Игра не для всех. 1941
Часть 7 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Поняв, что происходит, защитники остальных «крепостей» вышли наружу, сняв ручные пулеметы и разобрав имеющиеся винтовки. С большими потерями они отразили немецкий штурм. А потери были обусловлены тем, что полевых траншей вокруг дотов никто заранее не подготовил… Гарнизон копал стрелковые ячейки имеющимся шанцевым инструментом первую половину ночи, а расширяли и углубляли их уже мы, наскоро соединив ходами сообщений. Поспать мне не удалось – и что удивительно, как таковой сонливости и нет. Изматывающее напряжение, физическая усталость – сколько угодно, а вот сна ни в одном глазу.
Н-да… Еще вчера защитники укрепрайона особо не сомневались в том, что второй день войны станет для них последним: снарядов для орудий осталось по три-четыре штуки на ствол, гранат и винтовочных патронов в обрез. Правда, большинство их отчаянно надеялись (кто-то надеется и сейчас), что вот-вот подойдут кадровые части, подтянутся советские танки, а с неба на врага рухнут «красные соколы»… Возможно, только эта вера и не позволила многим сложить оружие, удержала их от сдачи в плен. Однако вместо армии к ним пробились тридцать семь погранцов – невелика сила. Но если вдуматься, благодаря нашей поддержке 8-й узел обороны, может, еще и протянет один день…
Порыв ветра из-за реки словно погладил кожу на лице, но тут же рассеялся; растворился и луговой аромат в смраде сгоревших дотов и быстро разлагающихся на жарком июньском солнце трупов. Справа раздался громкий, уверенный голос моего бывшего отделенного, младшего сержанта Артема Зиборова, поставленного старшим на нашей позиции:
– Боеприпас экономим, издалека не стреляем. Эти фрицы с нами еще не дрались, так что поступим как на заставе: подпустим поближе и ударим трофейными гранатами. После в бой сразу включается расчет Нежельского, поддерживаю я, открывают огонь остальные. Все понятно?
В ответ раздается нестройное «так точно». Погранцов распределили практически равномерно между каждым из пяти дотов, по семь бойцов. Кроме того, наши группы усилили красноармейцами из гарнизона, доведя численность каждой до размера стрелкового отделения – одиннадцати человек. Трофейные машингеверы поделили поровну, сформировав расчеты из наиболее подготовленных бойцов; парторг, кстати, получил второго номера из пехотинцев, так что я вновь стал рядовым стрелком, получив свой участок обороны.
Лейтенанты же наши засели в тылу с «максимами». Крупные, громоздкие пулеметы, как оказалось, дают хорошую кучность и точность боя, позволяя вести плотный огонь без смены ствола – у «старичков» водяное охлаждение. В общем, всем хороши «максимы», только слишком они заметные. Но как бы то ни было, командиры, взяв себе вторых номеров из защитников узла обороны, окопались позади нас, поделив между собой сектора стрельбы. До поры до времени они будут молчать, но если возникнет опасность прорыва фрицев в окопы, то тут-то их и встретит кинжальный огонь «максимов». В общем, очень разумно и, можно сказать, даже надежно.
И почему только в сердце так настойчиво заползает страх при виде многочисленных серых фигурок, начавших к нам приближаться?!
Глава пятая
23 июня 1941 года. Декретное время: 6 часов утра. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона
Враг открывает огонь по нашей позиции. Пока редкий, но очень точный: пограничника Сережку Ветрова угодившая в лоб пуля отбросила на стенку окопа.
– Все спрятались! Не высовываемся! Ждем, когда подойдут ближе!
Зиборов командует злым, срывающимся голосом – его можно понять, бой только начался, а отделение уже потеряло одного бойца. Сам сержант продолжает следить за приближением противника сквозь небольшую амбразурку, проделанную внутри бруствера. Я же с радостью выполняю его команду, внутренне похолодев при мысли о снайперах.
Хоть я уже и не второй номер, но сумел занять место рядом с позицией расчета парторга. Сейчас же на полусогнутых переползаю к Нежельскому и Степану, бойцу из гарнизона.
– Ну что, Вась, видать, ты был прав насчет снайперов!
Оба пулеметчика обращают на меня встревоженные взгляды.
– Да не похоже это на звук выстрелов винтовок, Ром. Скорее на одиночные от МГ. Ты ночью видел их станки?
Я отрицательно мотаю головой.
– Я тоже нет, а вот Зайцев Олег и Прошин Валера – они расчет гранатами забросали – позже говорили, что на станке у немчуры был оптический прицел. У нас на станках к ДС тоже бывает, что монтируют. Так что выходит, что и не снайперы это вовсе, а пулеметчики их резвятся одиночным огнем.
В горле словно ком образовался. Нервно сглотнув, осторожно уточняю:
– И что, получается, с ними никак не сладить?
Василий удрученно покачал головой:
– Как?! Будь у всех дотов в ту сторону развернуты орудийные и пулеметные амбразуры да обеспечены оружием штатно, фрицы и станки бы не подтянули, да и окопаться бы не смогли. А так нам только на Гринева и надеяться. Он в недостроенном доте у амбразуры встал, своя оптика есть…
Свой снайпер – это, конечно, хорошо, особенно если Саша догадается, кто и откуда так точно по окопам бьет. Ну, будем надеяться, что догадается и сумеет кого из вояк вражеских заткнуть.
Вновь возвращаюсь на свою позицию. По примеру других, в своей стрелковой ячейке на уровне груди я сделал – неровно, но как смог – земляную полку для гранат. Осталось у меня всего две «колотушки» и одна эргэдэшка, остальные отдал ночью штурмовой группе. Запалы вложены во все, изготовить к бою и метнуть во врага – дело нескольких секунд. Что приятно, меня после вчерашнего боя похвалили за то, как уверенно я действовал гранатами. Мол, в боевой обстановке так сможет не каждый, некоторые бойцы реально теряются… Внизу справа на дне ячейки стоит пустая консервная банка из-под тушенки, уже, кстати, советской. Почему-то решил не выбрасывать ее после быстрого завтрака, а вместо этого набил землей и решил придержать. В голову пришла бредовая идея, что, если припрет, можно будет ее бросить с криком «граната» и, пока фрицы залягут, сделать ноги.
Вопрос лишь в том – куда? До дотов отступать здесь не так далеко, но если противник нас сомнет, укрепления после проживут считаные минуты. А ведь за ними уже начинается река и вовсе вражеская сторона.
Тягостно длится ожидание схватки… Перед атакой я хотел и себе сделать амбразурку в бруствере, но проходящий мимо младший сержант отсоветовал. Мол, для боя неудобно, так как ограниченный сектор стрельбы, да и опасно. Шанс, что пуля или осколок залетит именно в крохотную амбразурку, ничтожен, но все же есть. Так зачем ослаблять защиту, если о приближении противника все равно предупредят наблюдатели?
…– Гранаты к бою!
Ну, наконец-то! Уже ошалев от бездействия, от того, что над головой все гуще летят немецкие пули да сыплется на макушку земля, я едва ли не с радостью приподнимаюсь над бруствером, одновременно раскручивая колпачок «колотушки». Руки аж дрожат от адреналина, но даже охваченный возбуждением, я все же очень аккуратно высовываюсь, чтобы выбрать лучшую цель. Мое внимание тут же привлекает группа из трех фрицев, держащихся довольно близко друг к другу и как раз заканчивающих перебежку. А у меня для вас есть подарок, голубчики…
Резко дергаю шнурок и, всего на секунду распрямившись, с силой метаю гранату. Бицепс правой резануло острой болью, которую я перетерпел, сцепив зубы… Все же оттого, что с непривычки от копа устала раненая рука, а может, просто от лишней спешки, бросок выходит не слишком удачным – «колотушка» упала за спиной и заметно позади фрицев. Но! Броска они не увидели. И осколки достают одного из немцев, не успевшего еще лечь на землю.
Практически одновременно с моей взрываются гранаты других бойцов отделения. При этом больше всех преуспел Зиборов: младший сержант метнул эргэдэшку с секундной задержкой – в итоге она взорвалась не на земле, а над головами фрицев, уделав сразу двойку врагов. Один из них, кстати, сам привставал с гранатой… Комот перед боем объяснял нам этот прием, хотя и не советовал им пользоваться без должной практики – и вот я увидел его в действии.
Не удержавшись от соблазна, хватаюсь за РГД. Мгновение спустя флажок предохранителя уже сдвинут, и я крепко встряхиваю гранату. Четко произношу «двадцать два», как научил сержант, и вновь полностью встаю с одновременным броском. Эргэдэшка летит не так далеко и не так высоко, но, взорвавшись над землей, также, кажется, кого-то достала. Из-за дымного облачка в момент взрыва было не разглядеть в подробностях, но, по-моему, впереди кто-то упал.
Тем не менее сердце тут же сжалось от сожаления о бездумно потраченной гранате – все же ее можно было бы использовать более удачно! Однако сделанного не воротишь, и, буквально зарычав от боли – после второго броска бицепс заныл уже совсем сильно, а на гимнастерке над повязкой проступила свежая кровь, – хватаюсь за СВТ. Ну, сейчас я вам покажу, твари…
«Твари», правда, не очень хотят быть легкой мишенью, перемещаясь стремительно, коротки ми бросками, так и норовя уйти с линии прицеливания, а еще они очень плотно бьют в ответ. Пока, правда, не по мне, а по пулеметчикам нашего отделения, уже несколько секунд прижимающим врага плотным огнем «дегтярева» и трофейного МГ.
Неожиданно в поле зрения попадает немец, привставший для броска «колотушки». Он развернут ко мне лицом и залег всего метрах в пятидесяти от окопа. Чересчур поспешно, суетясь и от того теряя лишнее время, я направляю в его сторону самозарядку и прицеливаюсь. Но перед выстрелом делаю паузу – враг уже метнул гранату, уже практически распластался на земле… И в этот миг целик ровно сходится с мушкой, скрестившись на груди фрица.
Мягко тяну за спуск…
Выстрел прогремел одновременно со взрывом гранаты, которую немчура, кстати, бросал в мою ячейку. Она не долетела буквально метров пять до окопа, и я успел увидеть, как дернулся от попадания немец, прежде чем нырнул вниз, а по брустверу стегнули осколки.
Сердце бешено бьется в груди – то ли от страха, то ли от восторга. В любом случае я уложил выстрел в цель, сумел попасть во врага – а значит, что и того унтера (как назвал его Нежельский) я поразил сам, без всяких бонусов от игры.
Я. Сам. Выстрелил. И. Уничтожил. Врага! Дома со мной такого никогда не было, я заступался за себя в крайних случаях, стараясь с детства избегать драк – а тут на тебе. Выходит, живет во мне что-то такое… боевое. И незнакомое самому себе.
Воодушевленный успехом, вновь приподнимаюсь над бруствером, вновь выбираю цель, вновь жму на спуск… И слышу лишь какой-то посторонний щелчок. По дурости нажимаю на спуск второй раз – тот же результат. И только после я вновь ныряю на дно окопа – но теперь весь восторг мгновенно подавляет первобытный ужас от осознания собственной беспомощности. Винтовка заела, винтовку заклинило – со «светкой» такое бывает довольно часто еще и потому, что она очень восприимчива к загрязнению. Не знаю, что именно случилось с самозарядкой, зато прекрасно осознаю другое – самому ее не починить. Тело начинает буквально трясти, в легких уже не хватает воздуха…
– Рома!!! Ромка, сюда беги! Степку убило, мне помощь нужна!
Крик Василия возвращает меня в сознание, становится тем спасательным кругом, который не дает провалиться в шоковое состояние. Подхватив последнюю гранату, одновременно освобождаю пистолет из кобуры и, сняв его с предохранителя (на всякий случай), бегу к товарищу. Впрочем, до Нежельского я добираюсь без происшествий – а вот в ячейке товарища едва ли не спотыкаюсь о труп Степана, которому пуля вошла в правый глаз.
Я уже видел мертвых на этой войне – с обеих сторон. Но еще ни разу не смотрел на них так близко, не вглядывался с ужасом в черты лица знакомого человека, который еще полчаса назад разговаривал с тобой, двигался, сопереживал, чувствовал… Был живым. И вот теперь я смотрю на лицо убитого товарища, не в силах поверить, что его больше нет. Что парня, с которым я только утром познакомился, больше нет; что это – именно его лицо, а не искусно сделанная маска, изуродованная какими-то вандалами, проколовшими ей глаз и намешавшими в нем серо-бурую жидкость, заодно брызнув на переносицу и щеку…
– Самса, не спи!!! Диски набивай!
Василий оборачивается ко мне, наши взгляды встречаются. Его, охваченный боевым азартом, горячкой боя, – и мой, со стороны наверняка кажущийся переполненным ужаса, безвольным… Хотя почему только кажущийся?
Вдруг голова Нежельского дергается, как от удара, отклоняется в сторону. Ярость и возбуждение в его глазах сменяются удивлением – и тут же они словно бы тухнут. А я, как в замедленной съемке, смотрю на то, как единственного человека в этой игр… в этом мире убивает ударившая ему в левый висок немецкая пуля.
Немецкая пуля.
Немецкая…
– А-а-а-а-а-а-а!!!
Что-то внутри меня ломается, а сознание затопляет невиданная раньше ярость – звериная, отчаянная. Как будто прорвало плотину, за которой всю жизнь копилась боль от обид и унижений, наносимых сверстниками в школе и в универе. А заодно и раздражение на самого себя из-за того, что так и не смог как следует дать отпор… Этой ярости достаточно, чтобы вытолкнуть меня из окопа и бросить в рукопашную на врага, чтобы рубить их саперной лопаткой Нежельского, оставленной здесь же, в ячейке, чтобы колоть штык-ножом, рвать зубами…
Но все же какая-то часть сознания остается на плаву. Потому совсем безумных глупостей я не совершаю, а, схватившись за съехавший по брустверу пулемет, поднимаю его над окопом и жму на спуск.
Сильнейшая отдача едва не опрокинула меня назад, а из-за незакрепленных сошек дуло пулемета тут же повело в сторону, и очередь ушла в землю буквально перед самым окопом. Поняв ошибку и уже немного придя в себя, сильнее упираю сошки в землю, попытавшись даже чуть притопить их, и гораздо крепче прижимаю приклад пулемета к плечу правой рукой, что есть силы стиснув ложе «дегтярева» левой.
Даже не пытаясь ловить группу наступающих справа фрицев в прицел, двумя короткими очередями заставляю их залечь, ведя стволом от головного немца к замыкающему и обратно. Одного удалось зацепить – но атакующих нашу позицию много. Очень много, и приблизились они уже на последний бросок до траншей. Справа вдруг замолчал до того практически все время ревущий МГ Зиборова…
В окопы летят гранаты. Много гранат. Одна падает прямо за спину. Раньше я бы наверняка растерялся, замер, парализованный ужасом, а сейчас просто, без всяких раздумий резко наклоняюсь к «колотушке». Взорвется – и хрен с ней, ну и со мной заодно. Но хотя бы попытался!
Кстати, попытка мне удается: схватив гранату за длинную деревянную ручку, одним резким броском успеваю выкинуть ее из ячейки – жалко только, что не в сторону немцев… Она тут же взрывается – а фрицы, подбадривая себя криком, бросаются к окопам.
В голове промелькнула мысль, что нужно сменить пристрелянную то ли вражеским снайпером, то ли пулеметчиком позицию. Промелькнула и тут же пропала – один хрен не успеваю. Просто встаю и, видя сразу несколько групп немцев, бегущих к нам, рывком поднимаю «дегтярев» на бруствер.
Жму на спуск.
В этот раз я не пытаюсь целиться или стрелять грамотно, короткими очередями выбивая конкретные цели. Просто жму на спуск, направив ствол пулемета в сторону врага и ведя огненную строчку по наступающим слева направо.
– А-а-а-а-а!
Я даже не вижу результата стрельбы – оружие, словно живое, бьется в руках; так же бешено бьется в груди сердце, усиленно гоняя по венам перенасыщенную адреналином кровь. Дым застилает прицел, и в довершение всего кажется, что сама земля будто дрожит под ногами.
А потом раздается тихий клацающий щелчок – в диске кончились патроны. Я еще успеваю разглядеть, что мне все же удалось заставить фрицев залечь, как левая сторона лица взрывается дикой болью…
Прихожу в себя я на дне ячейки, смотря в ясное, чистое небо над головой. Такое спокойное, мирное солнечное небо, лениво гонящее небольшие облачка… Ребенком я обожал смотреть на них, представлять себе замки или сказочных драконов, лежа в траве или стогу сена, когда бывал в гостях у бабушки. И настолько болезненным получился контраст светлых детских воспоминаний с тем, что происходит здесь и сейчас, пока я лежу на телах своих товарищей, что глаза на мгновение наполнились влагой, и я вскрикнул, словно от боли.
И, словно в ответ, через сильный звон в левом ухе до меня донеслись другие крики. И голоса. И русский мат. И немецкие ругательства… Они раздались совсем близко.
Стремительно прихожу в себя, пытаюсь резко встать. Получается, хотя голова и левая скула отзываются сильнейшей болью. Коснувшись рукой щеки, чувствую кровь, но понимаю, что пуля только царапнула ее, повредив скулу. Провожу кистью дальше и обнаруживаю на месте мочки уха какие-то обильно кровоточащие ошметки. Раньше я бы умер от ужаса, получив подобное ранение, но после смерти Степана и Василия в этой же ячейке понимаю, что, в общем-то, легко отделался.
Крики и брань дерущихся, стреляющих друг в друга людей различаю все явственнее; хватаюсь рукой за кобуру – и, похолодев от страха, понимаю, что она пуста. Тут же вспоминаю, что держал подарок Нежельского в руках, когда бежал к нему на помощь, и, посмотрев под ноги, замечаю пистолет на дне ячейки у правой стенки.
Сжав пальцы на его прохладной, ребристой рукояти и почувствовав в руках тяжесть увесистого оружия, тут же ощущаю себя гораздо более спокойным и защищенным. Аккуратно высовываюсь в ход сообщения – и тут же дважды жму на спуск. Заметивший движение и уже успевший на него среагировать немецкий унтер вскинул автомат, но обе пули вошли в его живот прежде, чем он успел выпустить в меня очередь. Сам дивлюсь своей меткости, но тут же понимаю, что с пяти метров довольно сложно промахнуться по человеку, которому некуда деться в узком ходе сообщения.
На мгновение обернувшись назад и удостоверившись, что там никого нет, быстрым шагом двигаюсь к убитому. Внезапно впереди показывается еще один фриц – мы замечаем друг друга одновременно. Вот только он вооружен винтовкой и вынужден вскинуть ее к плечу, чтобы прицелиться. Хотя бывалый германский вояка делает все это быстро и сноровисто, пистолет в моей руке еще быстрее: после короткого мгновения моей растерянности он тут же оживает двумя выстрелами. Первая пуля вскользь задела фрицу правую руку (прям как мне!), сбив тому прицел, а вот вторая точно угодила в грудь противника. Он тоже успел нажать на спуск, вот только выстрелила его винтовка куда-то в небо…
На дне окопа я замечаю и другие немецкие трупы, и павших погранцов. Но судя по звукам, впереди еще идет драка, и я стараюсь успеть вступить в нее прежде, чем погибнут последние соратники, оставив меня с врагом один на один. Про автомат убитого унтера счастливо забываю, а вспомнив, уже не возвращаюсь, лишь горестно цокнув языком.
Впрочем, как бы я ни торопился, все равно опоздал. На моих глазах немецкий стрелок выстрелом в упор свалил бросившегося на него красноармейца с саперной лопаткой. Еще один немец попытался заколоть штык-ножом, пристегнутым к винтовке, погранца с СВТ, не успевшего примкнуть свой штык. Но он сумел сбить вражеский укол стволом самозарядки в сторону и тут же ударил прикладом навстречу, плотно зарядив противнику в челюсть и сбив его с ног. Однако третий немец уже подскочил к нему сзади и ударил ножом в спину, прихватив за шею…
Все это произошло за несколько секунд, и стрелять раньше я не стал только потому, что побоялся попасть в Игоря Степанова – зарезанного на моих глазах пограничника. Особо мы с ним не общались, но познакомиться успели, и при виде гибели товарища душу вновь заполонила черная ярость. Направив ствол Р-38 на врагов, я начал жать на спуск.
Раз, два, три, четыре, пять… Первую пулю получил убийца Игоря, еще три – вражеский стрелок, спешно передергивающий затвор, но так и не успевший выстрелить… Пятая пуля вновь досталась фрицу, заколовшему Степанова, ибо вначале я только ранил его в плечо.
Клац…
Н-да… Еще вчера защитники укрепрайона особо не сомневались в том, что второй день войны станет для них последним: снарядов для орудий осталось по три-четыре штуки на ствол, гранат и винтовочных патронов в обрез. Правда, большинство их отчаянно надеялись (кто-то надеется и сейчас), что вот-вот подойдут кадровые части, подтянутся советские танки, а с неба на врага рухнут «красные соколы»… Возможно, только эта вера и не позволила многим сложить оружие, удержала их от сдачи в плен. Однако вместо армии к ним пробились тридцать семь погранцов – невелика сила. Но если вдуматься, благодаря нашей поддержке 8-й узел обороны, может, еще и протянет один день…
Порыв ветра из-за реки словно погладил кожу на лице, но тут же рассеялся; растворился и луговой аромат в смраде сгоревших дотов и быстро разлагающихся на жарком июньском солнце трупов. Справа раздался громкий, уверенный голос моего бывшего отделенного, младшего сержанта Артема Зиборова, поставленного старшим на нашей позиции:
– Боеприпас экономим, издалека не стреляем. Эти фрицы с нами еще не дрались, так что поступим как на заставе: подпустим поближе и ударим трофейными гранатами. После в бой сразу включается расчет Нежельского, поддерживаю я, открывают огонь остальные. Все понятно?
В ответ раздается нестройное «так точно». Погранцов распределили практически равномерно между каждым из пяти дотов, по семь бойцов. Кроме того, наши группы усилили красноармейцами из гарнизона, доведя численность каждой до размера стрелкового отделения – одиннадцати человек. Трофейные машингеверы поделили поровну, сформировав расчеты из наиболее подготовленных бойцов; парторг, кстати, получил второго номера из пехотинцев, так что я вновь стал рядовым стрелком, получив свой участок обороны.
Лейтенанты же наши засели в тылу с «максимами». Крупные, громоздкие пулеметы, как оказалось, дают хорошую кучность и точность боя, позволяя вести плотный огонь без смены ствола – у «старичков» водяное охлаждение. В общем, всем хороши «максимы», только слишком они заметные. Но как бы то ни было, командиры, взяв себе вторых номеров из защитников узла обороны, окопались позади нас, поделив между собой сектора стрельбы. До поры до времени они будут молчать, но если возникнет опасность прорыва фрицев в окопы, то тут-то их и встретит кинжальный огонь «максимов». В общем, очень разумно и, можно сказать, даже надежно.
И почему только в сердце так настойчиво заползает страх при виде многочисленных серых фигурок, начавших к нам приближаться?!
Глава пятая
23 июня 1941 года. Декретное время: 6 часов утра. 8-й опорный узел обороны 62-го Брестского укрепрайона
Враг открывает огонь по нашей позиции. Пока редкий, но очень точный: пограничника Сережку Ветрова угодившая в лоб пуля отбросила на стенку окопа.
– Все спрятались! Не высовываемся! Ждем, когда подойдут ближе!
Зиборов командует злым, срывающимся голосом – его можно понять, бой только начался, а отделение уже потеряло одного бойца. Сам сержант продолжает следить за приближением противника сквозь небольшую амбразурку, проделанную внутри бруствера. Я же с радостью выполняю его команду, внутренне похолодев при мысли о снайперах.
Хоть я уже и не второй номер, но сумел занять место рядом с позицией расчета парторга. Сейчас же на полусогнутых переползаю к Нежельскому и Степану, бойцу из гарнизона.
– Ну что, Вась, видать, ты был прав насчет снайперов!
Оба пулеметчика обращают на меня встревоженные взгляды.
– Да не похоже это на звук выстрелов винтовок, Ром. Скорее на одиночные от МГ. Ты ночью видел их станки?
Я отрицательно мотаю головой.
– Я тоже нет, а вот Зайцев Олег и Прошин Валера – они расчет гранатами забросали – позже говорили, что на станке у немчуры был оптический прицел. У нас на станках к ДС тоже бывает, что монтируют. Так что выходит, что и не снайперы это вовсе, а пулеметчики их резвятся одиночным огнем.
В горле словно ком образовался. Нервно сглотнув, осторожно уточняю:
– И что, получается, с ними никак не сладить?
Василий удрученно покачал головой:
– Как?! Будь у всех дотов в ту сторону развернуты орудийные и пулеметные амбразуры да обеспечены оружием штатно, фрицы и станки бы не подтянули, да и окопаться бы не смогли. А так нам только на Гринева и надеяться. Он в недостроенном доте у амбразуры встал, своя оптика есть…
Свой снайпер – это, конечно, хорошо, особенно если Саша догадается, кто и откуда так точно по окопам бьет. Ну, будем надеяться, что догадается и сумеет кого из вояк вражеских заткнуть.
Вновь возвращаюсь на свою позицию. По примеру других, в своей стрелковой ячейке на уровне груди я сделал – неровно, но как смог – земляную полку для гранат. Осталось у меня всего две «колотушки» и одна эргэдэшка, остальные отдал ночью штурмовой группе. Запалы вложены во все, изготовить к бою и метнуть во врага – дело нескольких секунд. Что приятно, меня после вчерашнего боя похвалили за то, как уверенно я действовал гранатами. Мол, в боевой обстановке так сможет не каждый, некоторые бойцы реально теряются… Внизу справа на дне ячейки стоит пустая консервная банка из-под тушенки, уже, кстати, советской. Почему-то решил не выбрасывать ее после быстрого завтрака, а вместо этого набил землей и решил придержать. В голову пришла бредовая идея, что, если припрет, можно будет ее бросить с криком «граната» и, пока фрицы залягут, сделать ноги.
Вопрос лишь в том – куда? До дотов отступать здесь не так далеко, но если противник нас сомнет, укрепления после проживут считаные минуты. А ведь за ними уже начинается река и вовсе вражеская сторона.
Тягостно длится ожидание схватки… Перед атакой я хотел и себе сделать амбразурку в бруствере, но проходящий мимо младший сержант отсоветовал. Мол, для боя неудобно, так как ограниченный сектор стрельбы, да и опасно. Шанс, что пуля или осколок залетит именно в крохотную амбразурку, ничтожен, но все же есть. Так зачем ослаблять защиту, если о приближении противника все равно предупредят наблюдатели?
…– Гранаты к бою!
Ну, наконец-то! Уже ошалев от бездействия, от того, что над головой все гуще летят немецкие пули да сыплется на макушку земля, я едва ли не с радостью приподнимаюсь над бруствером, одновременно раскручивая колпачок «колотушки». Руки аж дрожат от адреналина, но даже охваченный возбуждением, я все же очень аккуратно высовываюсь, чтобы выбрать лучшую цель. Мое внимание тут же привлекает группа из трех фрицев, держащихся довольно близко друг к другу и как раз заканчивающих перебежку. А у меня для вас есть подарок, голубчики…
Резко дергаю шнурок и, всего на секунду распрямившись, с силой метаю гранату. Бицепс правой резануло острой болью, которую я перетерпел, сцепив зубы… Все же оттого, что с непривычки от копа устала раненая рука, а может, просто от лишней спешки, бросок выходит не слишком удачным – «колотушка» упала за спиной и заметно позади фрицев. Но! Броска они не увидели. И осколки достают одного из немцев, не успевшего еще лечь на землю.
Практически одновременно с моей взрываются гранаты других бойцов отделения. При этом больше всех преуспел Зиборов: младший сержант метнул эргэдэшку с секундной задержкой – в итоге она взорвалась не на земле, а над головами фрицев, уделав сразу двойку врагов. Один из них, кстати, сам привставал с гранатой… Комот перед боем объяснял нам этот прием, хотя и не советовал им пользоваться без должной практики – и вот я увидел его в действии.
Не удержавшись от соблазна, хватаюсь за РГД. Мгновение спустя флажок предохранителя уже сдвинут, и я крепко встряхиваю гранату. Четко произношу «двадцать два», как научил сержант, и вновь полностью встаю с одновременным броском. Эргэдэшка летит не так далеко и не так высоко, но, взорвавшись над землей, также, кажется, кого-то достала. Из-за дымного облачка в момент взрыва было не разглядеть в подробностях, но, по-моему, впереди кто-то упал.
Тем не менее сердце тут же сжалось от сожаления о бездумно потраченной гранате – все же ее можно было бы использовать более удачно! Однако сделанного не воротишь, и, буквально зарычав от боли – после второго броска бицепс заныл уже совсем сильно, а на гимнастерке над повязкой проступила свежая кровь, – хватаюсь за СВТ. Ну, сейчас я вам покажу, твари…
«Твари», правда, не очень хотят быть легкой мишенью, перемещаясь стремительно, коротки ми бросками, так и норовя уйти с линии прицеливания, а еще они очень плотно бьют в ответ. Пока, правда, не по мне, а по пулеметчикам нашего отделения, уже несколько секунд прижимающим врага плотным огнем «дегтярева» и трофейного МГ.
Неожиданно в поле зрения попадает немец, привставший для броска «колотушки». Он развернут ко мне лицом и залег всего метрах в пятидесяти от окопа. Чересчур поспешно, суетясь и от того теряя лишнее время, я направляю в его сторону самозарядку и прицеливаюсь. Но перед выстрелом делаю паузу – враг уже метнул гранату, уже практически распластался на земле… И в этот миг целик ровно сходится с мушкой, скрестившись на груди фрица.
Мягко тяну за спуск…
Выстрел прогремел одновременно со взрывом гранаты, которую немчура, кстати, бросал в мою ячейку. Она не долетела буквально метров пять до окопа, и я успел увидеть, как дернулся от попадания немец, прежде чем нырнул вниз, а по брустверу стегнули осколки.
Сердце бешено бьется в груди – то ли от страха, то ли от восторга. В любом случае я уложил выстрел в цель, сумел попасть во врага – а значит, что и того унтера (как назвал его Нежельский) я поразил сам, без всяких бонусов от игры.
Я. Сам. Выстрелил. И. Уничтожил. Врага! Дома со мной такого никогда не было, я заступался за себя в крайних случаях, стараясь с детства избегать драк – а тут на тебе. Выходит, живет во мне что-то такое… боевое. И незнакомое самому себе.
Воодушевленный успехом, вновь приподнимаюсь над бруствером, вновь выбираю цель, вновь жму на спуск… И слышу лишь какой-то посторонний щелчок. По дурости нажимаю на спуск второй раз – тот же результат. И только после я вновь ныряю на дно окопа – но теперь весь восторг мгновенно подавляет первобытный ужас от осознания собственной беспомощности. Винтовка заела, винтовку заклинило – со «светкой» такое бывает довольно часто еще и потому, что она очень восприимчива к загрязнению. Не знаю, что именно случилось с самозарядкой, зато прекрасно осознаю другое – самому ее не починить. Тело начинает буквально трясти, в легких уже не хватает воздуха…
– Рома!!! Ромка, сюда беги! Степку убило, мне помощь нужна!
Крик Василия возвращает меня в сознание, становится тем спасательным кругом, который не дает провалиться в шоковое состояние. Подхватив последнюю гранату, одновременно освобождаю пистолет из кобуры и, сняв его с предохранителя (на всякий случай), бегу к товарищу. Впрочем, до Нежельского я добираюсь без происшествий – а вот в ячейке товарища едва ли не спотыкаюсь о труп Степана, которому пуля вошла в правый глаз.
Я уже видел мертвых на этой войне – с обеих сторон. Но еще ни разу не смотрел на них так близко, не вглядывался с ужасом в черты лица знакомого человека, который еще полчаса назад разговаривал с тобой, двигался, сопереживал, чувствовал… Был живым. И вот теперь я смотрю на лицо убитого товарища, не в силах поверить, что его больше нет. Что парня, с которым я только утром познакомился, больше нет; что это – именно его лицо, а не искусно сделанная маска, изуродованная какими-то вандалами, проколовшими ей глаз и намешавшими в нем серо-бурую жидкость, заодно брызнув на переносицу и щеку…
– Самса, не спи!!! Диски набивай!
Василий оборачивается ко мне, наши взгляды встречаются. Его, охваченный боевым азартом, горячкой боя, – и мой, со стороны наверняка кажущийся переполненным ужаса, безвольным… Хотя почему только кажущийся?
Вдруг голова Нежельского дергается, как от удара, отклоняется в сторону. Ярость и возбуждение в его глазах сменяются удивлением – и тут же они словно бы тухнут. А я, как в замедленной съемке, смотрю на то, как единственного человека в этой игр… в этом мире убивает ударившая ему в левый висок немецкая пуля.
Немецкая пуля.
Немецкая…
– А-а-а-а-а-а-а!!!
Что-то внутри меня ломается, а сознание затопляет невиданная раньше ярость – звериная, отчаянная. Как будто прорвало плотину, за которой всю жизнь копилась боль от обид и унижений, наносимых сверстниками в школе и в универе. А заодно и раздражение на самого себя из-за того, что так и не смог как следует дать отпор… Этой ярости достаточно, чтобы вытолкнуть меня из окопа и бросить в рукопашную на врага, чтобы рубить их саперной лопаткой Нежельского, оставленной здесь же, в ячейке, чтобы колоть штык-ножом, рвать зубами…
Но все же какая-то часть сознания остается на плаву. Потому совсем безумных глупостей я не совершаю, а, схватившись за съехавший по брустверу пулемет, поднимаю его над окопом и жму на спуск.
Сильнейшая отдача едва не опрокинула меня назад, а из-за незакрепленных сошек дуло пулемета тут же повело в сторону, и очередь ушла в землю буквально перед самым окопом. Поняв ошибку и уже немного придя в себя, сильнее упираю сошки в землю, попытавшись даже чуть притопить их, и гораздо крепче прижимаю приклад пулемета к плечу правой рукой, что есть силы стиснув ложе «дегтярева» левой.
Даже не пытаясь ловить группу наступающих справа фрицев в прицел, двумя короткими очередями заставляю их залечь, ведя стволом от головного немца к замыкающему и обратно. Одного удалось зацепить – но атакующих нашу позицию много. Очень много, и приблизились они уже на последний бросок до траншей. Справа вдруг замолчал до того практически все время ревущий МГ Зиборова…
В окопы летят гранаты. Много гранат. Одна падает прямо за спину. Раньше я бы наверняка растерялся, замер, парализованный ужасом, а сейчас просто, без всяких раздумий резко наклоняюсь к «колотушке». Взорвется – и хрен с ней, ну и со мной заодно. Но хотя бы попытался!
Кстати, попытка мне удается: схватив гранату за длинную деревянную ручку, одним резким броском успеваю выкинуть ее из ячейки – жалко только, что не в сторону немцев… Она тут же взрывается – а фрицы, подбадривая себя криком, бросаются к окопам.
В голове промелькнула мысль, что нужно сменить пристрелянную то ли вражеским снайпером, то ли пулеметчиком позицию. Промелькнула и тут же пропала – один хрен не успеваю. Просто встаю и, видя сразу несколько групп немцев, бегущих к нам, рывком поднимаю «дегтярев» на бруствер.
Жму на спуск.
В этот раз я не пытаюсь целиться или стрелять грамотно, короткими очередями выбивая конкретные цели. Просто жму на спуск, направив ствол пулемета в сторону врага и ведя огненную строчку по наступающим слева направо.
– А-а-а-а-а!
Я даже не вижу результата стрельбы – оружие, словно живое, бьется в руках; так же бешено бьется в груди сердце, усиленно гоняя по венам перенасыщенную адреналином кровь. Дым застилает прицел, и в довершение всего кажется, что сама земля будто дрожит под ногами.
А потом раздается тихий клацающий щелчок – в диске кончились патроны. Я еще успеваю разглядеть, что мне все же удалось заставить фрицев залечь, как левая сторона лица взрывается дикой болью…
Прихожу в себя я на дне ячейки, смотря в ясное, чистое небо над головой. Такое спокойное, мирное солнечное небо, лениво гонящее небольшие облачка… Ребенком я обожал смотреть на них, представлять себе замки или сказочных драконов, лежа в траве или стогу сена, когда бывал в гостях у бабушки. И настолько болезненным получился контраст светлых детских воспоминаний с тем, что происходит здесь и сейчас, пока я лежу на телах своих товарищей, что глаза на мгновение наполнились влагой, и я вскрикнул, словно от боли.
И, словно в ответ, через сильный звон в левом ухе до меня донеслись другие крики. И голоса. И русский мат. И немецкие ругательства… Они раздались совсем близко.
Стремительно прихожу в себя, пытаюсь резко встать. Получается, хотя голова и левая скула отзываются сильнейшей болью. Коснувшись рукой щеки, чувствую кровь, но понимаю, что пуля только царапнула ее, повредив скулу. Провожу кистью дальше и обнаруживаю на месте мочки уха какие-то обильно кровоточащие ошметки. Раньше я бы умер от ужаса, получив подобное ранение, но после смерти Степана и Василия в этой же ячейке понимаю, что, в общем-то, легко отделался.
Крики и брань дерущихся, стреляющих друг в друга людей различаю все явственнее; хватаюсь рукой за кобуру – и, похолодев от страха, понимаю, что она пуста. Тут же вспоминаю, что держал подарок Нежельского в руках, когда бежал к нему на помощь, и, посмотрев под ноги, замечаю пистолет на дне ячейки у правой стенки.
Сжав пальцы на его прохладной, ребристой рукояти и почувствовав в руках тяжесть увесистого оружия, тут же ощущаю себя гораздо более спокойным и защищенным. Аккуратно высовываюсь в ход сообщения – и тут же дважды жму на спуск. Заметивший движение и уже успевший на него среагировать немецкий унтер вскинул автомат, но обе пули вошли в его живот прежде, чем он успел выпустить в меня очередь. Сам дивлюсь своей меткости, но тут же понимаю, что с пяти метров довольно сложно промахнуться по человеку, которому некуда деться в узком ходе сообщения.
На мгновение обернувшись назад и удостоверившись, что там никого нет, быстрым шагом двигаюсь к убитому. Внезапно впереди показывается еще один фриц – мы замечаем друг друга одновременно. Вот только он вооружен винтовкой и вынужден вскинуть ее к плечу, чтобы прицелиться. Хотя бывалый германский вояка делает все это быстро и сноровисто, пистолет в моей руке еще быстрее: после короткого мгновения моей растерянности он тут же оживает двумя выстрелами. Первая пуля вскользь задела фрицу правую руку (прям как мне!), сбив тому прицел, а вот вторая точно угодила в грудь противника. Он тоже успел нажать на спуск, вот только выстрелила его винтовка куда-то в небо…
На дне окопа я замечаю и другие немецкие трупы, и павших погранцов. Но судя по звукам, впереди еще идет драка, и я стараюсь успеть вступить в нее прежде, чем погибнут последние соратники, оставив меня с врагом один на один. Про автомат убитого унтера счастливо забываю, а вспомнив, уже не возвращаюсь, лишь горестно цокнув языком.
Впрочем, как бы я ни торопился, все равно опоздал. На моих глазах немецкий стрелок выстрелом в упор свалил бросившегося на него красноармейца с саперной лопаткой. Еще один немец попытался заколоть штык-ножом, пристегнутым к винтовке, погранца с СВТ, не успевшего примкнуть свой штык. Но он сумел сбить вражеский укол стволом самозарядки в сторону и тут же ударил прикладом навстречу, плотно зарядив противнику в челюсть и сбив его с ног. Однако третий немец уже подскочил к нему сзади и ударил ножом в спину, прихватив за шею…
Все это произошло за несколько секунд, и стрелять раньше я не стал только потому, что побоялся попасть в Игоря Степанова – зарезанного на моих глазах пограничника. Особо мы с ним не общались, но познакомиться успели, и при виде гибели товарища душу вновь заполонила черная ярость. Направив ствол Р-38 на врагов, я начал жать на спуск.
Раз, два, три, четыре, пять… Первую пулю получил убийца Игоря, еще три – вражеский стрелок, спешно передергивающий затвор, но так и не успевший выстрелить… Пятая пуля вновь досталась фрицу, заколовшему Степанова, ибо вначале я только ранил его в плечо.
Клац…