Хрупкие создания

В апреле я сидела в студии «Б», наблюдала за тем, как Кэсси репетирует весеннюю «Сильфиду» со Скоттом Бетанкором, парнем постарше, которому практически было гарантировано место в труппе. Мама сделала все для того, чтобы я туда попала, – наверное, после того, как обвинила мистера Лукаса и мистера К. в том, что они выбирают любимчиков. Она всегда знала, как правильно применить свое влияние.

Скотту в тот день нелегко давались подъемы, потому что Кэсси вся была зажата, подбирала живот и вздрагивала от прикосновений.

– Позволь ему держать тебя! – кричала Морки.

Кэсси пыталась подстроиться. Стоило чуть надавить, и вся ее красота словно угасала. Я старалась не ухмыляться. Старалась не показывать, что наслаждаюсь тем, как Кэсси разочаровывала учителей. Я должна была получить эту роль. Должна была. И мне было радостно видеть, как на глаза Кассандры наворачиваются слезы.

Морки хлопала в ладоши, отбивая ритм поверх музыки.

– Балет – как женщина, – проворчала она и продолжила упрашивать Кэсси, чтобы та доверилась Скотту: он должен был держать ее за бедра, ведь она была такой высокой.

– Он ведь старается, чтобы все выглядело идеально. А ты ему не доверяешь.

Уилл проскользнул в студию, пока Кэсси и Скотт пытались доказать, что в самом деле могут танцевать, как две части одной души. Он сел рядом со мной и широко улыбнулся. И я знала, что у него на уме. Не хотела уточнять, но все же спросила:

– Ты что тут делаешь?

– Мистер К. сказал, что я буду дублером, – выпалил Уилл так быстро, словно сдерживал крик.

– Как? Когда? И ты мне не сказал!

А ведь он был одним из моих лучших друзей. Мог бы хоть сообщение отправить.

– Два дня назад. Не хочет сглазить.

– Я так за тебя рада, – прощебетала я, но где-то внутри меня развернулся клубок зависти. Я глянула туда, где за стеклом стояла Лиз: она пялилась на Кэсси. И я вспомнила все наши ночные разговоры, когда мы втроем планировали немного с Кэсси поиграть.

– Это официально? Ну, с кастингом?

– Ага, – сказал Уилл, наклоняясь еще ниже в растяжке.

– То есть отозвать уже не смогут? Никаких «ну, посмотрим, как покажешь себя на репетициях, а то вдруг облажаешься»? – прошептала я. В голове вызревала идея.

– А что?

Уилл сел, и я притянула его чуть ближе. Мы столько времени провели, сидя вот так, делясь секретами и сплетнями. И планами проделок. Я пригладила его рыжие волосы и заодно вспомнила, за что он мне так нравился: он был вдумчивым и уверенным. Уилл всегда был готов прийти мне на помощь.

– У меня просьба, – выпалила я тем тоном, которому он не умел отказывать. – Ты мне должен за тот раз, когда твоя мама поймала тебя с Беном, и за тот раз, когда тебе понадобился викодин, и…

Он нахмурился и закрыл мне рот ладонью.

– Ладно-ладно. Что тебе нужно? – прошипел он раздраженно.

Я укусила его за палец.

– Урони ее, – прошептала я так быстро, чтобы и сама не смогла передумать. – Всего разок. Чуть-чуть. Несильно.

Уилл сморщил нос – явно осуждал меня.

– Есть же список замены в случае травмы. – Я сама не могла поверить в то, что действительно все это говорю. Я словно наблюдала за собой со стороны. За альтернативной версией себя, которая могла творить все, что ей вздумается.

– Ты мне должен. Твоя мама думает, что мы встречаемся. Я все еще иногда пишу ей, ты знал?

Между нами повисла неловкая пауза. Я уж думала, что он никак не отреагирует. Что я наконец добила его и разрушила нашу дружбу. Но я сохраняла ледяное спокойствие – на одной силе воли, которой славятся женщины нашего рода, – хотя внутри все переворачивалось. Уилл не должен был даже раздумывать. Я легонько погладила его по ноге:

– Прошу.

У меня дрожали руки, и я посмотрела на Морки и Виктора. Они оба стояли за пианино. Уилл начал было что-то отвечать, но я его прервала:

– Давай же, ты должен.

Я улыбнулась, чтобы как-то это все смягчить. Алек всегда говорил, что улыбка меня красит.

Кэсси подбежала к нам и опустилась рядом до того, как Уилл успел мне ответить. Мы замяли наш разговор, и я чувствовала себя потерянной, балансирующей на краю. Кэсси немного пожаловалась на то, что накануне выпила и чувствовала себя не очень. Я притворилась, что сочувствую ей, но да ладно! Только она одна умудрилась получить роль солистки из всех девчонок группы Б! Я совсем ей не сочувствовала.

Морки позвала их в центр. Уилл оглянулся на меня, и я уж хотела сказать ему, чтобы он не делал этого, что я жалею, что вообще заговорила о его гомофобной матери. Но из моего рта не вылетело ни слова. Я должна была танцевать роль сильфиды. Должна была идти по стопам Адель, балетного чуда. И это падение могло помочь мне в исполнении мечты.

В тот миг, когда Кэсси выскользнула из рук Уилла, я улыбнулась ей – так мило, чтобы она никогда в жизни не забыла, кого ей следует благодарить и бояться.

Вспоминаю об этом, и спина покрывается мурашками. В тот вечер мне снились кошмары. Настоящие кошмары, после которых просыпаешься с криком, запутавшись в одеяле, и тонешь в отчаянии. Оно было таким глубоким, что мне пришлось разбудить Элеанор. Она принесла мне воды и мокрое полотенце, словно я была ее ребенком, а не подругой. Моя мать никогда для меня подобного не делала. Но присутствия Элеанор было недостаточно. Я должна была разделить с кем-то ответственность за содеянное. Должна была сбросить удушающий вес. Алеку я сказать, конечно, не могла. Он был слишком хорошим, слишком правильным, к тому же кузеном Кэсси. Он бы меня возненавидел. С Уиллом поговорить я тоже не могла. Он ясно дал мне понять, что мы должны забыть о том разговоре. Что это был несчастный случай.

И я рассказала все Элеанор. Умоляла ее убедить меня, что все в порядке. Заставила пообещать, что она никому не расскажет. Никогда-никогда.


Я в жизни не была с кем-то настолько честной, но только так можно было выбраться из паутины вины и паники, которая меня опутала. Элеанор обняла меня и сказала, что все понимает. Я плакала в ее подушку. Спала в ее кровати, в ее объятиях. Мы больше не заговаривали о той репетиции. Я каждый день ждала, что меня потащат в офис на разбирательство, но этого не произошло.

Но как мне все это забыть? Никак, конечно.

Элеанор сжимает мне руку и шепчет:

– Анри ничего не знает, Бетт.

Даже если она врет, мне все равно становится чуть легче оттого, что никто никогда не узнает.

Позволяю Элеанор увести меня наверх. В комнате я сворачиваюсь в клубок и остаюсь наедине с воспоминаниями и белой таблеткой, которая должна меня от них избавить.





15. Джун




После репетиции мы собрались в большом зале рядом с холлом. В этой комнате множество окон на потолке, и потому она напоминает мне солярий, в который мы ходили однажды с матерью. Отсюда видно ночное небо, и у меня б дух захватило, если бы я не наблюдала вместо этого за медсестрой Конни, Морки и мистером К. Они шепчутся на виду у всех, переглядываются, а это значит, что нас ждет серьезный разговор. Вокруг меня обсуждают репетицию, но я просто не в силах. Пусть уже скажут, зачем они нас тут собрали. Должно быть, это что-то очень важное, раз нам не позволили сначала поесть, сделать домашку и пойти наконец поспать. Они не любят нарушать наш привычный распорядок дня. Может, какие-то изменения в касте?

Не люблю сюрпризов.

Джиджи садится рядом со мной. Она вся на нервах, дерганая, и я думаю, заметила ли она свою медицинскую карту в Свете? Знает ли она, что это я ее туда повесила? Может, и знает, но пока молчит. Не стоило быть такой небрежной. Я заглядывала в кладовку, и никакой карточки на стене не было. Кто-то ее снял.

Рассматриваю ее грудную клетку. Интересно – у нее больное сердце, почему же это совсем незаметно? Я не очень разбираюсь в медицинских терминах, но, даже просто взглянув на ЭКГ, я поняла, что у нее серьезные проблемы. И мне даже стало жаль ее. На секунду.

– В чем дело? – спрашивает она, расправляя пучок и выпуская на волю свои дикие космы, и меня тут же накрывает запахом кокосового масла. В животе урчит.

Я пожимаю плечами. Не хочу с ней говорить. Концентрирую все внимание на мистере К.

Корейские девочки проходят мимо. Сей Джин чуть задерживается рядом со мной.

– Ох, не строй из себя недотрогу, Джун. Не игнорируй свою соседку. – Она подмигивает Джиджи так, словно они старые приятели. – Ты же знаешь, почему нас здесь собрали.

– Иди давай, Сей Джин, – отвечаю, не поднимая на нее глаз.

– Такие, как ты, только зря время теряют, – добавляет Сей Джин, опускаясь на пол недалеко от нас.

Мистер К. трижды хлопает в ладоши – он всегда так привлекает внимание.

– Отнеситесь к тому, что мы скажем, со всей серьезностью. Это очень важно. Вы – танцоры. Ваши тела – ваш наиглавнейший инструмент. Они священны, и за ними нужно следить с должным тщанием. И я должен принимать сложные решения и действовать, если вы этого не понимаете. Лиз больше не будет учиться с нами.

Все в комнате начинают оглядываться, ища ее глазами – будто мистер К. шутит. Отсюда мне видно, как Бетт зажимает рот рукой. Ну да, конечно, как будто она ничего не знала.

– Она не вернется, и мы выберем кого-нибудь на замену. Кто-то должен станцевать партию Арабского Кофе. Также мы сделаем пару перестановок и добавим в балет Арлекина, как в прошлом году. Так что не расслабляйтесь.

Комната взрывается громким шепотом. Мистер К. машет рукой, заставляя всех замолчать.

– Если вы вдруг почувствовали, что уже добились всего и забрались на самый верх, – значит, вы утратили страсть. И тогда у вас только один шаг – уйти со сцены.

Потом он указывает рукой на медсестру Конни, и та выходит вперед.

У меня прихватывает живот. Кусаю губы и впиваюсь ногтями в колготки. У меня плохое предчувствие.

– Мы также хотим сделать пару заявлений касательно здоровья перед премьерой «Щелкунчика». – Голос медсестры Конни совсем не такой глубокий и приятный, как у мистера К. Сорок балерин хмыкают и теряют к объявлению всякий интерес.

– Нам всем это известно, но давайте повторим правила. Если вы будете весить меньше положенного, то отправитесь домой. Без вопросов. Без объяснений. Таких танцоров мы здесь не потерпим, какими бы талантливыми они ни были.

Я предпочитаю прямоту мистера К. изворотливости медсестры Конни – вечно она юлит и ходит вокруг да около. Но она добилась своего. Я чувствую пустоту внутри себя. За ушами скапливается пот. Лиз уехала. И на ее месте могла быть я. На прошлой неделе я снова была слишком близка к нижней отметке. Я чувствую на себе взгляд медсестры.

– Посмотрите на мой первый постер с пирамидой еды, – продолжает она, и я не могу сдержаться – вздыхаю. Да, она смотрит на меня, но я не могу сделать вид, что мне это реально интересно. Только не снова.

Медсестра Конни и Морки обмениваются взглядами, и Конни уже в который раз рассказывает нам о важности той или иной еды. У нее в руках диаграммы: рацион для каждой отдельной мышцы, правильное соотношение веса и роста, предостережение об опасности диетических чаев. Она в красках описывает, что происходит с девочками, которые морят себя голодом: у них выпадают волосы и зубы, отказывают почки, кости теряют прочность, щеки – румянец. Последствия голодания я представляю так ярко, как последствия крушения поезда и автомобильных аварий. Я смотрю на свои руки и стараюсь не представлять ничего из вышесказанного.

Морки стоит, скрестив руки на груди, и никак не показывает, что согласна. Или не согласна. Мне всегда казалось, что они с медсестрой Конни находятся в постоянной битве за наши тела. За мое тело. И Морки всегда выигрывает. Балет слишком важен. Русским нужны идеальные танцоры, и это самое главное. Пока не переходишь черту, как Лиз. Пока сохраняешь контроль.

Я стараюсь не вслушиваться в эту дурацкую речь. А вот Джиджи внимательна. Она даже делает пометки в блокноте. Записывает! И так сосредоточенна, что высунула кончик языка. Я тут же решаю, что она не просто меня раздражает – я ее фактически ненавижу. Все те приятные моменты, которые мы делили, все то время, когда я могла практически назвать нас друзьями, – все теперь в прошлом. Каждое движение ее руки, каждое движение пальцев заставляет меня вздрагивать.

Медсестра Конни сворачивается только через полчаса. Она заглядывает в глаза каждому из нас, пока раздает брошюры. Надо мной она практически нависает.

– Прочитай это, Джун, хорошо? – шепчет она достаточно громко, чтобы все вокруг услышали. Если бы она была настоящей медсестрой, она бы не стала выставлять меня напоказ перед всеми. Есть же какая-то врачебная этика.