Именинница

На подъезде к станции Шкодер я опускаю окно, как и многие другие в вагоне, и высовываюсь наружу по грудь.

Пассажиры кричат, машут кому-то, с наслаждением вдыхая свежий воздух. Как видно, что-то не так с тормозами, потому что нас швыряет из стороны в сторону под страшный скрежет, до финального толчка, после которого все вокруг на несколько секунд замирает. На перроне тесно и жарко, люди толкаются и постоянно налетают друг на друга, но я ничего не замечаю. Я счастлива, потому что доехала.

Мне предстоит прогулка вдоль реки под названием Дрини, и еще одной, Буны. Они сливаются в мутно-голубом потоке, который течет по городу и дальше. Я плутаю по людным каменистым улочкам и останавливаюсь возле кафе с двумя столиками и четырьмя плетеными стульями. Покупаю чай в грязноватой чашке и двойной бургер на красном пластиковом блюдце. Улыбчивый толстяк за стойкой распевает во весь голос. Похоже на какую-то оперную арию, и ни ему самому, ни гостям нет никакого дела, что он явно не попадает в ноты.

Мое от меня не уйдет, поэтому я не тороплюсь. Выхожу на площадь с двумя ресторанами и продуктовой лавкой между ними. Далее — по Рруга Колё Идромено я должна выйти к Рруга Кардинал Микель Коликви и оттуда налево, сразу на Рруга Хюсей. Последняя такая узкая, что лакированные бока автомобилей царапают фасады домов и каменные заборы между ними. Это происходит каждый раз, стоит только водителю слишком сильно или быстро повернуть руль. В доме за желто-коричневой изгородью, прикрытой ветками дерева, названия которого я не знаю, но которое выглядит вполне по-средиземноморски, я арендую комнату на втором этаже. Здесь есть туалет и маленькая кухня с электрическим чайником и посудомоечной машиной на четыре тарелки и столько же чашек.

Завтра я отправляюсь на поиски себя самой.



За неделю я так никуда и не продвинулась.

Я осторожна, ни о чем не спрашиваю напрямую. Через слово извиняюсь, начинаю издалека. Лилай — эти пять букв давно уже угнездились у меня в голове, сразу после того, как я узнала о городе под названием Шкодер. Все это ощущалось как самая естественная вещь на свете. Пять букв жужжали вокруг меня, слово пчелки, и я отчетливо видела каждую, но не понимала, что это значит. Л-И-Л-А-Й — пока однажды утром по дороге в школу они вдруг не образовали фамилию — папину, мамину, Юлии, Элиота и мою собственную.

Я обращалась в полицию, управление реестром народонаселения и еще пару учреждений, не имеющих соответствий в Швеции или еще где бы то ни было. Местная бюрократическая машина — отдельное государство, со своим языком и своими правителями. Хочешь жить по-человечески — приспосабливайся.

Мои вопросы настораживают, в какие бы формы я их ни облекала. И дело даже не в том, что говорящая по-английски шестнадцатилетняя девушка подозрительна сама по себе. Так уж получается, что недостаток свободы всегда идет рука об руку с настороженностью.

В кафе и ресторанах мне также удалось добиться немногого. Но я приспособилась вовлекать людей в беседу, на первый взгляд непринужденную, в которой, тем не менее, с моей стороны просчитан каждый шаг. С женщинами тяжелее, чем с мужчинами. Молодая и одинокая, я, по их мнению, вообще не должна появляться на улице с наступлением сумерек.

Напрямую никто мне этого не говорит, но взгляды и реплики не оставляют ни малейшего сомнения. Поэтому я обращаюсь в основном к мужчинам. И если я хочу что-нибудь разузнать о моей семье и увидеть картину целиком, а не только разрозненные фрагменты, то должна потягивать за столиком в углу турецкий кофе, в котором слишком много сахара. А вечерами сидеть в ожидании кого-нибудь, кто, сняв с себя обручальное кольцо, захочет угостить меня бокалом «Ракии» или «Бирра корча» с льющейся через край белой пеной.

Ближе всех я сошлась с мужчиной немногим старше меня — двадцать, максимум двадцать два года. Он заговорил со мной в одном кафе, где, как и я, сидел с книгой. Спросил, что я читаю, и, когда я показала ему обложку купленного в аэропорту американского детектива, пересел за мой столик. Учебник философии на албанском языке — вот что читал он. Пролистав страницы, я узнала отдельные слова, но промолчала. Мне понравился его заразительный смех, и на следующий день мы встретились в том же кафе — случайно.

Так, по крайней мере, это выглядело со стороны. Когда молодой человек появился в зале все с той же книгой, я уже ждала его там. Мы выпили много кофе по-турецки, и он с готовностью согласился показать мне Шкодер, — просто взял меня за руку и повел по улочкам и улицам, через годы и столетия. Мне кажется, после этой экскурсии я стала лучше понимать и город, и его окрестности, и страну в целом. Похоже, новый знакомый мог бы помочь мне найти язык с местными бюрократами. Думаю, не посвятить ли мне его в свою тайну?

Об этом я поговорю с ним завтра, когда мы будем ужинать в ресторане. Его зовут Лорик, и я благодарна судьбе за знакомство с ним.



Я купила новую блузку и юбку, — довольно короткую, но вполне строгую. В двух переулках от моего отеля работает швея, которая кроит и подгоняет одежду в присутствии клиентов. Увидев себя в ростовом зеркале, которое висит в моей съемной комнате, я не смогла сдержать улыбки. Я красива. И Лорик, конечно, подумает то же самое, как только увидит меня такой. До сих пор я встречалась с ним в джинсах и футболке, но ужин с молодым человеком в ресторане — это вам не листать книжки в кафе.

Только вот на ногах у меня все те же старые кроссовки — единственное, что у меня есть. В следующий раз надо будет позаботиться и об обуви.

Я смотрю на часы — скоро выходить. Расчесываюсь и вдеваю в уши серьги, которые отыскала в магазинчике на площади, где продается все, чего душа пожелает. «Золото» — стояло на ценнике, — но это было что угодно, только не оно. Хотя какая разница? Серьги блестят и даже как будто делают меня взрослее. И вот в тот самый момент, когда я…

Тссс…

Я замерла у зеркала.

Прислушалась — снова эти осторожные шаги. Как раз под моей дверью.

Сама не знаю, почему я так отреагировала. Ведь мне нечего было бояться. Мне никто не угрожал, разве женщины в баре, которые считали, что я отбиваю у них клиентов. Да еще и бармен как-то раз заметил, что лучше бы мне сидеть дома, потому что далеко не все мужчины такие безобидные, как кажется на первый взгляд. Но в тот момент мое сердце затрепетало по какой-то другой причине. Просто потому, что до сих пор я считала, что никого, кроме меня, в доме нет. Хозяин уехал на месяц, а садовник возился в сарае с секаторами и граблями.

Шаги стихли, а потом послышался стук в дверь, с каждым ударом все более настойчивый.

— Hello?[6] — позвал женский голос с сильным албанским акцентом. — Hello — in there?[7]

Как ни была напугана, я не расслышала в нем ни агрессии, ни угрозы. Ничего, кроме приветливости и друже- любия.

— Miss, Iwould really[8]…

Я открыла. Женщине чуть за сорок, самое большее сорок пять. Глаза такие же добрые, как и голос. На щеках и лбу морщины глужбе, чем обычно у женщин ее возраста.

Она выглядела усталой — вот слова, которые лучше всего передают мое первое впечатление. Или все-таки скорее печальной? Это трудно было определить с первого взгляда, тем более что мы с ней совсем не знали друг друга.

Я молчала, ждала, когда она заговорит первой. Это ведь она ко мне постучалась.

— Miss, мне нужно с вами поговорить…

Английский. Или все-таки албанский?

— Я слышала, вы кого-то ищете.

Даже немецкий прорывался по поверхности этой языковой мешанины. Очевидно, женщина прилагала все усилия, чтобы я ее поняла.

— …что задаете вопросы.

В этих словах не было упрека, лишь голая констатация. При этом моя собеседница взяла очень серьезный тон, за которым явно чувствовалась тревога.

Я не отвечала, но и не закрывала дверь.


— Могу я войти?

Она кивнула внутрь моей неприбранной комнаты. Я поздно вернулась с прогулки и сразу побежала под душ, бросив вещи лежать на полу. Потом никак не могла найти массажную щетку для волос… Кого я точно не ждала, так это гостей.

Я приоткрыла дверь чуть больше, и она вошла. На мое предложение сесть на кровать, — стульев у меня в комнате не было, — женщина не отреагировала.

— Это не очень хорошо… что вы задаете вопросы.

Она стояла посреди комнаты и то и дело оглядывалась на окно, как будто высматривала кого-то на улице.

— Людей беспокоят ваши вопросы. В таких ситуациях люди тоже начинают спрашивать, именно так я про вас и узнала. И все поняла.

— Что вы поняли?

— Кто вы.

Только теперь она подвинула подушку на кровати и села рядом со мной. Взяла мою руку, и я была настолько ошарашена, что не отняла ее.

— Зана. Тебя зовут Зана Лилай.

— А, теперь я поняла. Вы знаете Лорика?

— Нет.

— О’кей, вы работаете в одном из тех учреждений, куда я обращалась.

— Нет.

— Но я представлялась только Лорику и в учреждениях… да еще той девушке в поезде, которая хотела поупражняться в английском. Больше я никому не называла здесь своего имени.

Женщина отпустила мою руку и провела пальцем по моей щеке.

— Это ты… несмотря на то, что прошло столько времени.

— Я вас не понимаю.

Теперь ее пальцы касались моего лица. И это не было неприятно, совсем напротив, и потому так странно.

— Теперь я узнаю тебя… этот рот, скулы… Ты выросла, моя девочка, но это все еще ты.

— Кто вы?

— Твоя тетя, младшая сестра папы.

— Тетя?

— Когда-то я держала тебя на руках. Ты клала голову мне на плечо и засыпала. Ты только родилась, когда мы встретились впервые, а года через два стали видеться все чаще. Я клала тебя в коляску, и вместе мы гуляли по улицами Шкодера. Когда тебе исполнилось три года, мы виделись в последний раз, или… я хочу сказать в последний раз перед этим.

Она поцеловала меня в лоб, и это тоже было приятно, даже как-то знакомо.

— Понимаю, о чем ты сейчас думаешь, девушка. Что я могу быть кем угодно. Но посмотри, как мы с тобой похожи.

Я кивнула, хотя и не вполне уверенно. Мне не меньше, чем ей хотелось, чтобы это было правдой.

Так хотелось, что сердце, которое только что порывалось выскочить из груди, теперь в ней танцевало. При том, что я понимала, насколько опасно возлагать на эту встречу слишком большие надежды. Единственной моей семьей все еще оставались Тумас и Анетта, которые вырастили меня, потому что другие родственники почему-то не слишком спешили объявляться.

— Вот смотри… Хочу, чтобы ты на это взглянула.

Женщина взяла сумочку, с которой пришла и которую, когда садилась, положила на ворох одежды возле кровати.

— Вот.

Из сумочки появилась выцветшая фотография. Она лежала там, свернутая рулоном, поэтому я разглядывала ее, придерживая с двух сторон указательным и большим пальцами.

— Узнаешь?

Ребенок двух лет улыбался в камеру, сидя в коляске. Он держал мороженое двумя руками и, похоже, успел перепачкать щеки и подбородок. Молодая женщина тоже глядела в камеру, прижавшись щекой к виску ребенка. Они любили друг друга, это было видно с первого взгляда.

— Да, ее, по крайней мере.

Я показала на женщину, которой, очевидно, была моя гостья, только лет на двадцать моложе.

Она кивнула: