И снова здравствуйте!

Красная ракета и до пола газ.

Мы не видим света, свет не видит нас![8]





Но к окончанию второго куплета настроение у слушателей начало меняться. Генерал, не зная слов, начал просто помахивать рукой в такт, повторяя понравившиеся фразы:

– «Только в промежутке на броне кресты…» или: «и тридцать тонн уральской стали летит вперед, летит вперед…», а на словах:

На небе гуаши – господа купель.

Вся бригада наша – пять машин теперь…





заплакал. Громко. Навзрыд. Бормоча что-то: «…так же под Прохоровкой… семь экипажей от всей бригады…»

Ну а когда я закончил:

– И это поле снова наше, и мы с тобой смогли дожить! – Он встал, громко высморкался и сурово спросил: – Чья песня, парень?





Глава 11




Меня качнуло вперед, прижав животом к холодильному прилавку, а в спину кто-то чувствительно заехал локтем. Но я успел-таки ухватить два куска колбасы, завернутой в уже размокшую и расползавшуюся в руках оберточную бумагу, и принялся энергично выбираться из возбужденной толпы.

– По одному куску в руки! – визгливо закричала какая-то женщина слева, после чего ко мне протянулась чья-то рука со скрюченными пальцами, попытавшись выхватить у меня из рук один кусок колбасы. Но я умело сработал плечом, сбивая руку, и шустро вывернулся к дальнему углу, где меня ждала заботливо втиснутая между стеллажей сестренка, в настоящий момент флегматично ковырявшаяся в носу. Все происходящее для нее было вполне привычно, потому что такие «забеги за колбасой» мы совершали минимум два раза в неделю. А бывало, и три… Сунув ей в руку один кусок, я победно заявил:

– Нас двое!

После чего парочка теток, устремившаяся за мной «наводить социальную справедливость», глухо ворча, отползли назад и с новыми силами ринулась в толпу, бушевавшую у холодильной витрины, в которую равнодушные продавщицы – дородные тетки в грязноватых белых халатах – порциями вываливали расфасованную колбасу. Какой у нее был сорт и какое наименование, никто не знал. Да и даже не задумывался. У нас в городке было принято делить колбасу на два сорта: «по два двадцать» и «по два девяносто». Других вариантов в магазине не встречалось. Так что за чем-то вроде сервелата или сырокопченой нужно было ехать в Москву и по кругу обходить все известные гастрономы и колбасные магазины, надеясь, что тебе повезет и подобный товар «выкинут» именно в тот момент, когда ты его ищешь. Впрочем, надо признаться, что в Москве пока еще везло довольно часто. Столица снабжалась не в пример лучше провинции. Но очереди там были – куда там нашим… Хотя и у нас все было невесело. Для того чтобы гарантированно заполучить колбасу, мне приходилось занимать очередь ажно в два часа дня. Сразу после школы. При том что продавать ее начинали с полпятого или с пяти. Как решит горисполком, который регулярно, как минимум раз в квартал, менял время начала продаж…

– Ну что, пошли, мелочь, я и так уже на самбо опаздываю.

– Вом, а сывок? Ты обещал! – заканючила Катюня.

– Обещал – значит, куплю, – твердо произнес я. А куда деваться? Хочешь не хочешь, а нужно поддерживать авторитет старшего брата…

Творожный сырок с изюмом Катюня начала лопать, едва только мы вышли из магазина.

– Ну куда ты, чудо мое? – досадливо пробурчал я. – Руки ж грязные…

– А я за бумажку девжу, – сообщила мне сестренка, продемонстрировав зажатый в кулачке сырок. Привлекать ее к операции «достань колбасу» приходилось из-за того, что я наконец вернулся к исполнению своего «плана развития», записавшись на секции самбо и бокса. Так что со временем у меня снова стало совсем туго. А колбасу семье есть хотелось. Вот и пришлось подключать Катюню. С ней у меня получалось пропустить только одно занятие в «художке» или «музыкалке» и опоздать только на одну тренировку по боксу или самбо в неделю. Гимнастику при этом пришлось бросить… С ней вышло не очень. Михаил Львович, когда я объявил ему о своем решении, жутко на меня обиделся. То есть сначала он долго пытался меня убедить «не совершать такой глупой ошибки».

– Зачем, Марков, зачем? Нет, в плавании, я знаю, у тебя возникли определенные трудности! Но здесь-то все нормально! Прямая дорога к мастеру. Занимайся – не хочу. Деньги вон стал зарабатывать… – это было правдой. Тренер начал мне за массаж подбрасывать по пятерочке-другой в неделю. Не с наших, нет. Нашим и я, и он все делали бесплатно… С тех, которые со стороны. Ну кто приезжал к нему лично. Он стал задействовать меня в расслабляющем, а в последние пару месяцев и в общеукрепляющем массажах. Потому что пальцы и кисти рук у меня уже в достаточной мере окрепли. Так что кое-что простенькое я делал вполне на уровне. А вот прямую «мануалку» он пока мне не доверял. Но учил, давая прощупать проблемные места пациентов и рассказывая, как, куда и почему надо давить, чтобы снять болевые ощущения или восстановить поврежденные участки… И тут такое «предательство» с моей стороны! Так что уходить мне было очень тяжко. Он даже домой ко мне приходил, с родителями разговаривал… Но я все-таки продавил свое решение. Слава богу, родители уже привыкли, что все решения относительно себя я всегда принимаю сам. Хотя мама и пыталась меня переубедить. Уж очень Михаил Львович был убедителен…

– Вом, а у меня вучки грязные! – жалобно протянула Катюня, вытягивая в мою сторону свои липкие от творога ладошки.

– Ничего, сейчас домой придем – помоешь. И умоешься заодно, – усмехнулся я.

– А ты мне повидла дашь?

– Не дам, – отрезал я. – И так сладкого натрескалась, что скоро губы слипнутся.

– А они уже… – обиженно пробурчала нахохлившаяся сестренка. Она у меня та еще сластена. После чего припечатала: – Жадина!

Я снова усмехнулся. Ну да, в ее представлении все так и было. Я был буквально «императором повидла», а с любимой сестренкой никак делиться не хотел. Ну как минимум в тех объемах, которые ей грезились… Яблочного повидла у нас дома по осени накопилось ажно тридцать банок. Сейчас уже, конечно, осталось поменьше, но все равно запасы все еще выглядели солидно. Но, увы, они были предназначены не для личного поглощения.

После ухода с гимнастики и прекращения «подпитки» от массажа у меня образовался некоторый провал с доходами. Нет, как решить вопрос кардинально – планы у меня имелись. Но пока они только начали свое воплощение в жизнь. Потому как я уже двумя пальцами набирал свою первую повесть. А может, и роман. Не знаю – как выйдет. Книги, написанные мной в прошлой жизни, представлять широкой публике было рано – не то время, не та страна, люди еще не так мыслят, да и цензура имеется. Да еще какая! Суслов сейчас в полной силе. Короче – хрен их напечатают. Так что пришлось кропать что-то этакое, попаданческо-пионерское, с подростковым героизмом и строительством коммунизма. Но для двенадцати-тринадцатилетнего пацана должно было получиться весьма круто. Однако, как оно повернется – напечатают, не напечатают, я пока не знал. Нет, в том, что в девяностые, а возможно, и в конце восьмидесятых я выстрелю, – у меня сомнений не было. Но вот сейчас, во второй половине семидесятых – хрен его знает. Сейчас же – «застой»! Хотя и самое его начало. Отсюда и очереди за колбасой, и воскресные выезды в Москву за шмотьем и любым другим товаром народного потребления. Даже с советским уже вовсю перебои. Духи «Дзинтарс», радиоприемник «Спидола», батарейки «Крона» – давно и устойчиво в списках дефицита. А когда в наш главный городской универмаг «Радий» завозились шины для «Жигулей» – народ дежурил у дверей всю ночь, делая переклички по спискам на тетрадных листках и безжалостно вычеркивая неоткликнувшихся. Ох, какие трагедии там разыгрывались: «Я только на пять минуточек отошла – ребенка проверить…» – «На хрен: отошла – вычеркнули!» Но советское уже не котируется! Народ старательно приучается к тому, что более-менее удобным и качественным может быть только что-то «импортное». Ну в крайнем случае «экспортный вариант». То есть что-то, пусть и советское, но сделанное именно для «заграницы». Вот за этим – да, гонялись, давились в очередях, переплачивали «сверху», за австрийскими или финскими сапогами, итальянскими плащами и польской косметикой выстраивались целые очереди с записью в профкомах. И сделать с этим я не мог ни-че-го…

Как бы там ни было, даже если у меня все получится с изданием моего первого текста, до того момента еще следовало как-то продержаться. А расходы возросли. Нет, на шмотки я особенно не тратился – носил то, что покупали. Я вообще никогда не зацикливался на них. Что есть – то и ладно. Тем более что совсем уж голимого ширпотреба у нас в семье не носили. Как-то умудрялись покупать более-менее приличные вещи. Не самый «верх», конечно, но такое можно было найти только у «фарцы» или во всяких «спецраспределителях» для партийных бонз типа двухсотой секции ГУМа – а ни с первыми, ни со вторыми в моей семье как-то никогда дел не имели. Мои первые джинсы были советского производства и назывались «Техасы», а вполне себе удобные и почти ничем не отличающиеся от «Конверсов» кеды «два мяча» у нас таскала едва ли не половина школы. Как я уже упоминал – средмашевские города снабжались очень неплохо… Но все равно деньги требовались. Например, потому, что нас с Аленкой давно уже стали отпускать в кино по воскресеньям, а с этого года даже начали позволять ходить и в будние дни, да еще и на вечерние сеансы. И рубля, выдаваемого мне на все – от кино до последующего похода в кафе-мороженое, уже давно стало не хватать. Раньше я перебивался за счет дополнительного дохода от массажа, а теперь он отошел в область преданий. Потому пришлось озаботиться тем, как заработать.

Способов было несколько. Летом я приспособился торговать торфом. У Аленкиных родителей был участок на Красной Горке, в садово-огородном товариществе их института, на которой располагались еще несколько садово-огородных товариществ как других институтов нашего наукограда, так и множества сторонних организаций, среди которых затесалось и несколько московских. Например, здесь были участки Гостелерадио. И вот на них люди приезжали, как правило, только на выходные. Так что заниматься копкой торфа в расположенном неподалеку болотце времени у них особенно не было. Ну а чего бы мне не помочь хорошим людям? Вот я помогал. Приезжал на велике на болотце с тремя пустыми мешками и примотанной к раме веревкой лопатой, набивал их торфом, вешал мешки на раму, а потом катил велик, обвешанный мешками, по узким проездам садовых участков и орал во все горло:


– Торф, торф, кому торф?

Ну а когда дачный сезон подошел к концу, я развернул «бизнес» с пирожками. Вместе с парнями из детдома мы по выходным пекли в столовке школы-интерната пирожки с повидлом, но не местные стандартные, продававшиеся на каждом углу, а почти в два раза крупнее и с куда большим количеством повидла, а потом продавали их в соседнем городке на рынке, который там работал каждые выходные. Рынок там был самым крупным в окрестностях, на него не то что из Калуги, из Москвы приезжали! Так что народу там всегда было – тьма. Да и пирожки у нас получались просто на загляденье. Так что процесс пошел. Мы с пацанами поднимали минимум по пятерке за один заход. То есть за весь, так сказать, «уик-энд» у меня выходила все та же десятка, что и с массажа… Впрочем, пацаны и бизнес со вторсырьем тоже пока не бросали. Но я в нем больше не участвовал.

Пару раз нас на рынке, правда, прихватывал местный участковый, но мне удалось убедить его, что «лучше уж так, чем воровать». Мужик оказался вполне себе понимающий. Да и с воришками из числа местных цыганских пацанов, коих в том городке, в котором был рынок, были тучи, у него были регулярные проблемы. Так что мы с ним договорились. Причем без всякой взятки. Вот такие здесь сейчас встречались менты… Нет, «трогать» он нас не перестал. Мы по-прежнему старались не попадаться ему на глаза, а если вляпывались, то, покорно опустив голову, шли к нему в опорный пункт. А там он поил нас чаем, интересовался нашими успехами в учебе и, строго предупредив, чтобы мы и не думали по-серьезному заниматься «этим спекулянством», отпускал.

Но для того чтобы все работало бесперебойно – требовалось яблочное повидло, которое я всю вторую половину августа варил из яблок, собранных в деревенском саду моих прабабушки и прадедушки. Нет, можно было купить и государственное, оно продавалось в больших жестяных банках, но свое было вкуснее. И пирожки с ним расходились лучше. Что, кстати, позволяло мне не каждое воскресенье участвовать в рыночной торговле, оставляя время на то же написание повести. Ну и на прогулки с Аленкой. Мой вклад с повидлом по умолчанию считался вполне достаточным.

На секцию я опоздал минут на двадцать. Когда я уже переодевался в треники и «чешки», внутрь заглянул Самарин, один из старших учеников, и, скривив лицо, как он делал это обычно при виде меня, буркнул:

– Оу, явился… давай быстрей. Там тебя Виктор Иванович зовет.

Я молча кивнул.

Мой тренер был настоящей легендой самбо нашего небольшого городка. Он выпестовал и сделал мастерами массу народа – от бандитов до ментов. Когда в начале двухтысячных праздновали юбилей тренера, народ скинулся ему на автомобиль. А после его смерти начал проводиться мемориальный турнир его имени. Но вот у меня самого отношения с ним, к сожалению, сразу стали весьма натянутыми. Дело в том, что он оказался близким знакомым и другом моего тренера по гимнастике. И тот нажаловался своему другу на мой «меркантильный подход». Мол, не отдает всего себя тренировкам, считает занятие спортом всего лишь развитием собственного организма, не стремится подняться до пределов своего спортивного мастерства… ну и так далее. Так что Журавлев встретил меня настороженно и любые мои отступления от установившегося порядка трактовал негативно. И даже после победы на первом соревновании, на которое меня заявили, отношение не особенно изменилось. Ну да и турнир был из самых низших…

Виктор Иванович обнаружился у дальней стены, у которой пацанва отрабатывала броски. С помощью резиновых жгутов. Ну знаете – длинный резиновый бинт складывается в несколько раз, цепляется за крюк, вбитый в стенку, а потом зажимается в руках – и пошла работа! Так можно отрабатывать броски, рывки и даже кувырки, причем не только, так сказать, «всухую», а и имитируя условия противодействия соперника. Да много чего там можно делать. Даже удары тренировать и скорость нарабатывать.

– Опять опоздал, Марков, – тут же сердито начал тренер, едва я подошел, – смотри – если ты будешь и дальше так несерьезно относиться к тренировкам, вылетишь из секции в две секунды.

Я с тоской вздохнул:

– Виктор Иванович, ну где ж несерьезно-то? Задания на тренировку я отрабатываю со всем старанием, народу массаж делаю, жгуты вон эти резиновые помог найти, соревнования тоже выиграл…

– А опаздываешь?

– Виктор Иванович, ну сами ж знаете, во сколько у нас колбасу продавать начинают. В очереди стоял!

– Тебя не колбаса должна волновать, Марков, – наставительно воздев палец вверх, произнес тренер, – а твои спортивные результаты. Да, пока они неплохи – но ты должен понимать, что это всего лишь последствия твоей хорошей базы. То есть того, что ты до прихода ко мне не дурака валял, а тоже занимался. Но все это работает – пока ты борешься еще на самом низком уровне, на котором у всех вас, почитай, нет еще никакой наработанной техники. Так… самое начало. И потому твоя наработанная база является значительным преимуществом. А стоит тебе выйти на хоть чуть более серьезный уровень – и все. На старом багаже ты уже никуда не уедешь. А ты позволяешь себе опаздывать!

Я покосился по сторонам. Те, кто находился в поле зрения тренера, косились на меня исподтишка, а вот те, кто был за его спиной, – вообще бросили отработку заданий и злорадно пялились на меня. Увы, отношение тренера ко мне секретом ни для кого не было. И ученики, естественно, повторяли его на сто процентов. Тем более что я все еще считался новичком… Да уж, похоже, в секции самбо я долго не задержусь. А жаль. Журавлев действительно был хорошим тренером, и еще он был фанатично предан самбо. Я точно мог бы научиться у него весьма многому. Но тут уж как повезет… Еще в самом начале я поставил себе задачу продержаться хотя бы год. И из этого срока прошла уже почти половина.

После занятий я двинулся к бассейну. В отличие от меня моя любовь плавание так и не бросила. И к настоящему моменту уже догнала меня по разряду. Ну как догнала – мой-то КМС уже считался недействительным, а она свой получила только полгода назад. И упорно шла к мастеру. Причем все предпосылки говорили за то, что мастера она к окончанию школы таки сделает. А что – во сколько там та же Кабаева стала мастером спорта? В двенадцать или тринадцать? А Ефимова? Ну, которая пловчиха. Она, насколько я помню, в пятнадцать уже выиграла какой-то международный турнир. Моя Аленка, может, и не такая крутая спортсменка, но уж хотя бы раз войти в двойку призеров на соревновании уровня первенства РСФСР или там Всесоюзного общества «Динамо» к семнадцати годам точно сможет.

Любимая выскочила на крыльцо бассейна с небольшим опозданием.

– Привет! Давно ждешь? Ой, что это у тебя?

– Где? – Но она уже лизнула ладошку и деловито принялась оттирать мне что-то под носом.

– Нос тебе, что ли, подбили?

Я криво усмехнулся. Это Самарин постарался. В конце занятий, когда пошли спарринги, Журавлев поставил меня с ним в пару. И, похоже, ему была поставлена задача показать «этому упрямцу», что тренер зря говорить не будет. Но у меня, как правильно заметил Виктор Иванович, благодаря системным занятиям плаванием и гимнастикой не только действительно имелась хорошая база, но еще и до кучи в башке сохранилась память о технике исполнения многих из отрабатываемых нами сейчас приемов. Конечно, боевое самбо, которому меня учили, и спортивное, которым я занимался в секции нынче, это не совсем одно и то же. Но все равно очень близко. По существу, главные отличия боевого самбо от спортивного заключаются в том, что бой начинается с удара по болевой точке – в пах, в кость голени, в нос, что в спортивном самбо запрещено категорически, а заканчивается либо добивающим ударом, либо переходом на конвоирование. Сами же приемы почти одинаковы. Ну, те, которые пересекаются… Так что, хотя в любом спорте главной является не обычная память, а моторная, мышечная, которая нарабатывается постоянным, многократным повторением любого действия, да еще и в условиях противодействия противника и иных сбивающих факторов, все равно память о том, что и как делать и какие имелись подводные камни при отработке того или иного приема, позволяла мне осваивать технику исполнения этих приемов в разы быстрее, чем это получалось у кого бы то ни было. Так что, несмотря на все свои усилия, «сломать» меня Самарин так и не смог. Отчего разозлился и начал «фолить», под конец даже исподтишка заехав локтем мне в нос…

– Да ерунда… – отмахнулся я, сдержав счастливый вздох. Ну как же – моя Аленка обо мне заботилась… Кстати, к чести Журавлева, тот сразу просек, что Самарин зашел в исполнении поставленной ему задачи далеко за рамки, и устроил ему выволочку. Отчего тот, похоже, затаил на меня злобу. Ой, чую, хрен я продержусь в секции даже запланированный год. А с другой стороны, жесткий прессинг – лучший способ ускорить прогресс. Ну если ты, конечно, не сдашься. А я точно не сдамся!

– …случайно вышло, – закончил я. Аленка окинула меня недоверчивым взглядом, но не стала углублять тему, а, помолчав пару минут, принялась воодушевленно пересказывать мне все, что с ней случилось с момента нашего расставания. Ну, как ее спрашивали, какие оценки получила за день, как вместо пятерки на алгебре ей поставили четверку и почему это ну вот совсем несправедливо, что ей по этому поводу сказали девчонки в школе, а также подружки на секции и сама Ирина Алексеевна… Я ей не мешал. Просто шел рядом и наслаждался звуками ее голоска. Пока она вдруг не замолчала, а спустя несколько мгновений этак задумчиво не произнесла:

– Знаешь, а у меня, кажется, начало получаться.

Я отреагировал не сразу:

– М-м-м… что? В смысле что начало получаться?

Любимая окинула меня сердитым взглядом:

– Ты меня совсем не слушаешь!

– Слушаю, – тут же открестился я. – Просто ты так резво перескакиваешь с темы на тему, что я уже потерялся… – Это да, это у нее было и в куда более зрелом возрасте. Вот вроде только что рассказывала мне об одной подруге, а потом – оп, и, оказывается, она уже минуту говорит о дочери или там другой подруге. Да еще зачастую о той, у которой точно такое же имя, как и у первой. Пойди догадайся, что разговор идет уже о совсем другом человеке!

Аленка слегка смутилась:

– Ну, я это… я про твой комплекс упражнений. Который ушу. Так вот, у меня, похоже, получилось почувствовать то самое, о чем ты говорил. Ну, энергию эту.

– Оп-па! И когда? – Я заинтересованно развернулся к ней.

– Сегодня днем. П-ф. – Она сдула упавший на глаза локон, а потом подняла руку и заправила его за ухо. – Я неудачно вошла в воду – животом ударилась… Это Женька меня толкнула, я знаю! Я Ирине Алексеевне так и сказала, но она не поверила…

– Так, вернемся к энергии, – торопливо прервал ее я. Аленка скорчила сердитую гримаску, но затем продолжила:

– Ну я из воды вылезла и села на бортик. А когда Ирина Алексеевна мне не поверила – вообще ушла в раздевалку. Знаешь, как обидно было… да и больно тоже. А эта дура – Женька, отвернулась так, как будто ни при чем… гадина! – Моя любовь сердито фыркнула. – Я там чуть не расплакалась в раздевалке. А потом… короче, я вспомнила, как ты рассказывал, что эти твои упражнения, если сосредоточиться на том, чтобы выполнить их максимально правильно, – боль снимают. Ну я и решила… И вот когда я пошла уже по третьему кругу, ну то есть стала делать комплекс в третий раз – у меня получилось. Вот.

– А что получилось-то?