Удаче, прошу тебя, окончив чтение, выдохнуть, сосчитать до десяти и изучить мое небольшое послесловие.
Леди Удача
Вы знаете, что такое боль, проповедник? Не физическая боль, когда тебе прижигают струп или ломают ребра в глухом переулке. Это боль проходящая, скажу больше: она ненастоящая. Я про ту боль, которая выворачивает твое нутро наизнанку. Это чувство не оставляет ничего от тебя прежнего, разрушает тебя. Ты готов отказаться от себя, принять любое зелье, чтобы хотя бы на мгновение забыть о том, кто ты такой. Потому что ты уже не человек, а живое воплощение боли. Тридцать лет назад я этого еще не знала. Это сейчас я уже четырежды мать с тремя сыновьями. И, поверьте, знаю все о том, как болит сердце.
Но если вернуться на треть века назад и посмотреть на меня, босоногую девчонку со светлыми косами, – что я могла знать о страданиях? В нашей деревне всегда были работа и хлеб. Родители мои, люди хоть и небогатые, имели целых два поля, с которых круглый год снимали симмский овес. Меня не гнали работать на земле, я отвечала за порядок в доме: приготовить обед или ужин, подлатать скатерть, постирать одежду. Но все у меня выходило легко и просто. Мы со старшим братом, бывало, целыми днями оставались вдвоем в большом доме, пока родители работали в полях. Мой брат Берех, такой же, как я, светловолосый, но гораздо более тщедушный, не любил наше жилище. Ему казалось, что по углам прячется слишком много темноты. Поэтому он нередко уговаривал меня сбегать в токан, расположенный всего в двух-трех километрах от деревни.
Конечно, взрослые с ума бы сошли, признайся мы им в своих вылазках. Но разве бессмысленные и глупые запреты могли нас остановить? Деревенские хоть и относились с осторожностью к близкому соседству с ока, истинной вражды не было. И мы, дети, видели это, перенимали не только пренебрежительный тон взрослых в отношении заокраинцев, но и их скрытый интерес. Пестрая одежда, так непохожая на нашу, чужая быстрая речь, темнокожие улыбчивые лица – все это манило и завораживало как взрослых, так и детей. Но старшие умело скрывали свое любопытство под огромным пологом недоверия, а мы себе не врали и, улучив момент, сбегали в токан.
Нашей любимицей была Леди Удача. По-настоящему ее звали иначе, но спустя столько времени я и не вспомню, как. Молодая – ей, наверное, было слегка за тридцать, – с осиной талией и тонкими пальцами, унизанными перстнями, наша Леди была лучшей гадалкой токана восточного юга. Свое прозвище она получила за то, что никогда не предсказывала неудач, не грозила проклятиями, не предвещала бед.
– У каждого чэловека в будущэм есть и хорошээ, и плохоэ. Бэда все равно случится, так зачэм кликать ее раньше врэмени? Я лучшэ расскажу о радостях, которыэ ждут тэбя вперэди.
И в этом был определенный толк: от желающих получить лишь хорошие предсказания отбою не было. Но дети любили ее не за гадание – кого в десять лет волнует будущее? Леди Удачу мы обожали за ее звонкий смех, непотребные анекдоты, которые она рассказывала нам громким шепотом, за то, что всегда находила минутку, чтобы оценить наши детские сокровища, ну и, конечно, за Эшема. Ее четырнадцатилетний сын для нас был подобен богу. С кожей черной, как полночь, белыми, как снег, кудрями до плеч, стройный и грациозный, Эшем, без сомнения, был самым красивым ока, которого я видела за всю свою жизнь. Я почти уверена, что все, кто знал сына Леди Удачи, были немножко в него влюблены. Дело было даже не во внешности. Я никогда не встречала юношу, столь талантливого в дружбе. Он мог очаровать беседой самого сердитого и надменного крестьянина, сам увлекался собеседником и увлекал его собой.
Видимо, Леди Удача очень рано родила Эшема. Когда мы видели их вдвоем, они больше напоминали приятелей, чем мать и сына. Она выглядела моложе своих лет, он – старше и собраннее. Я не раз становилась свидетельницей того, как Эшем отчитывал мать за легкомысленность или вздорность. В ответ та только хохотала своим низким грудным смехом и, взметая разноцветным подолом пыль, ускользала от его нотаций.
Я не меньше прочих хотела дружить с Эшемом, но меня в их компанию не принимали. Стоило нам заметить его в токане, как мальчишки бежали к своему другу-ока, всем своим видом давая понять, что девочке делать с ними нечего. Даже мой брат Берех закусывал губу и пожимал плечами: дескать, прости, но я не могу помочь. И я часами слонялась потом по палаточному городку, глотая горькие слезы обиды и пиная попадавшихся мне кур. Сначала я не могла взять в толк, почему те же самые мальчишки, что с радостью бегали со мной наперегонки и удили рыбу, вдруг начинали стесняться меня в токане. Но потом Леди Удача, пряча взгляд, что было ей совсем несвойственно, рассказала, что именно Эшем не хотел видеть меня в своей компании.
– Клоди, ты должна понять, – сказала гадалка, – что для Эшема опасно находиться рядом с дэвочками и дэвушками из вашэй дэревни. Один злой взгляд, одно злое слово, и это навлечет бэду на всэх нас.
Тогда я поняла из ее оправданий только то, что Эшем недолюбливает девочек и почему-то не хочет находиться с ними рядом. Эта моя ошибка сыграла роковую роль во всей истории с Леди Удачей, но кто же знал, как все обернется? Конечно, уже спустя пару лет, став постарше, я поняла, о чем говорила гадалка. Мужчина-ока, пусть и совсем молодой, был плохой компанией для молоденькой девушки из деревни. Могли поползти слухи, а родители хранили невинность дочерей, как цепные псы. Я уже говорила, что к заокраинцам относились без особой ненависти. Но они оставались чужаками и ни один деревенский житель, кроме детей, не доверял им. Поэтому Эшем защищал себя самого и своих людей как мог.
Наши походы в токан участились, а мальчишки даже в деревне перешептывались у меня за спиной. Сказать, что это задевало меня, – ничего не сказать. Я видела, как преображались мои подруги в двенадцать-тринадцать лет. Мне тогда казалось, что вместе с растущей грудью что-то ломается у них в головах. Еще вчера залезть на яблоню было отличной идеей, и вот на следующий день они сидят и только и говорят, кто из мальчиков симпатичнее да какой узор этим летом считается самым модным. Меня пугало взросление, и я отчаянно цеплялась за Береха и его компанию, а те настойчиво выдавливали меня из своего секретного кружка.
Наконец в один из тихих вечеров, когда родители были дома, мы с братом забрались подальше от их глаз на пыльный чердак. Я решила, что пора заканчивать эту игру в секреты. Берех что-то увлеченно рисовал пальцем на пыльном полу, а я, вооружившись веником из сушеного дикого хвоща, встала над ним.
– Ну-ка, выкладывай, что вы делаете с Эшемом в токане, братец, иначе тебе не поздоровится!
Берех был старше, но тонюсенький и слабее даже нашего кота. Я же была крепкой, здоровой и дралась, как Войя. Поэтому, поняв, что я настроена серьезно, он выложил мне все от и до. Оказывается, заокраинец учил деревенских ребят чтению и письму. Я уже собиралась завопить: «Да ты брешешь!», как Берех отодвинулся и показал, что он выводил в пыли: закорючки, загогулины… буквы. Без сомнения, мой брат умел писать.
Это поразило меня. Хотя наша деревня и считалась богатой, но тех, кто владел грамотой, можно было перечесть по пальцам. Да вру, хватило бы и одного пальца – читал у нас только богач Тонбо. Только у него дома была одна книга на всю деревню – какой-то из трактатов Святой Сефирь. Я видела однажды эту тонкую книжку через грязное окно его дома. Он читал трактат семье за ужином, а я поражалась, как роскошно выглядела обложка книги, выложенная янтарем из Тонхи и рубинами с севера. Тогда мне показалось, что столь тонкие листочки недостойны настолько пышного облачения. Но внук Тонбо потом рассказал, что сама книга – именно эти жалкие листочки – по цене в несколько раз превосходила свой переплет.
Неудивительно, что о людях, умеющих читать и писать, мы всегда говорили с особым благоговением. В детских головах прочно засело, что это дар и талант, присущий только очень богатым или достойным людям. Но неумытые ока? Мои мальчишки? Я была одновременно и в ужасе, и в восторге. Пусть не я сама, но мой брат стал носителем тайного знания. Уже одно это заставило меня надуться от гордости, словно рыбий пузырь. И я, конечно же, хотела знать все подробности. Много ли у Эшема книг? Откуда они у него? О чем в них написано? Берех, видя мой энтузиазм, перестал скрывать эту тайну и начал ей похваляться. Рассказал, как Леди Удача тайно учила сына, как скрывала свое увлечение от соплеменников. Оказалось, что читать у ока запрещено, – это страшный грех. Но Эшем и Леди считали, что их народ заблуждается, и хотели поделиться своими знаниями с мальчиками из деревни.
После того как я раскрыла тайну моего брата, он успел сходить в токан еще раз или два. А потом произошло ужасное.
Как сейчас помню, я лущила купленный матерью горох, когда Берех ворвался в комнату так, что чуть не снес дверь.
– Там Рэйлин… Он… Там такое! – И брат отчаянно разрыдался.
Мы с Берехом и нашими родителями выбежали из дома. Возле крыльца старосты уже собралась приличная толпа. Сизоносый отец Рэйлина, главный деревенский забияка, держал заплаканного сына за предплечье и тряс его, будто набивную игрушку. Не проходило и дня, чтобы папа Рэйлина не напивался. Они были самой бедной семьей в округе, отчасти поэтому мальчик рос таким задирой. Ему приходилось выбивать уважение из сверстников кулаками. Однако и он состоял в тайном кружке чтения Эшема…
– Ну, говори, – ревел белугой отец Рэйлина, – этот грязный ока трогал тебя? Где он трогал тебя? Здесь? – Он схватил сына за промежность и сжал с такой силой, что мальчик заплакал еще горше.
– Бил… трогал… да. – Рэйлин не выглядел искренним, а лишь напуганным. Своим отцом, вниманием, публичным унижением. Он не говорил правду, а просто хотел, чтобы от него отстали и отпустили. Но его отец только начал.
– Этот грешник трогал моего мальчика! Он щупал его! Они все – грязные растлители! Мы что, спустим им это? Мы что, позволим, чтобы они и дальше насильничали наших детей?!
Ему ответил нестройный гул голосов. Даже наши родители, иногда нанимавшие ока работать в полях и довольно тепло отзывавшиеся о них, выглядели встревоженными. Я стала матерью троих и много позже поняла, почему достойные люди нашей деревни схватились за оружие. Страшно, когда твоему ребенку что-то угрожает, этот страх каленым железом выжигает имя виновного в твоей душе. И даже если ты не до конца веришь в произошедшее – ты сделаешь все, чтобы уберечь детей от смутной угрозы.
Но тогда я была в ужасе. Эшема обвиняли в насилии и растлении, а эти слова четко связывались в моей голове с девушками и тем, что им угрожает. Я не нашла ничего лучше, как выступить в защиту ока, подобрав, по моему мнению, самые правильные слова.
– Эшем ни в чем не виновен! – крикнула я со своего места. – Он даже никогда не приглашал девочек из деревни! Он всегда звал только мальчиков! Он любит только мальчиков!
И этого было достаточно, чтобы подписать Эшему приговор. Стараясь защитить своего друга, я, сама того не желая, накинула ему на шею пеньковую веревку. Растлитель, развратник, грешник. Эти слова повторяла толпа, направляясь в токан. Мы живем в том странном мире, где чужак, снасильничавший твою дочь, остается понятным тебе мерзавцем. Но если он посягнул на твоего сына, то храни его боги от родительской ярости.
Конечно же, Эшем не трогал и никогда не тронул бы ни мальчика, ни девочку из нашей деревни. У него была симпатичная невеста-ока, а самое главное, он смотрел на наших мальчиков даже не как на сверстников, а как на учеников. В тот день они повздорили и даже подрались с Рэйлином. Наш задира случайно или намеренно разорвал пару страниц в книге, и Эшем ему здорово за это навалял, приказав навсегда покинуть тайный кружок.
Вне себя от ярости и обиды Рэйлин направился домой, где выложил все отцу. Но тот был пьян, зол на свою судьбу и искал, куда бы направить внутренних демонов. Кто придумал эту грязную историю: Рэйлин или его отец? Думаю, что последний. Он недолюбливал заокраинцев и давно искал повода показать, кто хозяин этих земель, а кто – гость. Возможно, когда сын рассказал, что его избил ока, отец нашел в этом возможность прилюдной порки. Я все еще ищу в людях только хорошее. Мне до сих пор не хочется думать, что житель моей деревни был так низок, что сразу задумал убийство. Нет, он просто хотел огласки и сам не ожидал, что толпа с таким рвением подхватит его клич. Мой выкрик про то, что Эшем любит мальчиков, подтвердил его ложь и отрезал ему путь к отступлению.
А удача отвернулась от нашей Леди. Ее не было в токане, когда ее сына волокли за белые кудри в деревню. Растерянные заокраинцы ничего не успели предпринять. Староста угрожал всеми земными и небесными карами, клялся, что история о том, что ока укрывают насильника, дойдет до короля. И те просто опешили и отдали нам Эшема. Молча.
Леди вернулась только на третьи сутки. Я помню, проповедник, как она шла по улице нашей деревни. Постаревшая на двадцать лет за один день. В ее глазах поселилось безумие, а на лице отражалось такое горе, какого я не видела никогда прежде. Я побежала к ней, схватила ее за подол и позвала:
– Леди Удача!
Она повернулась ко мне и тихо сказала:
– Нэт больше Лэди Удачи, Клоди. Посмотри на мэня хорошэнько и запомни: так выглядит Боль.
Она оставила меня и дошла до пепелища от костра, на котором жители деревни сожгли ее сына. Не осталось ни костей, ни праха – ничего. Только пепел, который разносил безразличный к горю ветер. Она просидела там целый день, загребая пригоршнями золу и всматриваясь в нее, словно среди угольной пыли могла прочесть последние мысли сына.
Это конец истории Леди Удачи. Она бросила свой токан. Затем и я повзрослела и, покинув свою деревушку, отправилась в Штольц, чтобы стать первой женщиной-писарем Королевства. Если какое-то зерно и заронили в мою голову Эшэм и Леди, то это была мысль о том, насколько свято чтение и письмо. Берех остался дома, он унаследовал поля моих родителей, нашел красавицу-жену и иногда приезжал ко мне с семьей, чтобы повспоминать старые деньки.
И вот однажды, когда он, уже растолстевший до неприличия и потерявший все до единого светлые волосы, поднялся из-за праздничного стола, то не отправился спать, а поманил меня прочь от наших детей и супругов на задний двор.
– Помнишь наше детство, Клоди? Помнишь Леди Удачу? – спросил он. Дождавшись, пока я кивну в ответ, мой брат продолжил: – История Эшема без конца крутится у меня в мыслях все последние дни. Моему сыну сейчас как раз двенадцать. Столько было и мне, когда случилась та заварушка. Он крепкий юноша, но иногда с головой совсем не дружит.
Брат вздохнул и замолчал. Я чувствовала, что ему есть еще что сказать, и терпеливо ждала, пока он соберется с духом.
– Родители уже столько лет в земле, а я все хранил детскую обиду: как они могли допустить такое? И вот сейчас, глядя на сына, начинаю понимать. Этот страх за них, таких хрупких и непутевых, делает нас иногда лучше, а иногда… Но в конце концов наши родители поступили правильно. – И вдруг он ухмыльнулся.
Я вздрогнула.