Именинница

— Не совсем так. Тех, кого ты видишь на снимках, больше нет. Меня интересуют торговцы оружием, с которыми они были, по-видимому, связаны. То есть я хочу знать, кто убил этих двоих и зачем. Пока они не убили еще кого-нибудь.

Пит Хоффман положил перед собой фотографию, сделанную присевшим на корточки полицейским-разведчиком при помощи телекамеры. Площадь Сегреля в Стокгольме. Пейович и Стоянович беседуют друг с другом на фоне толпы у входа в метро.

— Это единственный снимок, где их застали вместе?

— Похоже на то. У меня, по крайней мере, таких больше нет. Ты их знаешь?

Хоффман внимательно вгляделся в снимок, благо, время позволяло. Потом ткнул пальцем в мужчину слева, который был в черной кожаной куртке и шляпе и ростом повыше своего собеседника.

— Дейо П, так его называли. Дейян, кажется, остальное не помню. Опасный дьявол, во всяком случае, хотел казаться таким. Видел я, как он вышагивает по улице с включенной бензопилой в руке. Шутки в сторону — все серьезно. Совсем как в плохом фильме. Чего он только надеялся этим добиться, неужели уважения?

Пит Хоффман ткнул пальцем в другого мужчину на снимке — широкоплечего, с кавалерийскими ногами. Этот был в белой футболке, серых брюках и красных сникерсах. На шее золотая цепь, на голове — плоская кепка в стиле 1920-х годов.

— Бранко, в этом я уверен. Фамилия, кажется, на «С». Совсем не похож на первого. Бранко не нужна была бензопила. Он из тех, знаешь… кому очень опасно перечить.

— Насколько хорошо ты их знал?

— Когда двадцать лет крутишься в криминальном Стокгольме, знаешь всех и никого. Мы не знали, а узнавали друг друга. Виделись в кабаках. Покупали — продавали или следили за тем, как это делают другие. Мы были из тех, кто не высовывается. Интерес представляют не такие, как я, Дейо или Бранко, а те, кого прикрывают такие, как мы.

Эверт Гренс взял два последних снимка с мест преступления и поставил их на столе, прислонив к стене.

— Дейян Пейович и Бранко Стоянович — ты правильно вспомнил начальные буквы фамилий. Оба были найдены убитыми сегодня утром. Двумя выстрелами в голову, как ты видишь.

Хоффман прищурился, вглядываясь в снимки, и показал пальцем на простреленные головы:

— Улцинь.

— Что?

— Город в восточной части Черногории, в нескольких милях от албанской границы, совсем недалеко от Тираны и той же Подгорицы.

— И что?

— Улциньская казнь, так это называют. Два выстрела в голову, один в правую половину лба, другой в левый висок.

Они допили крепкий кофе и разделили оставшиеся кексы — по три на брата. Комиссар собрал фотографии, выложил четыре пластиковые папки перед гостем и хлопнул по одной из них:

— Выясни, кто и зачем убил этих людей, вот твое задание. Здесь все, что нам удалось собрать об этом на сегодняшний день. Прочитай и запомни. Мы не снимали копий, а завтра рано утром я верну эти документы в Крунуберг, потому что вообще не должен был выносить их за стены полицейского участка.

Пит Хоффман повторил жест Гренса, демонстративно хлопнув по одной из папок, а потом по своим накладным щекам и кривому носу.

— А твое задание, Гренс? Что ты сделаешь для меня в обмен на эту информацию?

Комиссар открыл шкафчик под мойкой и вытащил из него бутылку виски. Односолодовый — светлый и не слишком дымный.

— Ты знаешь, Хоффман, что я не пью. Но кофе на сегодня много даже для меня. Будешь?

Гренс наполнил два маленьких бокала. Мужчины посмотрели друг на друга и выпили. Сразу потеплело в груди. Как будто ощущавшееся там отчаяние вмиг преобразилось в нечто более приятное.

— О’кей, я поручаю тебе выяснить, кто убил этих двоих, судя по всему, связанных с торгующими оружием европейскими мафиози. Ты поручаешь мне внедриться в отделение полиции, где я работаю, поскольку организация, которая угрожает тебе и твоей семье, хочет утвердиться на шведском оружейном рынке. И с этого момента, Хоффман, наше соглашение вступает в силу.

Пит Хоффман не так часто употреблял крепкие спиртные напитки. Он был не из тех, кто не имеет мужества взглянуть в глаза самому себе. Но этот виски на кухне комиссара Гренса, — это было просто вкусно. Хоффман осушил свой бокал, подождал, пока Гренс наполнит его снова, и только потом ответил.

— Я продавал наркотики. Ты знаешь, Гренс, как я увяз в этом. Но наркотики — совсем другое. Валовый импорт, большие партии. А оружием грузовик не заполнишь. Два-три «калашникова» да пять пистолетов — вот и вся партия. Примерно так это выглядит на шведском рынке оружия. И управляется он далеко не акулами, во всяком случае не на месте, а интересами множества группировок. До сих пор это было так. Каждый набирает, сколько ему нужно, и успокаивается. Они закупаются за границей, у каждой группировки свои поставщики. И не перепродают, это не принято. Поэтому, когда, к примеру, «Солдаты Роби» принялись скупать все подряд, лишь бы врагу не досталось, рынок залихорадило. Но это особый случай, Гренс. И если завтра новый игрок, тот самый, который мне сейчас угрожает, объявится с наполненным автоматами товарным составом, это изменит все. Вы, полиция, первыми это заметите. Потому что если вы полагаете, что сегодня у нас много стреляют… я вас умоляю.

— Но кто тебе угрожает? Кто хочет утвердиться на шведском рынке оружия?

— Если бы я это знал, Гренс, не сидел бы с тобой здесь. Я успел расспросить всех, кого только можно и нельзя, за тюремными стенами и вне их. В том числе и тех, кто обычно знает все. Но не на этот раз. Один из твоих коллег переметнулся на их сторону — это единственное, что мне известно наверняка.

Комиссар поднял верхнюю пластиковую папку, показал на фотографию еще живого Дейяна Пейовича.

— Эти двое? Или, скорее, те, с кем они связаны? Кто угрожает тебе, Хоффман? Это им было известно, кто ты есть и чем занимался?

— Нет.

— Ты так в этом уверен?

— Не то чтобы, но… завербовать копа и заставить его рисковать всем — такое им не под силу. Кишка тонка, не верю я в это.

— Но тогда кто? Польская мафия, куда ты внедрялся по моему поручению?

— Они меня разоблачили, как ты помнишь. Но потом их не стало.


— Колумбийские наркоторговцы, к которым ты внедрился по заданию американской полиции?

— Нет. Они так и не узнали, кто я.

— Африканские торговцы живым товаром, к которым ты внедрился по моему поручению?

— Нет, они… Я не рассказывал тебе этого, но они тоже давно прекратили существование. Послушай, Гренс, я перебрал всех своих врагов. Я вспомнил всех, — а их великое множество, — и среди них нет никого, кто мог бы так действовать. Я их не узнаю. Совершенно уверен, что никогда не имел дела с теми, кто сейчас меня шантажи- рует.

Они допили, что оставалось в бокалах. По телу растекалось приятное тепло, но больше Гренс наливать не стал. Он знал, как неожиданно меняют человека подобные стимуляторы настроения.

— Три часа, — сказал комиссар. — Пойду постою на балконе. Береги мои бумаги, Хоффман, увидимся завтра.

Гренс устроился на балконе, когда уже занимался рассвет. Жизнь сразу показалась проще. Комиссар решил, что отныне летом будет спать только здесь, на свежем воздухе. Его гостю, появившемуся на балконе несколько минут спустя, тоже в первый момент показалось, что он шагнул в другую реальность.

— Здорово, Гренс.

— Обычно я выхожу сюда, когда не могу уснуть, — признался комиссар. — В последнее время такое случается все чаще.

Пит Хоффман облокотился о перила, совсем как это только что делал комиссар. Как будто и ему вдруг захотелось посмотреть вниз, туда, где разом обрывается все.

— В документах упоминаются еще двое, — сказал Хоффман. — Твои коллеги-разведчики, Гренс, заставали Пейовича и Стояновича в компании еще двоих мужчин с похожим прошлым — с Душко Заравичем и Эрмиром Шалой. Я видел этих приятелей в самых разных комбинациях, Гренс, в том числе и всех четверых одновременно. В то время я еще жил там… Не утверждаю, что они группировка. Но это сеть, они помогают друг другу. Имеешь дело с одним — будешь иметь и с тремя остальными. Оставшиеся двое не менее опасны, чем те, что уже мертвы.

Пять мотоциклистов летели шеренгой по обезлюдевшей Свеавеген. Оглушительный звук усиливался по мере их приближения, и он не нарушал тишины, но будто шел с нею рука об руку. Стокгольм — Мегаполис — Предместье Европы.

— Итак, если я внедрюсь, комиссар, если подойду ближе, мы должны будем начать именно с этих двоих, тех, что пока живы.

Хоффман отошел от перил и медленно зашагал по балкону. Когда он остановился, город снова погрузился в молчание. Только одиночные слабые голоса время от времени нарушали тишину.

— Но с Эрмиром Шалой я никогда не сталкивался. Душко Заравич — да… из его бумаг следует, что один из сроков он отсидел в Швеции. Задержаний и допросов было много, но в остальных случаях ему удавалось улизнуть.

— Я допрашивал обоих семнадцать лет назад, — ответил Гренс, — как и тех двоих, что уже мертвы. Все четверо проходили по делу об убийстве четырех членов одной семьи. Мне так и не удалось выяснить, как это было связано с балканской мафией. Это один из немногих случаев, когда я закрыл расследование, так и не наказав убийцу.

— Ты знаешь, Гренс, что такие редко попадаются. Но один из четверки все-таки угодил в тюрьму — Душко Заравич — за нанесение тяжких телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах, похищение человека и торговлю наркотиками. Загремел на девять с половиной лет, из которых отсидел от силы шесть. И это я засадил его благодаря своей агентурной работе — то, что не удалось твоей полицейской клике, Гренс. Первые годы Душко сидел в Бункере, при всех строгостях — ни отпусков, ни посетителей. Это тогда заболел и умер его пятилетний сын. Лейкемия, кажется. И Заравича не отпустили с ним проститься. Теперь у меня свои дети, понимаю, что это значит. И я благодарен тебе, Гренс, за то, что мое имя так и не всплыло на суде. Тебе и Вильсону хватило других доказательств.

Гренс выпрямился, и оба мужчины встали плечом к плечу. Два человека, которые подозревали всех, но были вынуждены довериться друг другу.

— Так оно и получается, комиссар, — подытожил Хоффман. — Или Шала и Заравич убийцы, которых деньги заставили забыть о старой дружбе, или в следующий раз мы найдем их с головами, простреленными в двух местах. В любом случае я желал бы держаться от них подальше, когда буду работать в банде. Они связывают мне руки. Поэтому предлагаю тебе их арестовать.

— Арестовать?

— На семьдесят два часа, то есть трое суток. Именно столько ты можешь держать человека за решеткой, не предъявляя доказательств по всей форме.

— Но за что?

— За что хочешь. Придумай что-нибудь. Тебе ведь не впервой или как, Гренс? Как только ты позвонишь мне и скажешь, что запер клетки в Крунуберге, часы затикают, и мы внедримся, я в свою банду, ты в свою. Одновре- менно.

Пит Хоффман вдохнул теплый воздух, любуясь рассветным небом.

— Трое суток, Гренс, потом все будет кончено. Это все время, которым мы располагаем.

Эверт Гренс так и не смог определить, в какой церкви на Кунгсхольмене так красиво били часы. Звуки разносились ветром, — то громкие, то тихие, иногда оглушительные, другой раз похожие на осторожный шепот. В то утро пять отчетливых металлических ударов донеслось до Гренса в коридоре полицейского отделения, таком же пустынном, как и всегда в это время, разве более светлом.

Прошло немало времени, прежде чем Гренс достиг дверей своего кабинета. По пути вернул одну пластиковую папку на плексигласовый стул Хермансон, другая легла на стол Свена возле телефона, и еще две — на столы в каморке, служащей кабинетом для стажеров. И каждый раз, выйдя из очередной комнаты, комиссар делал паузу возле кофейного автомата. В эти часы, прежде чем в отделении появлялись коллеги, ничто не мешало работе мыслей. Гренс любил это время и старался по максимуму его использовать.

Спустя полчаса после его ухода из квартиры Пит Хоффман все еще лежал на одном из купленных Анни роскошных диванов, в комнате, куда хозяин заходил лишь изредка. Внезапное появление Хоффмана изменило планы комиссара на этот день. К главной задаче — поиску девочки, некогда прыгавшей среди мертвецов в опустевшей квартире, добавилось еще две. Во-первых — арестовать двух уроженцев Балканского полуострова, чтобы развязать руки Хоффману. Во-вторых — выяснить, кто из коллег переметнулся на сторону противника, угрожающего семье Хоффмана.

Гренс поставил на стол пустую чашку, достал диск Сив с кипы бумаг на полке и в танце окунулся в музыку шестидесятых, как делал не раз, один и с Анни.

Девочка.

Начать надо с нее. Позвонить немедленно, пока это не сделали другие, с другими планами на малышку.

Гренс оглянулся на присланную по факсу копию следственного запроса семнадцатилетней давности. Шарлотта М. Андерсен, это она заведовала тогда отделом опеки в Сёдерчёпингской коммуне. Чиновница, давшая пятилетней девочке новое имя и новую семью. Она должна знать, где сейчас Зана Лилай.

Когда-то Гренс, следуя служебным инструкциям, сам уничтожил следы своей пятилетней подопечной. Объяснил девочке в убежище для свидетелей, что она должна немедленно покинуть это место, заменившее ей дом. Заодно оставить полицейского Гренса, доставившего ее туда, — своего защитника и единственного взрослого человека, на которого она могла положиться.

Комиссар взглянул на будильник на шатком ночном столике. Четверть пятого — слишком рано для звонка. Придется ждать.

Спустя полчаса он в первый раз набрал номер, принадлежавший, согласно поисковым базам, Шарлотте М. Андерсен с Гамла-Скулгатан в Сёдерчёпинге, но ответа не получил. Подождал до пяти двадцати пяти и позвонил снова.

Она ответила только без пяти шесть.

— Вы с ума сошли? Шести часов нет, а вы звоните восьмой раз. Кто вы? Что вам нужно?

Ее голос звучал устало, озлобленно.