Хозяин теней

– Хватит, – обрывает Бен. Теодор прожигает холодным взглядом и его, но молодой человек фыркает и покровительственно кладет руки на плечи худенькой, внезапно маленькой Клеменс.

– Раз уж ты позволил ей обо всем узнать, – злится Теодор, – то пусть дослушает до конца. С точки зрения морали я был…

– Идиотом, – заканчивает Бен. – И не нужно винить в своей вечной злости всех вокруг. Пойдемте, Клеменс, вам стоит выпить чай и успокоиться, оставим этого огра наедине с его личной драмой.

Они уходят – Клеменс оборачивается и обеспокоенно глядит на Теодора поверх руки Бена, – и оставляют «этого огра» наедине с собой. Он слушает мерное тиканье настенных часов. Злится. Пытается вернуть себе самообладание.

Чертова девица выпотрошила ему всю душу назойливыми вопросами.

Часы бьют половину второго, и Теодор с мстительным удовольствием отправляет в раковину остывший кофе, подернутый мутной пленкой.

Всего одна чашка напитка богов, и он будет в норме.





* * *


Одной чашки оказывается мало. Теодор выпивает две, а третью берет с собой в надежде, что Клеменс уже ушла, но чуда не происходит. Он балансирует подносом с кофейной чашкой и тостами, видит ее, все еще сидящую в его кресле, и посуда в его руках начинает слабо позвякивать.

– Я уже ухожу, мистер Атлас, – кивает Клеменс, правильно истолковав этот звук. Слез на ее лице больше не видно, выглядит она вполне спокойной. Смущенной, улыбающейся. Собой.

Если бы Теодор мог прыгнуть в жерло вулкана в обмен на то, что ему сейчас нужно сделать, он бы раздумывал не дольше минуты. К сожалению, никто и никогда не тянет его за язык, заставляя ругать ни в чем неповинных девушек и срываться на них за свои обиды.

Поэтому Теодор очень аккуратно ставит поднос на столик перед Беном и Клеменс и, вздохнув, выпрямляется.

– Я прошу прощения за то, что сорвался на вас, миледи, – отчетливо, с расстановкой говорит он. Бен давится чаем, запах которого перебивает даже ароматный кофейный кокон вокруг Атласа.

От удивления Клеменс распахивает глаза. Кусает губу. Молчание между ними натягивается, как напряженная тетива лука, готового выпустить стрелу. Но невысказанный посыл достигает цели.

– Я сама виновата, не следовало мне… Простите, я не хотела бередить старые раны.

Теодор готов поклясться, что она хочет сказать еще что-то, но в итоге лишь стискивает в руках кожаную сумочку и поднимается с кресла. Ей под ноги падает скомканный лист бумаги. Теодор наклоняется за ним, и она, ойкнув, принимает бумажный шарик у него из рук.

– Я все-таки надеюсь, что вы составите мне компанию, – говорит Клеменс. – Оксфордшир. Фарингтонская коллекция. Я хотела взглянуть на серию Берн-Джонса, подумала, что вам это тоже будет интересно…

– Но мы уже говорили на эту тему, мисс, – хмурится Теодор. – Мне неинтересен «Шиповник», я видел эти картины и…

– И с радостью взглянешь еще раз, – встревает Бен, отодвигая поднос с посудой от края столика. Боится, что Атлас в очередном порыве раздражения опрокинет его на пол? – Ты все равно хотел ехать в музей Эшмола в понедельник. Уверен, вам по пути, не так ли?

Теодор готов проломить Бену череп золотой статуэткой Ганеши, датируемой началом восемнадцатого века, которая очень кстати стоит напротив. Но он сегодня и без того неприлично много наговорил, чтобы извиняться за доставленные неудобства еще и перед приятелем.

– Я беру с собой Саймона, – бурчит Теодор.

– О, я уверен, что он просто счастлив от перспективы провести с тобой целый день! – фыркает Бен. – Клеменс, если вас не пугает компания этого угрюмого глупца, то он с радостью – верно, Теодор? – прокатится с вами.

– Нет, не верно, я…

– Вот и славно, – понижая голос, продолжает Паттерсон. И, не глядя уже на Атласа, кивает девушке. – Он будет рад, Клеменс, поверьте мне. Значит, в понедельник?

Ошарашенная напором Бена не меньше самого Теодора, Клеменс кивает и, слабо улыбнувшись, уходит из антикварной лавки.

Теодор вовсе не будет рад. Но его гложет чувство вины, такое непривычное и гадкое, что ему ничего не остается, кроме как обреченно вздохнуть и согласиться с Беном. Саймон же все равно не собирался с ним ехать.

Атласу не дает покоя мысль, что странная девушка Клеменс Карлайл всегда оказывается на шаг впереди него. И именно это вызывает интерес – такой сильный, что он готов признать: порой он терпит ее компанию и по собственной прихоти, а не по принуждению.





13. Биполярное расстройство




За день до разговора с Теодором.

Клеменс ждет Шона в самом ирландском пабе их самого крохотного города южной Англии. Если он опоздает, как и раньше, на час или два, ей придется уйти, так его и не дождавшись. Клеменс с подозрением косится на официанта – светловолосого долговязого парня с жилистыми руками, одетого в грязно-зеленую футболку. Он тоже наблюдает за ней вполглаза, пока протирает столики в другом конце зала. Приходится напоминать себе, что ей, черт возьми, не одиннадцать лет, чтобы пугаться каждого незнакомца.

К сожалению, неприятное чувство, будто за ней следят, не покидает ее ни на минуту. Возможно, она сама накручивает себя из страха, что в любой момент в паб может заявиться Теодор, заметить ее, пристроившуюся в самом неприметном углу, и… О том, как она будет выкручиваться, Клеменс старается не думать. Будет непросто.


Непросто? Будет сложнее, чем прыгнуть с парашютом, написать второй диплом, объездить полсвета в погоне за картинами, поговорить с матерью!..

Если Шон не появится в ближайшие пятнадцать минут, она сбежит из паба через черный ход.

Но он входит в заведение вместе с парой престарелых любителей пива. На нем вечно потертые джинсы, старая кожаная куртка и растянутая рубашка поверх футболки. Он оброс еще больше: серо-русые волосы спадают на лоб, закрывая даже глаза. Клеменс облегченно вздыхает, когда видит его, хотя сказать, что ее друг в порядке, не решается.

– Какого черта, Шон? – вместо приветствия бросает она. – Ты что, не в курсе, что это место вообще не создано для наших с тобой посиделок?

– У-у, притормози, мелкая, – тянет Шон фальшивым фальцетом. Он падает на деревянный стул напротив Клеменс, показывает бармену два растопыренных пальца и только потом переключается на подругу. – Чего такая нервная? Слезла с таблеток?

– Очень смешно, – фыркает Клеменс. – Ты опоздал. Назначил встречу в пабе. В пабе, Шон! Глупее было бы только транспарант повесить на грудь с заявлением: «Теодор Атлас, я слежу за тобой»!

– Что было бы чистейшей правдой! Да не кипятись ты. Не придет сегодня твой прекрасный принц.

Клеменс проглатывает заготовленную фразу. Подозрительно щурится.

– А вот рот лучше держать закрытым, – покосившись на нее, роняет Шон. И, едва получив увесистую кружку пива от молчаливого рыжебородого бармена, добавляет: – Ты всегда такая дерганая, или это на тебя Англия дурно влияет?

Клеменс предпочитает пропускать псевдоостроумные фразы своего давнего друга-по-интересам мимо ушей – без подобной выдержки их общение не продлилось бы дольше месяца – и усмехается, видя перед собой такую же пивную кружку.

– Я за рулем. Откуда ты знаешь, что он не придет?

– Большое упущение с твоей стороны, малышка Клеменс. Не знал, что ты такая ханжа.

– Шон.

– Да-да. – Он делает большой глоток и утирает пену с губ рукавом потертой черной куртки. – Твой мистер Атлас разбирается с документами, сам полчаса назад видел. Он и его приятель Бе-енджамин укатили в Лондон, похоже.

Клеменс сердито поджимает губы. Окидывает Шона строгим взором.

– Ты тоже за ним следишь, что ли?

Вместо ответа молодой человек красноречиво молчит и смотрит на Клеменс, как на глупышку. Она знает его уже десять лет, но всего третий раз видит вживую – и третий же раз мечтает раскрошить об его голову какую-нибудь старинную вазу. Шон сочетает поразительное равнодушие с фанатичной увлеченностью, и оба этих качества скручиваются в единый узел, когда речь заходит об интересах Клеменс.

Это странно. Это непонятно. Это выводит из себя хотя бы тем, что она понятия не имеет, станет ли сейчас Шон смеяться, выкинет ли очередной трюк и покинет ее в три секунды или же вытрясет из нее всю душу, внезапно пожелав узнать все-все-все, что сама она знает о Теодора Атласе.

– Ты просила подмечать детали, – манерно растягивая слова, говорит он, – и я подметил. И если бы ты была внимательна, то поняла бы, что и место встречи сегодня я подобрал специально для тебя. Этот паб – любимое пристанище твоего кумира.

– Он не мой кумир! – привычно огрызается Клеменс. – Большое дело, Шон, выяснить, в каком пабе обретается последний ирландец города – он у нас один.

Ее неказистый друг обиженным не выглядит. Пожимает плечами, отводит взгляд, будто теперь она ему совсем не интересна, и продолжает тянуть свое пиво. Клеменс смотрит, как по ее бокалу стекает капля воды. В голове крутится миллион вопросов, но она молчит, сцепляет пальцы в замок и кладет руки на стол.

Она познакомилась с Шоном, когда ей было тринадцать, а ему – семнадцать. Тогда маленькая Клеменс не успела еще обзавестись друзьями, говорящими без надоедливого акцента с каркающей «р», и все свое свободное время проводила в интернете. Там они и пересеклись. Сейчас Клеменс двадцать три, а Шону…

– Все еще удивительно видеть тебя, – признается она, даже не задумываясь, услышит ее приятель или нет. Но Шон блаженно щурится и косится на нее, не поворачивая головы. – Не могу поверить, что в свои тридцать ты выглядишь на двадцать. Ты что, пьешь кровь младенцев?

– Эй! – дергается он. – Мне почти тридцать, не перегибай!

– Хорошо, – послушно кивает Клеменс. – В свои почти тридцать ты выглядишь на почти двадцать.

С этим заявлением Шон неожиданно не спорит. Хмыкает, допивает пиво и тянется за кружкой подруги.

– Ты не будешь, да? Старый добрый «Гиннесс» все же предпочтительнее детской крови.

Клеменс открывает рот в недоумении – и тут же его закрывает. Разговоры с Шоном всегда выходят двухфазными: приходится задавать по два вопроса, слушать два ответа, ждать сразу двух реакций на свои слова – и почти все время они оказываются противоположными ее ожиданиям и друг другу. Одно время Клеменс всерьез полагала, что у ее странного приятеля прогрессирующее биполярное расстройство. Но эта мысль испарилась до того, как мозг принялся анализировать поведение молодого человека.

Потому что от него она узнает такие вещи, что с легкостью могла бы закрыть глаза и на шизофрению.

– Итак! – Шон хлопает по столу ладонью, привлекая внимание немногочисленных дневных посетителей паба и молчаливого бармена. – Он Тот Самый, да?

Тот Самый. Нарицательное прозвище, выведенное заглавными буквами, Клеменс помнит еще по их с Шоном переписке, когда она жила во Франции, а он – где-то в Европе. Когда у Того Самого не было ни лица, ни имени, Шон называл его только так, и Клеменс не знала, шутит он или же воспринимает ее фантазии всерьез. Сейчас, казалось бы, от этих сомнений не должно было остаться и следа. Но приятель умеет вывернуть любое свое слово так двояко, что приходится напрягать мозг. Как сейчас.

– Я не уверена, – с нажимом говорит Клеменс. Она повторяет это приятелю с самого первого дня своего пребывания в Англии.

– Сколько ты будешь мяться, мелкая? – усмехается Шон. – Смотри, сбежит он на другой конец света, как сто лет назад, и поминай, как звали!

– Откуда тебе знать, что он делал сто лет назад? – шипит Клеменс. Выбранное для тайной встречи место ей совершенно не нравится, даже если Теодор не появится здесь в ближайшие пару дней. – И «сто лет» это, по-твоему, сколько?

– Я же говорил, у меня есть свои источники, и о них тебе пока знать рановато. Не знаю, лет десять засчитается в твоем понимании за сто?

– Шон, ты… – Запаса терпения на биполярного Шона у нее всегда не хватает, а уж после вчерашних бесед онлайн ей вообще хочется свернуть все разговоры и сбежать из душного паба куда подальше. И не видеться с приятелем… Лет сто!

– Я должна убедиться, что не вешаю на обычного человека свои сказочные фантазии, – шепчет Клеменс. – Тем более что он и так не особо мне доверяет. Не хочу портить с ним отношения из-за больных бредней.

– Ага, ясно. – Шон грохает о деревянную столешницу тяжелую пустую кружку, ойкает, но совсем не выглядит виноватым. Откидывается на спинку скрипучего стула, некоторое время лениво рассматривает полупустой зал и вдруг выпрямляется, словно ему в спину вонзили кол. – Погоди-ка. А что ты будешь делать, если этот Атлас не Тот Самый?