Хрупкие создания

– Сними юбку, пожалуйста, – говорит она.

– Я бы не хотела… – запинаюсь.

Она машет рукой. Сегодня медсестра Конни не хочет слушать извинения.

– Когда в последний раз была менструация?

– Две недели назад. – Лгать легко, потому что я все еще веду календарь для несуществующих циклов. Просто на всякий случай.

– Сексуально активна?

– Нет, – отвечаю и задумываюсь, изменится ли ответ хоть когда-нибудь.

Она напоминает о том, что следует предохраняться. В прошлом году ходили дикие слухи, что Кэсси изменяет своему парижскому парню, Анри, – многим хотелось, чтобы они разошлись, не заполучили славу великой балетной пары.

Интересно, занимались ли они вообще сексом. И если да, помогало ли им это в танце. Разговаривала ли медсестра Конни с Кэсси более обстоятельно по этому поводу?

– Встань, – приказывает она, и я подчиняюсь, становлюсь на обычные весы, такие же злые, как и любой наш преподаватель. А то и злее.

Закрываю глаза и задерживаю дыхание. Воздух кажется тяжелым. Медсестра Конни передвигает гирьки с одного конца на другой, и они решают мою судьбу. Вместе с ней. Каждую неделю.

Медсестра хмыкает. Ее беспокойный тон проникает мне под кожу. Холодный пот бежит по спине и по лицу, смывая косметику. А потом она говорит:

– Почти пятьдесят. Нехорошо. Давай на другие весы.

Делаю что велено. Движения мои отработаны до автоматизма: это повторяется каждую неделю уже в течение десяти лет. Складываю руки в почти молитвенном жесте. Задерживаю дыхание. Живот урчит. Медсестра выглядит озабоченной. Смотрит на схему, на которой отмечены изменения моего веса, роста и души, решает, достойна ли я остаться в этих стенах.

– Почти пятьдесят, – повторяет она и выдыхает с облегчением – но и с нотками страха, сомнения и, да, удовлетворения. – Нехорошо, И Джун.

– Знаю. – Я не говорю ей, что моей целью было преодолеть нижнюю планку.

Спускаюсь на пол, как хорошая девочка, сажусь и молюсь, молюсь, молюсь, чтобы эти змеи сегодня не притронулись к моему телу. Они сдадут меня с потрохами.

Конни щупает мускулы на моих ногах. Я морщусь и представляю, что она сейчас обвинит мои ноги в недостаточной упругости и излишней худобе, и руки тоже. Для балета нельзя быть настолько тонкой – однажды я просто упаду, неспособная поддержать собственный вес. И я не могу этого допустить. Только не сейчас, когда я почти добилась успеха. Когда мать грозится забрать меня из балета.

– Знаю, что я не должна тебе об этом напоминать, – произносит медсестра покровительственным тоном. – Но постарайся есть больше. Скажи, что ты ела на завтрак и на обед?

Правды не говорю. Вместо этого от моих зубов отскакивает:

– Половину грейпфрута, чашку обезжиренного йогурта со свежей вишней, два банана, салат с тунцом, кофе со сливками.

Говоря это, я почти верю, что кофеин и калории вовсе не воображаемые.

Она снова смотрит на графики. И не верит мне.

– Вчера вечером тебя не было в кафетерии. Подписи на листе нет.

Графики смотрят злобно, обвиняюще. Эти подписи на листочках – совсем как в тюрьме.

– Что ты ела на ужин?

– Мама привозила мне бачу гук. – Я мило улыбаюсь, зная, что иностранное слово ее отпугнет. – Я так много трудилась, вы же знаете, я дублерша феи Драже.

Медсестра улыбается в ответ, но я знаю, что она все равно сомневается. Пусть лучше следит за девчонками вроде Лиз. Это она постоянно недоедает. Хочу напомнить ей об этом, но ведь так я буду выглядеть еще подозрительней. Она тянется к метру. Пульс бьется у меня в ушах. Змеи спускаются.

– Что ж, – говорит она. – Хотелось бы, чтобы через две недели ты весила пятьдесят один. И чтобы ты спускалась в кафетерий каждый вечер. Я буду наблюдать за тобой лично, и все остальные тоже будут об этом информированы и проследят, чтобы ты ела как следует. – Ее голос превращается в лед. – И Джун, ты ведь знаешь, как это серьезно. Тебе уже шестнадцать. И тебе известны правила. Одна ошибка – и ты вылетишь отсюда. Второго шанса не будет.

Я изо всех сил стараюсь сохранять милую улыбку, но это сложно. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Конни не на моей стороне. Не на нашей, ученической стороне. Она обо всем расскажет, и тогда нас отправят домой. Она позвонит советнику и мистеру К. Медсестра Конни не понимает, что значит быть танцовщицей. Сколько всего мы приносим в жертву каждый день. И она знает, что мистер К. с легкостью меня отпустит. Что я – ничто. Меня можно заменить. Девочек в балете пруд пруди. Это мальчиков мало, и с ними обращаются как с принцами. А еще одну девочку найти легко.

– Конечно. – Я беру сумку. – Знаю. Пятьдесят один. На следующей неделе.

– Пятьдесят один, – повторяет Конни. – А если не сможешь, то назначим тебе рентген, посмотрим на плотность костей.

– Не нужно, – говорю я, и улыбка соскальзывает с моего лица.

– Так мы точно узнаем, чего тебе не хватает. Рентген покажет то, что не показывают мои весы.

Я закусываю щеку. Не знаю, что делать. Что сказать? Или повернуться и уйти? Наорать на нее? Заплакать?

В прошлом году одной из девочек шестой группы назначили рентген, и он выдал все ее секреты: как мало она ела, что у нее больше не было месячных, через какую боль она танцевала, чтобы только остаться здесь. Они послали ее домой. В Техас.

– Спрошу, пожалуй, у мамы, – бормочу.


– Не нужно. У нас есть ее согласие. Этого достаточно, чтобы провести одну процедуру, если нужно. Я забочусь обо всех танцорах, делаю все ради их блага. Слежу, чтобы они оставались сильными и здоровыми.

Я стараюсь не дышать слишком громко. Хочу назвать ее лгуньей.

– О, и ведь ты живешь с Джиджи? – спрашивает она так, словно только что говорила вовсе не о вещах, способных разрушить мою карьеру.

– Да, – отвечаю резче, чем планировала. Не хочу быть соседкой Джиджи. Я была здесь раньше нее. Она должна жить с другой Джун. Той, которая была в школе десять лет назад.

– Ты сейчас в комнату?

– Да, – осторожничаю.

– Попроси Джиджи спуститься сюда. Если она наверху, конечно. У меня для нее кое-что есть. – Она кладет руку на стопку конвертов. На одном из них имя Джиджи.

– Хорошо, – отвечаю я.

Медсестра Конни исчезает в офисе, даже не попрощавшись. Со мной она закончила. Я вытягиваю конверт из общей стопки. Здесь их так много, что она не хватится одного. Подумает, что положила его в другое место, и напечатает еще одну копию или типа того.

Зажимаю конверт в пальцах и пытаюсь угадать, что же внутри. Даже если ничего интересного, лучше уж знать наверняка. А вдруг там что-нибудь такое, что заставит ее бросить танцевать. В конце концов, зачем еще нужны дублеры? Заменить танцора после травмы.

Я поправляю стопку конвертов и иду к двери с призом в руках. Выхожу из кабинета, пряча улыбку. Предвкушаю, как вернусь в свою комнату и немного почитаю. Немножко. Никто и не узнает.





13. Джиджи




– Надо бы попрактиковать наши па, – хмурится Алек после репетиции. – Чтобы подъемы были точнее, а то я постоянно опаздываю.

Он берет меня за руку и ведет в студию «Ф» прямо напротив. Бетт сверлит меня взглядом, но я не обращаю на нее внимания. Я ведь не делаю ничего плохого, мы просто собираемся немного попрактиковаться. Не то чтобы стекло скроет нас от посторонних взглядов, но все же.

Алек целенаправленно подходит к станку. Я встаю позади него. Какие же у него накачанные ноги! Какие широкие плечи! Раньше я никогда не задумывалась о том, как мальчишки выглядят без одежды, и не знала, что упускаю, – ведь и так видела достаточно.

– Растяжка? – предлагает он. – А потом поделаем подъемы. Готова?

Я киваю и бросаю сумку у стены, из нее вываливается куча барахла. Но мне все равно. Я не надеваю балетки – скидываю мягкие тапочки, которые мама купила в Мексике, и подхожу к нему босой. Мы делаем растяжку на станке. Я немного дрожу от подобной близости.

Алек был первым, с кем я познакомилась в общежитии. Он вышел с улыбкой, поприветствовал меня в школе и с тех пор каждый день приглядывал за мной, спрашивал, как прошел день, освоилась ли я, давал советы. Это Алек подсказал мне, что у Джун такое лицо не потому, что я ей не нравлюсь, – просто у нее всегда такое лицо.

Фыркаю от воспоминаний. На лице Алека словно написано «Что тут смешного?».

– Ничего, – отвечаю, тянусь усерднее.

– Ты всегда хотела танцевать? – спрашивает он.

– Ага, – наклоняюсь вправо. – А ты?

Он повторяет мои движения:

– Всю жизнь. Мой отец учился здесь. Великий Дом Лукас. – Последнюю фразу Алек произносит, подражая акценту мистера К.

– Да, точно. – Мне стыдно, что я этого не вспомнила. – Всегда забываю, что мистер Лукас – твой отец. Это, наверное… круто?

– Мы с сестрой тоже любим об этом забывать. – Он грустно улыбается. – Он не очень-то по-отцовски себя ведет.

Я не знаю, что на это ответить, так что просто участливо провожу рукой по его спине. Осторожно, но уверенно.

– Мне жаль, – говорю наконец. – Я этого не знала.

Алек улыбается, а потом меняется со мной местами. Я осматриваю комнату. Мы тут одни, и от этого я чувствую себя немного странно. Словно у меня морская болезнь. Пытаюсь стряхнуть с себя это ощущение. Но ведь того я и хотела, разве нет? То и получаю.

– Поможешь с ногой? – спрашиваю, хотя никакая помощь мне не нужна. Я просто хочу, чтобы Алек до меня дотронулся.

– Ага. – Он придвигается поближе.

Я кладу ногу на станок, а потом аккуратно поднимаю ее над головой. Смотрю вверх. Мышцы бедра расслабляются, привычно тянутся.

– Так нормально? – интересуется Алек.

Я киваю. Чувствую каждое его слово своей щекой. Ужасно хочу, чтобы он меня поцеловал. Но мне не стоит влюбляться. Даже думать о таком не стоит, ведь он встречается с Бетт. А мы просто танцуем дуэтом. И после премьеры все закончится.