Идеал

Десятки раз я задавала ему и Ленноксу один и тот же вопрос, не угомонилась даже тогда, когда Леннокс окрысился: «Норт, ты славная, но скоро я пришибу тебя как муху».

– Да. Только что. Твои родители ездили к нему. Он в камере предварительного заключения, обращаются с ним хорошо. Его допрашивают и продержат еще сутки по подозрению в помощи Заклейменным. Они пытаются доказать, что он предоставлял своим работникам незаконные льготы.

Облегчение, смешанное с тревогой. Ему не причинили вреда и пока что не сумели предъявить обвинение. И все же.

– Доказательств никаких, иначе обвинение уже выдвинули бы. Они держат его только в надежде выкурить тебя.

Меня передернуло.

– Прости, – заторопился он. – Неудачное выражение. Но есть и хорошая сторона: теперь он понимает, что ты жива, иначе бы его давно отпустили.

– Ты уверен?

– Конечно. Он ведь очень неглуп.

Я улыбнулась:

– Да, это уж верно.

– Итак … Я тут продумал план, как выбраться из этого дерьма.

– Из какого?

Широким жестом он охватил и кухню вокруг нас, и весь завод.

– Ты хочешь уйти отсюда? – удивилась я.

– А ты нет?

Очень глупо будет ответить, что мне тут нравится? Что впервые я почувствовала себя в безопасности? Здесь, среди огромных стальных сооружений, когда приходится пользоваться электронным пропуском, чтобы открыть любую дверь, и повсюду стоят охранники, чтобы никого постороннего не впускать. Нет, я не ощущаю себя взаперти, наоборот, я воспринимаю это как защиту, словно наконец-то охраняют именно меня.

– Мне здесь спокойно, – призналась я. – А ты нашел родителей – и брата, – ты ведь, наверное, и не знал, что у тебя есть брат? Зачем же уходить от них?

– Селестина, я все понимаю. Но это не настоящая жизнь. Это не настоящая свобода. Бедняжка Ивлин – ей шесть лет, и, с тех пор как она оказалась здесь, она ни разу не бывала за стеной. У нее нет подруг ее возраста – может быть, она и не видела никогда детей своего возраста. А Бахи не хочет, чтобы мы сражались за свободу. Стоит ему хоть слово об этом услышать, он велит молчать, так что тут никогда ничего не изменится.

– Зато я вчера проспала десять часов подряд, – заныла я, и он ласково рассмеялся.

– Со мной тоже так было поначалу. Ты же только попала сюда. Скоро сама поймешь.

– Дело не в том, что ты просто хочешь сбежать? – мягко спросила я. – Чтобы сблизиться с родными, нужно время, Кэррик. Пока что нормально, что вы чувствуете себя … неловко.

– Надо же, заметила! – фыркнул он. – Когда я вышел из интерната, худшее, что я мог сделать, по правилам Трибунала, – это разыскать родителей. Я не думал, что за мной следят. Из всех соучеников я был лучшим, мне казалось, меня ни в чем не подозревают. Думал, я их провел. Думал, они доверяют мне. Теперь-то я знаю: как ни старайся подружиться со стражами, они все равно тебе доверять не будут. Декан навестил меня в замке.

– Помню. – Действительно, к нему в камеру приходил мужчина в хорошем костюме. Тогда я приняла его за адвоката, но ведь Кэррик сам защищал себя на суде.

– Он сказал, что я его предал. Он типа взял меня под крыло. – Кэррик покачал головой. – Я рос на его глазах, он приходил на мои матчи, радовался, когда я блестяще сдавал экзамены. У него у самого есть дети – и все же он не в состоянии понять, зачем мне вздумалось разыскивать родных. А потом мне поставили Клеймо – и после этого я получил свободу, ищи, мол, родителей. Отныне то правило на меня не распространяется. Лихо закручено.

– Да, нелогично, – согласилась я. – А как ты их нашел?

– Мне дали знать. Они перебрались сюда, когда меня арестовали.

– Они тут меньше двух месяцев? – удивилась я.

– А кажется, что гораздо дольше? – подхватил он. – То-то и оно. В этом месте, – он огляделся по сторонам, – время будто останавливается. Люди приходят и остаются навсегда. Тут есть еще Заклейменные, которых ты пока не видела, – мне страшно думать, сколько они тут пробыли.

– Но Лиззи ушла, – вырвалось у меня.

Я все время думала о ней. Одной из причин, по которой друзья считали меня идеалом, пока я не заработала шесть Клейм, – были идеальные оценки, сплошные пятерки, особенно по математике. Так уж у меня голова устроена. Уравнения, теоремы – в них я всегда нахожу смысл. Любую задачу можно решить. Даже если мне подсовывали трудный вопрос, я билась над ним, пока не находила решение. И сейчас со мной примерно то же самое. Что-то не сходилось: имелась задача, и она не могла сама по себе рассосаться, это было незавершенное дело, и оно ждало того, кто им займется. Казалось бы, после всего, что со мной произошло, пора бы измениться, но это не в моих силах. Когда Трибунал приговаривает человека к Клейму, он не властен изменить самого человека – меняется лишь восприятие этого человека другими людьми.

– Лиззи? – переспросил Кэррик, удивившись, что я меняю тему.

– Что ты знаешь о ней?

– Молодая девушка, Заклейменная, она здесь жила и работала. Ушла через несколько дней после того, как я сюда добрался. Жила в одной комнате с Моной, они вроде бы дружили. Я особо не интересовался. Говорят, она призналась парню, что она Заклейменная, и он ее бросил, потому она и ушла. Меня сплетни не интересуют, это больше по части Моны. А что?

– Ты знаешь ее парня?

– С виду только. Такой ботан-компьютерщик. А что?

– Доверять ему можно?

– Селестина! – Он уже начал сердиться. – К чему ты?

– Просто хочу знать. Меня беспокоит, пойми, что с ней сталось. Ты же сам сказал, отсюда не уходят. А она ушла. Исчезла.


– Не думаю, чтобы парень разрубил ее на куски, если ты об этом, – поддразнил он. – Люди тут по большей части добрые, не о чем волноваться. Думаю, многие догадываются, кто мы такие, могли и Клеймо заметить, но они молчат и в наши дела не лезут.

Он оборвал себя на полуслове, явно хотел что-то добавить.

– Что? – поднажала я. – Скажи.

– Я понимаю, почему ты хочешь остаться. Здесь правда немало хорошего, но сама подумай: чем, по-твоему, ты будешь тут заниматься? – мягко спросил он. – Какая тебя ждет жизнь?

Мне романтически представлялось, как мы с Адамом и Келли будем вместе печь торты. Превратим щетки в коньки и будет радостно скользить по мыльному влажному полу вместе с Моной, мыть по ночам полы, пока все спят. Что-то в духе Пеппи Длинныйчулок. Я могу учить Ивлин математике. Помогать Бахи, тоже надену белый лабораторный халат, обзаведусь очками, вперюсь взглядом в чашки Петри. Еще нужен прибор для ночного видения – дежурить вместе с нашей охраной, высматривать опасность на горизонте. Хотя бы на несколько часов этот завод превратился в мой дом, в мой мир.

Кэррик гнул свое:

– После того как Фергюс и Лоркан засветились в супермаркете, их лица показали во всех новостях. Они в списке разыскиваемых Трибуналом. Теперь они могут работать только в ночную смену, чтобы никто не узнал их при свете дня и не донес. В ночную смену дежурят по большей части Заклейменные. А уж тебя в лицо вся страна знает – может быть, со временем это поуляжется, а может, и нет, и хотя люди тут хорошие, но настолько я бы им доверять не стал. Никто не захочет рисковать собственной жизнью, ведь если Трибунал прознает, что они работали с тобой рядом и не донесли, они все попадут в беду. Так никто рисковать не станет. Придется тебе держаться от всех в стороне – какое-то время.

Последние слова он растянул, давая понять, что это будет очень долгое время.

Пожав плечами, Кэррик добавил:

– И учти: уйти отсюда я хочу не из-за отношений с родителями. Вся причина во мне. Я не согласен на такую жизнь, и ты тоже не должна сдаваться.

Он умолк, давая мне возможность подумать.

Больше всего я хотела снова увидеть родных, у меня сердце болело при одной мысли о них, об оставленном доме, о той жизни, которой я сама себя лишила, – но с той жизнью было покончено, как только меня доставили в замок. Мне представлялось, как мама и папа, Джунипер и Эван будут меня тут навещать. Их можно провозить, спрятав в грузовике, доставляющем продукты, или еще как-то. У нас будут тайные семейные выходные, будем играть в футбол или во что Эван пожелает. Но ведь это пустые мечты. Никогда ни Бахи, ни другие такого не допустят. Кэррик прав: я устала и потому так обрадовалась, оказавшись в безопасности, но безопасность редка и драгоценна, за нее придется сражаться вне этих стен.

– Да, я тоже не согласна на такую жизнь, – кивнула я.

Он просиял:

– Вот и хорошо. Потому что, когда я говорил, что хочу выбраться из этого, я не имел в виду просто уйти с завода. Я хочу, чтобы мы выбрались из этой жизни – Заклейменных. И у меня есть план.





19


Кэррик подался вперед, дрожа от возбуждения:

– Я подумал насчет того, о чем ты говорила вчера ночью. О Креване, о том, что он пытается завладеть видео. Ты хоть понимаешь, какую это дает тебе власть?

Я тоже подумала: мистер Берри и Пиа Ванг знали о видео, и они исчезли. Одна мысль, что Креван думает, будто видео у меня, наполняла меня страхом: он охотится на меня, и нет смысла сообщать ему, что я понятия не имею, где видео. Я чувствую себя не как человек, обладающий властью, а как самый преследуемый человек на земле.

Кэррик понял, что я с ним не согласна.

– Селестина, с помощью этой съемки ты добьешься, чтобы Клейма отменили. Мало того, если все поймут, что Креван вынес неверный приговор один раз, возникнет вопрос: а как часто он ошибался в прошлом? Вся система Трибунала пошатнется.

Сердце резко забилось. Да, в этом что-то есть. Впервые для меня забрезжил свет в конце тоннеля: больше чем месть – спасение. Да, Кэррик меня убедил, стоило бы попробовать, но …

– В чем дело, Селестина? Ты просто должна этим воспользоваться. Показать видео каждому, кому сумеешь.

У меня его нет.

Скажи ему, Селестина. Скажи ему, что видео у тебя нет. Скажи. Я раскрыла рот. Подумала, как сформулировать. Это ведь просто. У меня нет съемки. Он только думает, что она у меня. Потому что так сказал тот человек, который якобы передал ее мне.

Кэррик ждал. Я закрыла рот. Не смогла разрушить его надежды. Он уцепился за этот план, видя в нем единственную возможность исправить все, что с нами случилось. И как знать – а вдруг запись все же у меня. Если я сумею проникнуть в свой дом – она может оказаться там. Мысли понеслись вскачь. Возможно ли пробраться в дом так, чтобы стражи не увидели? Или – связаться с родными и попросить их поискать? Сумею ли я это осуществить?

– Ладно, – сказал он, его энергия иссякла, он отступился. – Я слишком многого от тебя требую, понятно. Ты только что добралась к нам, устала, а тут я … И все же, – приободрился он, – я тебя сюда не зря привел. – Он встал, открыл холодильник, выключил свет и положил на пол перед открытым холодильником две подушки. – Садись, пожалуйста, сюда.

Я уставилась на него в полной растерянности. Тот миг, когда надо было отвечать на его вопрос, миновал, я должна была бы почувствовать облегчение, а мне стало тревожно: зачем я что-то скрываю от него? Надо было сказать.

– Все в порядке, Селестина, честно. Тебе надо все обдумать. А пока что – иди ко мне, садись.

Я села на подушку, единственный свет на кухне – лампочка холодильника.

Он сел напротив.

– У нас будет урок. Готова?

– Да, мастер Уэйн.

Он с трудом скрыл улыбку, и я подумала: как бы он выглядел, если б не сдерживался все время, если б мышцы его лица расслабились и появилась настоящая улыбка, а еще лучше – громкий смех. Как бы преобразилось его лицо?

– Из всех наших чувств едва ли не главное – обоняние. Животные без нюха погибнут. Слепая крыса имеет шанс выжить, но крыса без обоняния не способна ощущать вкус, она не найдет себе ни партнера, ни пищу.