Хрупкие создания

Даже его отказ звучит мило – может, потому, что его рубашка все еще мокрая от моих слез, или потому, что я сейчас выгляжу особенно жалко. Я не отвечаю ему – что тут скажешь? Он грустно улыбается.

– Почему она тебе вообще нравится? – спрашиваю, потому что я – дочь моей матери.

– Давай не будет об этом. Не сейчас.

– Нет уж. Скажи.

Он вздыхает. Я легонько пихаю его в бок:

– Я хочу знать. Хоть это скажи.

– С ней легко, – отвечает Алек, имея в виду, конечно, вовсе не то, что ее легко заполучить на одну ночь. – С ней весело. С ней я забываю все это школьное безумие. Понимаешь?

Я отступаю.

– Мы с тобой катастрофа, Бетт. Катастрофа, но все наконец закончилось.

Я поднимаю руку.

– Понятно.

– Слушай, я пойду вниз. – Алек быстренько меняет рубашку. – Стяну сыр. Поздороваюсь с твоей сестрой. А ты спускайся, когда… когда будешь готова. Хорошо?

Я молчу.

– Все будет хорошо.

И я остаюсь одна в его спальне. Она не изменилась и в то же время кажется чужой, потому что Алека здесь нет. И моей фотографии на столе тоже нет. А кровать аккуратно застелена, потому что мы на ней не безобразничали.

А потом я замечаю коробку с именем Джиджи на столе. И рядом кучку бумажных роз. Письмо. Шоколад.

Я не вскрываю письмо, хотя какая-то часть меня готова умереть ради того, чтобы прочесть его, узнать, какие слова говорит ей Алек, называет ли красивой. Любит ли ее. Я рассеянно поднимаю розы – одну за одной. Подложить бы в эту коробку фотографии меня с Алеком. Кто бы ни подложил их ей в первый раз, я у него в долгу. Интересно, хранит ли Алек свои копии? Знает ли, что Джиджи их видела? И почему Джиджи стала бы скрывать от него такое?

Игнорирую голосок, который шепчет: потому что она лучше тебя, Бетт. Чтобы отвлечься, начинаю искать копии фотографий Алека. Джиджи явно не поняла мое послание с первого раза. Нам с Алеком суждено быть вместе. Ей нужно напомнить о том, что между нами было что-то совершенно особенное.

Алек хранил их в шкафу, я помню, в коробке внутри другой коробки, с кучей других личных вещей: парочкой «Плейбоев», письмом от его настоящей матери, бутылочкой виски, украденной из отеля, фотографией его отца с потрясающе красивой азиатской балериной, по одному взгляду на которую понятно: этот снимок очень часто сворачивали и разворачивали. А еще там лежали наши с Алеком фотографии. По большей части это фото меня, хотя иногда в кадр попадали его ноги или глаза. Пару раз Алек фотографировал меня сам: голой, игриво смотрящей в камеру. На одном фото его ноги – вокруг моей талии, а лицо – возле шеи. Это было два года назад, когда мы только перешли от поцелуев и влажных рукопожатий к раздеваниям и интимным прикосновениям.

А под всеми этими фотографиями кое-что получше: наши любовные письма друг другу. Перевязанные лентой, как в каком-нибудь фильме. Когда нам было четырнадцать, Алек сказал, что нам нужно закопать их у фонтана на заднем дворе. Он видел такое по телику. Я принесла ему все письма, которые он мне посылал, и он сложил их, как мозаику. Я тогда была такой глупой. Сказала ему, что это несексуально, хотя даже не знала толком, что это слово означает. И после этого Алек перестал мне писать.

Он не будет по ним скучать. Вот что я подумала.

А потом: я знаю его лучше всех.

И еще: у Джиджи такого никогда не будет.

Выбираю письма получше: в одном он перечисляет то, что ему во мне нравится, в другом – что мы всегда будем вместе и поженимся, в третьем – как я прекрасна. И остаток вечера проходит не так уж и плохо. Алек все еще грустно улыбается, мистер Лукас игнорирует, и никто не делает мне комплиментов. Но все не так плохо. Потому что я вернула себе контроль над ситуацией.

Когда мы возвращаемся в общежитие, я иду в Свет с письмами, бумагой, клеем и ножницами. Запираю за собой дверь. Вырезаю мои любимые фразы из писем, красиво раскладываю их на бумаге и приклеиваю. Игнорирую дребезжащее в голове: «Это безумие! Только психопаты так поступают! Серийные убийцы!» Представляю выражение лица Джиджи, когда она увидит, что нас связывало с Алеком чувство, до которого ей как до луны. Она начнет сомневаться в каждом своем шаге, когда я подброшу письмо в ее комнату.

– Я не сумасшедшая, – убеждаю себя. – Мы с Алеком все друг о друге знаем. Мы должны быть вместе. Нас столько всего связывает. Это наша судьба.





33. Джун




Сейчас три часа, воскресенье, и в семейной кухне Джейхи в ресторане в Квинсе полно народа: водители автобусов, посудомойки, официанты, несколько поваров и его отец, который всем тут заправляет. Джейхи готовится перенять от него руководство, и пусть ему такая перспектива не особо нравится, он все равно выглядит счастливым. Красуется передо мной. И заодно показывает меня отцу.

Его отец подает мне несколько маленьких тарелок со шпинатом, редисом, бобовыми стручками. Официант позади него ставит еще кое-что: кимчи, хрустящий сладкий картофель, жареные луковые блинчики и пельмени. Фарфоровая посуда радостно стучит по столу. Желудок сводит от одного только взгляда на все это. Но слюнки уже текут. Я хочу есть. Пусть и совсем чуть-чуть.

Отец Джейхи говорит что-то по-корейски. Мне и так все понятно.

– Ешь, – переводит на английский, кивая в сторону тарелок. – Полезно для тощих ребер.

Он всегда делает паузу, словно ждет моего ответа, но я молчу. На лице у меня наверняка застыло потерянное выражение. Стыд-то какой.

Они снова говорят на корейском, но на этот раз я понимаю только одно слово: хальмеони. Бабушка. Так и вижу ее маленькое личико, усеянное морщинами, и добрые глаза. Вот бы встретиться с ней снова. Ко мне давно никто так хорошо не относился.

Джейхи с отцом продолжают беседу. Джейхи качает головой и пару раз произносит «нет». Его отец отвлекается на секунду, чтобы поговорить с одним из официантов.


– О чем он спрашивает? – шепчу я Джейхи.

Не понимать свой родной язык – нелепо.

– Это не важно, – отвечает Джейхи и отправляет в рот картофелину – наверняка чтобы не отвечать мне.

– Но он ведь о чем-то спрашивает. Я уловила, что он говорил о твоей бабушке и обо мне. – Бью его по ноге до тех пор, пока он не сдается.

– Он сказал, что мне стоит отвести тебя к ней после обеда. – Джейхи тянется палочками к следующему блюду. – Ты же знаешь, что мы…

Он проглатывает слово вместе с кусочком рыбы. Мешаю ложкой свой суп с тофу. Да, Джейхи рад меня здесь видеть, но ведь есть прошлое… Все уже должны знать, что между нами что-то происходит. Все началось как игра, а теперь я сижу с его отцом в одном из семейных ресторанов. Я вдруг понимаю, что это давно перешло все границы. А мы все еще держим это в тайне.

Впрочем, корейские девочки в общежитии и так все поймут – от меня за милю несет кунжутным маслом.

Отец Джейхи выставляет перед нами еще пару чашек и смотрит на меня в ожидании. Я должна кивнуть, показать, понравилось ли мне. Но мне сложно получать от еды удовольствие. Откусываю кусочек горячего, только что со сковороды манду и громко хлюпаю супом. Этого Джейхи и его отец и ждали: они переглядываются, довольные. А потом мистер Чэ кивает в сторону двери в кухню.

– Наслаждайся. – Его темные глаза, такие же, как у Джейхи, светятся счастьем. – Какой хороший аппетит!

И отец с сыном снова обмениваются взглядами. На этот раз я легко понимаю смысл: мистер Чэ доволен, что сын нашел девушку, которой нравится еда. Не то что Сей Джин.

Вот только Джейхи все еще с ней, а я – просто старый школьный друг. Но мистеру Чэ кое-что известно – и мне тоже. Сей Джин исчезнет, уедет в Гарвард, или Йель, или куда там еще, а Джейхи вдруг поймет, что он по ней и не скучает особо. Что никогда ее не любил и на самом деле любил меня. Да, так и будет.

Жду, когда Джейхи спросит, не я ли столкнула Сей Джин с лестницы. Бетт прикрыла меня перед остальными девочками, пустила слух, что Сей Джин сама поскользнулась и пытается свалить все на меня. И все верят именно Бетт.

Хватаю со стола липкие ребрышки. Тут еще полно еды – куриные крылья, лапша, пибимпап[12] в каменных чашках. Все фирменные блюда, которые отец Джейхи заставляет нас попробовать. Стоит мне моргнуть, и на столе появляется еще больше тарелок. Отрываю зубами мясо от кости и чувствую себя дикой и до странности сексуальной. Джейхи смотрит на меня. На его лице – гордость и нежность. Давно на меня никто так не смотрел. Особенно мать. Но потом Джейхи вдруг взрывается смехом.

– Ты единственная из тех, кого я знаю, кто умудряется даже в волосах еду оставить. – Он тянется к прядям надо лбом и вытаскивает кусочек барбекю. – Они у тебя такие светлые.

Последнее он добавляет тихо и нежно. Я отталкиваю его руку.

– Ты меня соусом измажешь! – притворно обижаюсь.

– Да ты уже измазалась! – Он смеется. – И в голове соус, и на руках, и на лице. Даже на груди.

Он тыкает меня в грудь, и на розовом кардигане остается пятно.

– Давай ешь быстрее, нам еще нужно успеть в общежитие! – Глаза горят голодным огнем.

Но я не хочу возвращаться. Хочу остаться здесь, в его мире – подальше от злобы голодающей стаи девчонок и тяжести места дублерши. Мне нравится сидеть здесь, и его отец тоже нравится, но я знаю, почему Джейхи привел меня в «Элмхерст», а не в «Асторию», где управляет его мама. Там меня увидит его бабушка и начнет вспоминать старые добрые времена, вздыхать и радоваться, что я снова с ними. Сей Джин не должна узнать обо мне. Я – все еще секрет. И от этого мне больно. Я-то знаю, что Джейхи нужна только я.

Все не должно было заходить так далеко. Это была просто месть. Но теперь Джейхи стал для меня домом.



Этот танец никто не увидит.

Поднимаю руки. Выгибаю спину, а потом сворачиваюсь, рисую невидимый круг вокруг себя. В такие моменты мое тело едино с музыкой. Во второй части балета Жизель становится призраком. Я должна стать невидимкой, спрятаться в музыке. Быть на сцене, но в то же время и не быть там. Я знаю, как стать невидимой. Я – дублерша Джиджи и буду танцевать ее роль только на нашей первой вечерней репетиции.

Джиджи живет на сцене. Вы ни за что ее не пропустите. В ней есть то, что не сломить, – харизма. Она сияет – об этом мистер К. постоянно говорит. И о ее сильных плечах, и об искренней, теплой улыбке. Но все же Джиджи не так хороша, как я.

Все это делает ее неподходящей на эту роль, а мне играет на руку. Я парю.

С тех пор как я была с Джейхи в Квинсе, прошло три дня. Я так мало ела и так много исторгла из себя, что едва могу чувствовать собственное тело, когда поднимаюсь на носочки. Я двигаюсь так легко, так естественно. Меня здесь почти нет. Никто меня не видит. Я к этому привыкла.

Едва не теряю концентрацию на пируэте. Неправильно посчитала повороты. Семь. Восемь. Может, даже десять. И на последнем повороте я замечаю Джиджи, которая смотрит на меня с удивлением, приложив руку к сердцу. Не знаю, способна ли она вообще чувствовать горечь или отторжение, но если бы могла, именно так выглядела бы ее зависть. Она чуть отклонилась назад, словно боится меня.

Заканчиваю танец, держа руки над головой так, что кажется, я смогу стоять так вечность. Не двигаю ни единым мускулом, пока музыка не замолкает. Мышцы даже не сводит.

Джиджи начинает хлопать первой. Мне это не нравится. Я бы хотела, чтобы мое идеальное выступление вывело ее из себя. Чтобы она показала себя с другой стороны. Темной, недоброй. Но Джиджи хлопает, и остальные следуют ее примеру. Морки, Виктор, даже Бетт.

Гром аплодисментов смолкает, как только в дверях появляется мистер К. Он не впечатлен ни аплодисментами, ни блестящими от пота плечами, ни моим идеальным весом.

– Вы все еще на дублершах? Прогоните потом. Продолжайте, – говорит он Морки. – Премьера уже совсем скоро.

Мистер К. добавляет что-то по-русски. Не думаю, что он знает, как меня зовут, хотя видит меня изо дня в день. Морки прочищает горло и хлопает в ладоши, но уже приказывая.

– Конечно. Спасибо, Джун.

С пола я поднимаюсь совсем не так легко. То, что секунду назад казалось прекрасным, невесомым и невидимым, теперь превратилось в неловкое и пустое.

– Прежде чем мы продолжим, – мистер К. встречается с каждым из нас взглядом, – напомню, что мы включили многие вариации из «Жизели» в ваш выпускной экзамен.

Комната затихает. Этот экзамен выведет на чистую воду тех, чья техника недостаточно идеальна. Если не сдашь его, то можешь с тем же успехом начать паковать чемоданы.