Хрупкие создания

14. Бетт




После репетиции я сразу возвращаюсь в комнату – Элеанор уже лежит в старой фланелевой пижаме, с закрытыми глазами, погруженная в свои грезы. Я слышу, как она проговаривает каждое движение танца Снежной королевы. Громко захлопываю дверь.

Вечером в пятницу мне хочется повеселиться, а она, посмотрите-ка, уже в пижаме. Как уж тут не разозлиться.

– Алек заходил, – сообщает Элеанор.

В голосе ее нет ни капли раздражения. Она думает, что мы можем говорить об Алеке, словно он звезда кино или моя пара на выпускной, но ведь на самом деле нас связывает кое-что посерьезнее.

– Выглядел как-то печально. Наверное, жалел, что тебя не застал. Сказал, что написал тебе и целый час ждал у лестниц, пока коменды не ушли.

Выдавливаю улыбку. Сердце сжимается, и я надеюсь, что она не врет насчет «печально». У нас с Алеком все как-то… странно после того, как он заходил сюда в прошлый раз. Ощущение, что с тех пор уже несколько месяцев прошло.

Сжимаю в руках телефон. Иногда я специально не отвечаю на его сообщения сразу же, чтобы показать ему, что у меня есть дела и поважнее. Хочу, чтобы Алек подождал, – пусть знает, что я серьезно отношусь к своей карьере и что моя жизнь не обязана вращаться вокруг него. На самом деле все так и есть.

У Элеанор звонит телефон. Она выключает звук. Он звонит снова. Она с неохотой опять сбрасывает.

– Кто это? – спрашиваю как бы машинально.

Ведь вот в чем штука: ей обычно никто не звонит. Кроме меня, конечно. Даже ее мама слишком занята младшими близнецами.

– Никто. – Лицо ее становится пунцовым, а голос срывается, будто она нервничает или сходит с ума. Элеанор дрожит и тараторит: – Тебе понравились новые дополнения Морки к соло? Они ведь так не похожи на…

– Плевать я хотела на репетиции. – Смотрю на нее. Пытаюсь спросить о телефоне снова, но она молчит, и я перевожу тему: – Ты сказала Алеку, где я?

– Так я же не знала, где ты. Кстати, где ты была?

– А кто тебе звонил? – парирую я.

Элеанор вздыхает:

– Мой старший брат.

Она врет. Не смотрит на меня, и у нее чуть дрожит нижняя губа. Я слишком хорошо ее знаю. Когда у нас вообще появились секреты друг от друга?

Я не должна показывать, что меня это беспокоит. Совсем скоро ей понадобится моя помощь, и все вернется на круги своя, это точно. Так всегда происходит.

– Так вот, Алек оставил тебе записку.

Чувствую себя двенадцатилеткой, носящейся со своей первой влюбленностью, когда Элеанор протягивает мне выдранную из тетради страницу со знакомым почерком. Сердце мое екает, совсем как тогда, когда нам было по тринадцать и мы только-только учились целоваться.

«Би, театр Коха. Жду на ступенях. – А»



Прошу Элеанор не ждать меня и, если что, прикрыть, хотя никто меня не хватится. Пока мы появляемся на репетициях, на занятиях и в кабинете диетолога, учителям и комендантам все равно, где мы шляемся.

Пару раз в семестр мы с Алеком традиционно ходим в театр Коха поздно вечером, когда занавес уже задернут и уборщики готовы проигнорировать нас за пару сотен баксов. Мы называем это «экскурсиями». У Алека есть туда доступ, его родители, кажется, состоят в каждом совете инвесторов, так что у него свои пути к поиску кодов и паролей. Это мне в нем тоже нравится. Он хороший парень, да, но это вовсе не делает Алека скучным.

Когда я подхожу ко входу, он уже там, стоит в своем шарфе с красными полосами и сером пальто. Глаза его блуждают по моему лицу, словно на самом деле он совсем на меня не смотрит.

– Привет тебе, незнакомец.

Кладу руку ему на локоть – жест знакомый и безопасный, успокаивающий. Думаю о том, что совсем скоро День благодарения, выходные, и можно будет запереться в комнате у него дома и нагнать потерянное время. У него там огромная кровать и простыни всегда пахнут лавандой.

– Пошли, а то холодно.

Алек меня не целует и даже не обнимает. Вводит охранный код, и мы проходим за кулисы. Тут темно, и мы ищем выключатель, водя руками по стенам. Свет включается – не все лампочки, но их большая часть. Сцена освещена наполовину, зал темный, и мы с Алеком наконец остаемся одни. От бархатного занавеса знакомо пахнет пылью и чем-то еще, чего я не могу описать.

Алек поднимается на сцену безо всякого почтения, исполняет несколько точных прыжков и поворотов, а потом садится на отполированный до блеска пол. Я подхожу к сцене намного аккуратнее. Это мой храм. Когда я забываю, каково это – быть маленькой танцовщицей, – величественная сцена заставляет меня снова чувствовать себя крошечной, легкой и живой.

Ложусь на пол и смотрю в потолок: представляю себя в костюме, исполняющей такую сложную композицию, которая не снилась ни Морки, ни мистеру К. Я хочу спать на сцене, чтобы всегда чувствовать тепло льющегося на меня света. Ряды прожекторов похожи на звезды. Мы с Алеком часто здесь шалим: его рука в моих волосах, моя – в его, деревянный пол поскрипывает, а от света нам, разгоряченным, становится еще теплее. Но сегодня он только хмурится, глядя на меня.

Я сажусь.

– Я скучаю по совместным репетициям, – говорю, широко распахнув глаза, и хочу положить голову ему на плечо, но он отодвигается. – Я ведь люблю тебя.


Алек не отвечает тем же, и мои слова пропадают во тьме. Превращаются в эхо. Мы слишком малы и неуверенны для такого восхитительного громадного пространства.

– Бетт? – Мне нравится, как мое имя скатывается с его губ. Так сладко. Он почти не произносит «т» в конце.

– Хм? – Я роняю этот звук настолько сонно и сексуально, как только могу. Голос вибрирует, и губы покалывает от странных ощущений. Я так хочу его поцеловать.

– Слушай, я привел тебя сюда… – Алек ненадолго замолкает. – Чтобы сказать, что все кончено.

Кажется, я что-то неправильно расслышала. Но потом он повторяет:

– Мы больше не можем быть вместе. Мы вечно расходимся и сходимся. Я так больше не могу.

Каждое слово – словно удар по ребрам. Я отодвигаюсь от него. Кажется, что я больше никогда не смогу вдохнуть полной грудью. Все болит: глаза, легкие, сердце.

– Кончено? – начинаю я, не повышая голоса, потому что знаю, что иначе слово вернется ко мне многократным эхом. – Вот так просто?

Я так хочу держать свой голос под контролем, но эмоции бешено пульсируют, и даже кости ломит от боли.

– Ты все равно останешься одним из моих самых старых друзей…

– Друзей?

Это слово слишком… слишком жалкое для того, чтобы описать нас с Алеком. На этой огромной сцене я и так чувствую себя слишком маленькой. Хочу зарыться в одеяло и свернуться калачиком… где-нибудь не здесь, не в центре разворачивающейся передо мной истории. Здесь небезопасно. И его слова… слова Алека бьют по мне, как пули.

– Пришло время. Мы ведь давно с тобой… не особо ладим.

– Ладим?

– Этот год был странным. Пришло время. Даже Уилл заметил…

Внутри меня взрывается слепая ярость, и я выпаливаю:

– Да он в тебя влюблен.

В словах горечь. Очевидно, я растеряла всю свою сосредоточенность, потому что, как бы я ни ненавидела Уилла, я не хотела, чтобы Алек узнал. Особенно вот так. Мы с Уиллом больше не дружим как раз поэтому. Сложно свыкнуться с мыслью, что твой лучший друг влюблен в твоего парня и ожидает от тебя понимания. Он просил меня вести себя с Алеком не так… страстно, потому что ему это неприятно. До сих пор поверить не могу, что Уилл вообще такое сказал. А теперь он что – просит Алека со мной расстаться? Что он еще ему нарассказывал? А что еще расскажет?

– А что с Уиллом? – Алек словно бы и не слышал меня. Не слышал правды.

Я не считаю нужным рассказывать о том, что изменило наши с Уиллом отношения.

– Ты меня слышал.

Нас накрывает тишина.

– Не стоило его вообще в это втягивать, – говорит Алек. – Прошу, не говори такого о нем, хорошо? Он мой лучший друг. И ты тоже. Давай просто…. Давай просто забудем об этой части разговора.

Он выглядит так, словно сейчас заплачет. Алек слишком мягкий, Адель всегда это говорила. Но и это мне тоже в нем нравится: скрытая мягкость, которая на самом деле не так уж глубоко спрятана.

– Я хочу, чтобы наше общение не пострадало, пусть даже уровень наших отношений изменится. Просто я действительно думаю, что пришло время.

Но мы уже пострадали, Алек, ты разве не видишь? Что-то сломалось между нами. И уже никогда не будет как прежде.



Я не позволяю ему проводить меня до школы. Я направляюсь к Адель.

Она живет через одну улицу к западу от школы. Холод замораживает готовые излиться слезы. Я закидываю в рот две таблетки. Нужно позвонить своему поставщику, когда мама выделит мне недельные средства. Я стараюсь не отсвечивать.

Квартира Адель находится в приятном районе: в фойе там мраморные полы, есть настоящий коридорный и искусственные, но очень красивые растения. Здесь живут многие танцоры – обычно все вместе. Это место совсем не похоже на городской дом, в котором мы выросли, но Адель здесь нравится.

Консьерж впускает меня. Он видел меня здесь достаточное количество раз. А мою мать еще чаще. Поднимаюсь на лифте на седьмой этаж. Стучу поначалу несмело, а потом все громче и громче. Адель не любит внезапных гостей. Если бы можно было звонить по расписанию и репетировать разговоры, она была бы намного счастливее.

Дверь приоткрывается – совсем чуть-чуть. Сонные голубые глаза моей сестры непонимающе смотрят на меня. Ее густые светлые волосы идеально лежат на ее плечах, словно она вовсе не вылезла из постели пару секунд назад. Гибкие белые ноги – в идеальной первой позиции. Даже так, стоя ночью посреди прихожей, она выглядит как воплощение изящества и красоты. Идеальная балерина.

– Бетт? Что случилось? – Она не торопится впускать меня. – Уже поздно. Все спят.

Адель живет здесь с еще тремя танцорами из Американской балетной труппы.

– Можно войти? Еще даже одиннадцати нет.

– Завтра премьера «Щелкунчика». Или ты забыла? – Адель поднимает брови и чуть наклоняется вперед, совсем как мать, когда готовится рассмотреть меня под микроскопом своего осуждения.

Мысли о расставании с Алеком и потере роли феи Драже отвлекают меня от вещей, которые я должна бы помнить. Вроде дат новых премьер балетной труппы, частью которой я планирую стать в будущем. Я должна бы помнить и то, что Адель танцует в восьми балетах за сезон как прима, и потому она страшно устает и ей трудно сосредоточиться.

– У тебя зрачки расширены. – Она протягивает руку к моему карману. – Расслабляешься, значит?