Хозяин теней
Часть 13 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Пожалуй, – соглашается Бен. – И Эсмеральду.
Теодор фыркает в сторону приятеля и, отворачиваясь, кривит губы, так что с лица разом слетает вся его спесь. Дни ведьм прошли, не нужно больше огня.
Он делает несколько шагов в сторону коридора и тут же спотыкается.
– Но ты тянешь максимум на Квазимодо… – договаривает Бен, прихлебывая из чашки.
Теодор спотыкается второй раз и теперь почти падает. Рука едва успевает зацепиться за подлокотник кресла. Бен молча переводит взгляд голубых глаз на неуклюжего друга.
– О, черт возьми, можно хотя бы одно утро обойтись без твоих язвительных комментариев? – вполголоса цедит Теодор, пока Бен не начал разводить поучительных речей о вреде алкоголя.
– А можно хотя бы одну неделю не напиваться до свинячьего обморока?
– Нельзя. И я не свинья.
– О, ну разумеется. Ты принцесса.
К тому моменту Теодор добирается до дверного проема и старается не обращать внимания на беспомощность собственных ног, в которых, кажется, по сотне фунтов веса. Снова эти чертовы ступени… Чем они с Паттерсоном думали, когда покупали дом с винтовой лестницей? Опираясь на деревянные перила, которые натужно скрипят и давно требуют замены, он краем глаза замечает, как Бен спешит к телефону и поднимает трубку с удивлением на лице, хотя сам звонок в ушах Теодора отдается далеким эхом.
– Мистер Атлас? Нет, сейчас подойти не может, он…
«Показалось, – думает Теодор. – Кто станет звонить в субботний день в старую лавку? Второго Генри Карлайла в этом городе точно нет, а старик явно не бессмертный, чтобы звонить дважды».
Только позже, когда он спускается вниз, посвежевший и почти бодрый, Бен ошарашивает его короткой фразой:
– К вам изволит явиться фрейлина.
– Кто? – Теодор равнодушно падает в свое любимое кресло с тарелкой в руках. На тарелке с тонкой золотой каймой лежат неаккуратно отрезанный ломтик хлеба и поджаренный вчерашний бекон. Видя это, Бен кривит губы.
– Девушка с аукциона. Клеменс, да?
Проклятье! Теодор надеялся, что эта девица пригрезилась ему в пьяном бреду, а она – вот, живая и все такая же наглая, раз названивает с самого утра. Похоже, он угодил в повторяющийся день с не самым увлекательным сюжетом – точно такие же мысли роились в его голове вчера.
Нужно было наступить на горло своей песне и оставить визгливое «Я вам жизнь спасла!» на перекрестке между Пенроуз-роуд и Джубили-роуд. Ничего бы не сработало, закон не действует на таких, как он. Теодор давно умер. Спасать некого.
– Так значит, вы встретились? – спрашивает ни о чем не подозревающий Бен. – Я столкнулся с ней вчера утром в библиотеке. Она была очень мила, но настойчива, говорила, что…
– Что пишет диплом по мифологии, да, – перебивает Теодор. – И что ей нужна моя, видите ли, неоценимая помощь.
Бен меряет взглядом его сгорбленную фигуру и хмыкает.
– Если тебе так не хотелось ей помогать, зачем же в гости позвал? Она будет здесь через полчаса, кстати, – добавляет он и отмахивается от красноречивого взгляда друга. – Не нужно корчить эту кислую мину, не я ее приглашал. А тебе полезно будет пообщаться с кем-то, кроме бутылки виски.
Теодор с ним не согласен. Категорически. Бен ведь не знает, что он вынужден был согласиться.
– Прелесть бутылки виски, Бен, в том, что она – молчаливый слушатель, – бурчит он. – Вопросов не задает, ответов не требует. В отличие от настырной дочки нашего уважаемого смотрителя.
– Уверен, очень приятной девушки.
Хоть Бен и расточает жизнерадостность и дружелюбие за двоих – от Теодора этого не дождешься – но все равно кажется сердитым.
– В чем дело? – вскидывает брови Теодор. – Все еще дуешься за вчерашнее?
Бен дергается, кофейная чашка в его руках дребезжит на блюдце. В точку. Теодор неспешно догрызает свой бутерброд. Паттерсон трясет ногой и глядит на него зверем.
– Прекрати, я задержался всего на час.
– Ты не предупредил даже!.. – вскидывается Бен. Чтобы скрыть свою злость, он снова понижает голос, так что Теодору приходится напрячь слух. Паттерсон цедит сквозь зубы, нисколько не беспокоясь, что его могут не расслышать: – я думал, что наутро найду в своем почтовом ящике письмо с пометкой из какого-нибудь Гондураса или Никарагуа: «Пока тебе, Бен, я отчаливаю!» – и все в подобном духе, ты ведь никогда не думаешь о других, Теодор, черт бы тебя побрал, верно?..
Теодор вздыхает, приземляя пустую тарелку на столик между ним и Беном.
– Прекрати бубнить! – отмахивается он. Слушать приятеля становится невыносимо. – Так и будешь вспоминать один-единственный случай столетней давности? Я же сказал, что больше такого не повторится, забудь уже. Ты как никто другой знаешь, что я консервативен во взглядах – я всегда возвращаюсь. Сам бы лучше сбежал.
– Что?
На лице Бена смешиваются злость и недоумение, растерянность и снова злость. Этот коктейль эмоций плещется на поверхности его глаз; сжимаются в тонкую линию сердитые губы, хмурятся темные брови, на лбу намечается заметная складка. Бен всегда остро реагирует на подобные загулы Теодора, и тому следует помнить об этом всякий раз, когда он решает пропустить стакан-другой виски.
Но вчера Атлас не был расположен к беспокойству за нервного друга.
– Тебе, Бенджамин, самому не мешало бы сбежать, – повторяет он, чем ставит Паттерсона в тупик. – Из этого городка, будь он неладен, из страны – кто знает?
Бену этот разговор нравится все меньше и меньше.
– Другими словами, от тебя сбежать, да? – Когда Теодор не отвечает, что звучит красноречивей слов, Бен снова вспыхивает. – Безумно привлекательная идея! Пожалуй, воспользуюсь ею в ближайшее… никогда.
Он поднимается со стула, который занимал все это время и думал, что проведет на нем свой приятный второй завтрак и, быть может, послушает Брамса. Но теперь – нет, теперь он уйдет из лавки и оставит этого социопата наедине с его отвратительными мыслями.
– Мы оба знаем, Бенджамин, что ты во мне не нуждаешься, – несется в прямую, как доска, спину Бена. – Мог бы оставить все это и улететь в Каир изучать мертвецов, как ты и хотел.
– Снова берешься за старое, Теодор? – Бен резко оборачивается. Каблуки его туфель скрипят по крашенному под темное дерево паркету. – Подстрекаешь меня на какие-то бредовые идеи, хотя сам знаешь, что ты был их зачинщиком? Это просто смешно. Хватит говорить о себе, словно ты… ты…
– Словно я кто, Бен?
Равнодушный тон Теодора злит Бена еще больше, и он выплевывает следующую фразу рваным шепотом:
– Словно ты – питомец домашний!
Теодор прикрывает глаза и, хотя Паттерсон может видеть только его спину и затылок, все равно кривит губы в равнодушно-пустой улыбке.
– А разве я не такой? Сторожевой пес, нянька при взрослом ребенке.
– Но я не ребенок больше, я твой друг! – восклицает Бен. – Уж на это звание я имею право рассчитывать? Или великий Теодор Атлас настолько ненавидит людей, что даже мне нет места в его жизни?
Это не совсем так. Несмотря на всю привязанность Бена, Теодор знает, что молодому человеку было бы куда проще и спокойнее жить без него, и скрывать это, щадя его нервы, Атлас не желает. Но только он хочет высказать свое мнение, как над магазинной дверью звенит медный колокольчик.
– Я не вовремя?
В их маленькую обитель антиквариата входит Клеменс Карлайл, такая же бодрая и живая, как и вчера. К большому сожалению Теодора. Она приносит с собой прохладу гавани и немного солнца, проскальзывающего между сегодняшних облаков.
Бен тут же отворачивается от друга и дарит посетительнице теплую улыбку – просто удивительно, как быстро он умеет возвращать себе совсем не напускное дружелюбие. Теодор, как правило, не способен заставить себя улыбнуться даже для особого случая.
– Мисс Карлайл! Что вы, проходите, пожалуйста! Мы с мистером Атласом просто беседовали.
Клеменс закрывает за собой дверь, не сводя глаз с двоих мужчин. Теодор понимает, какими неспокойными выглядят они оба. Взмыленный доктор Паттерсон и злой больше, чем обычно, Теодор Атлас не похожи на тех, кто только что «просто беседовал». Но не ей их судить.
Клеменс вежливо улыбается Бенджамину, наверняка полагая, что он заслуживает медали или даже ордена. Жить под одной крышей с самым неприступным человеком Англии и не свихнуться – это достойно награды.
Как бы ей самой остаться при своем уме после встреч с Теодором…
– Присаживайтесь, – кивает ей Бен. – Я принесу вам чай. Черный? Зеленый? «Эрл Грей»? – Теодор издает смешок, на что молодой человек лишь сердито цокает, но не оборачивается. – Не обращайте на него внимания, он ничего в этом не смыслит. Но кофе, вынужден признать, варит прекрасный. Приготовить вам кофе?
– Нет, что вы! – отвечает Клеменс резче, чем положено, и Бен сконфуженно умолкает. К сожалению, он не видит одеревеневшего лица Теодора и не может знать, что всю дорогу до антикварной лавки Клеменс думала только об одном: мистер Атлас убьет ее только за то, что она явилась и стоит перед ним, настолько наглая, что не соизволила сбежать от взгляда его злых глаз в другое графство.
– Принеси ей чай, если уж так хочется поухаживать, ловелас, – фыркает Теодор и кивает на самое далекое от себя кресло. – А вы садитесь, мисс.
По лицу Клеменс заметно, что по пути к креслу она лихорадочно о чем-то размышляет. Когда она и Теодор остаются наедине, ему невольно кажется, что она вот-вот сделает книксен. Теодор окидывает ее мрачным и недружелюбным – даже высокомерным – взглядом.
Она присаживается и только тогда позволяет себе осмотреться. В лавке «Паттерсон и Хьюз» она, должно быть, впервые. Все кажется ей в диковинку, как и многим другим гостям. Теодор следит за ее скованной фигурой, пока Клеменс внимательно изучает каждую мелочь в его магазине.
Пространство зала рассекает тусклый луч полуденного солнца. Он задевает острые углы столиков и полок, стеклянную закрытую витрину с белолицыми статуэтками из китайского фарфора, отражается от нескольких зеркал в витых рамах – деревянных и кованых, с позолотой и без, – и скользит вдоль светлых стен с вертикальным зеленым узором. Единственная в городе антикварная лавка представляет собой нагромождение эпох в горизонтальном срезе: у входа стоят торшеры, напольные вазы и два кофейных столика прошлого столетия, но дальше, в глубине, скрываются вещи более раннего времени: комод, стол, печатные машинки, подсвечники, лампы, вазочки и фужеры, статуэтки божеств, фигурки животных, часы всевозможных размеров, саквояж, пара перчаток и трость, рукописные книги на низкой полке, пожелтевшие украшения для штор, снова зеркала… Предметов мебели в лавке не так уж много – пара стульев из коллекции – дцать-какого-то-века, столик на низких выгнутых ножках и комод из крашеного – если верить этикетке – клена с обшарпанными углами.
Из трех кресел, представленных в зале, в одном и, похоже, не самом удобном, сидит Клеменс. Теодор Атлас смотрит на нее и силится разглядеть в чертах ее лица что-то знакомое, и сам себе противоречит, боясь все-таки это заметить.
– Итак, с чего мы начнем? – прерывает она молчание самым бесцеремонным образом. – Мистер Атлас? Вы так и будете во мне дыру прожигать?
Он не двигается. Рассматривает ее лицо, разделенное солнечным бликом на две неравные части, выискивает в ней сходство с давно умершей женщиной. И натыкается на недоумение.
– Сэр?
– Вы знаете своих предков, мисс Карлайл? – неожиданно спрашивает Теодор, и она удивляется так сильно, что теряет дар речи.
6. Племена богини Дану
Теодор кажется сгорбленной фигурой из камня, покрытого тонким слоем фаянса, сквозь трещины в котором виднеется неприглядный гранит. Пока он притворяется, что не замечает ее любопытства, Клеменс разглядывает его острые скулы.
– Моего отца вы и так знаете, – говорит она, сжимая грубо обработанный край своей кожаной сумки. – Они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать, и мама забрала меня в Лион. Она француженка, папа – англичанин. Я похожа на них обоих в той же степени, в какой они непохожи друг на друга, и я не виню их в разладе. С матерью трудно ужиться, – хмыкает она, но тут же одергивает себя. – Знаете, я понятия не имею, почему рассказываю вам все это вместо того, чтобы поговорить… Да вот хотя бы об истории вашей страны.
Губы Теодора изгибаются в кривой ухмылке. Он переводит взгляд со сцепленных пальцев ее рук на лицо и, растягивая слова, произносит:
– Потому что вы любите поговорить. Разве нет? Вы из разряда тех леди, которым рассказывать нравится больше, чем слушать. Поскольку в этом городе не так уж много людей, готовых выступить бескорыстными слушателями, – либо же среди них вы не нашли никого, равного вам по интеллекту, – честь стать вашим собеседником выпала мне. Хотя мы оба помним, что я такой доли не выбирал, миледи.
Клеменс чувствует, что от внезапной грубости, обернутой в столь многослойную форму, она почти посерела. Ей начинает казаться, что затея, которая взбрела ей в голову некоторое время назад, обернется фарсом.
Теодор фыркает в сторону приятеля и, отворачиваясь, кривит губы, так что с лица разом слетает вся его спесь. Дни ведьм прошли, не нужно больше огня.
Он делает несколько шагов в сторону коридора и тут же спотыкается.
– Но ты тянешь максимум на Квазимодо… – договаривает Бен, прихлебывая из чашки.
Теодор спотыкается второй раз и теперь почти падает. Рука едва успевает зацепиться за подлокотник кресла. Бен молча переводит взгляд голубых глаз на неуклюжего друга.
– О, черт возьми, можно хотя бы одно утро обойтись без твоих язвительных комментариев? – вполголоса цедит Теодор, пока Бен не начал разводить поучительных речей о вреде алкоголя.
– А можно хотя бы одну неделю не напиваться до свинячьего обморока?
– Нельзя. И я не свинья.
– О, ну разумеется. Ты принцесса.
К тому моменту Теодор добирается до дверного проема и старается не обращать внимания на беспомощность собственных ног, в которых, кажется, по сотне фунтов веса. Снова эти чертовы ступени… Чем они с Паттерсоном думали, когда покупали дом с винтовой лестницей? Опираясь на деревянные перила, которые натужно скрипят и давно требуют замены, он краем глаза замечает, как Бен спешит к телефону и поднимает трубку с удивлением на лице, хотя сам звонок в ушах Теодора отдается далеким эхом.
– Мистер Атлас? Нет, сейчас подойти не может, он…
«Показалось, – думает Теодор. – Кто станет звонить в субботний день в старую лавку? Второго Генри Карлайла в этом городе точно нет, а старик явно не бессмертный, чтобы звонить дважды».
Только позже, когда он спускается вниз, посвежевший и почти бодрый, Бен ошарашивает его короткой фразой:
– К вам изволит явиться фрейлина.
– Кто? – Теодор равнодушно падает в свое любимое кресло с тарелкой в руках. На тарелке с тонкой золотой каймой лежат неаккуратно отрезанный ломтик хлеба и поджаренный вчерашний бекон. Видя это, Бен кривит губы.
– Девушка с аукциона. Клеменс, да?
Проклятье! Теодор надеялся, что эта девица пригрезилась ему в пьяном бреду, а она – вот, живая и все такая же наглая, раз названивает с самого утра. Похоже, он угодил в повторяющийся день с не самым увлекательным сюжетом – точно такие же мысли роились в его голове вчера.
Нужно было наступить на горло своей песне и оставить визгливое «Я вам жизнь спасла!» на перекрестке между Пенроуз-роуд и Джубили-роуд. Ничего бы не сработало, закон не действует на таких, как он. Теодор давно умер. Спасать некого.
– Так значит, вы встретились? – спрашивает ни о чем не подозревающий Бен. – Я столкнулся с ней вчера утром в библиотеке. Она была очень мила, но настойчива, говорила, что…
– Что пишет диплом по мифологии, да, – перебивает Теодор. – И что ей нужна моя, видите ли, неоценимая помощь.
Бен меряет взглядом его сгорбленную фигуру и хмыкает.
– Если тебе так не хотелось ей помогать, зачем же в гости позвал? Она будет здесь через полчаса, кстати, – добавляет он и отмахивается от красноречивого взгляда друга. – Не нужно корчить эту кислую мину, не я ее приглашал. А тебе полезно будет пообщаться с кем-то, кроме бутылки виски.
Теодор с ним не согласен. Категорически. Бен ведь не знает, что он вынужден был согласиться.
– Прелесть бутылки виски, Бен, в том, что она – молчаливый слушатель, – бурчит он. – Вопросов не задает, ответов не требует. В отличие от настырной дочки нашего уважаемого смотрителя.
– Уверен, очень приятной девушки.
Хоть Бен и расточает жизнерадостность и дружелюбие за двоих – от Теодора этого не дождешься – но все равно кажется сердитым.
– В чем дело? – вскидывает брови Теодор. – Все еще дуешься за вчерашнее?
Бен дергается, кофейная чашка в его руках дребезжит на блюдце. В точку. Теодор неспешно догрызает свой бутерброд. Паттерсон трясет ногой и глядит на него зверем.
– Прекрати, я задержался всего на час.
– Ты не предупредил даже!.. – вскидывается Бен. Чтобы скрыть свою злость, он снова понижает голос, так что Теодору приходится напрячь слух. Паттерсон цедит сквозь зубы, нисколько не беспокоясь, что его могут не расслышать: – я думал, что наутро найду в своем почтовом ящике письмо с пометкой из какого-нибудь Гондураса или Никарагуа: «Пока тебе, Бен, я отчаливаю!» – и все в подобном духе, ты ведь никогда не думаешь о других, Теодор, черт бы тебя побрал, верно?..
Теодор вздыхает, приземляя пустую тарелку на столик между ним и Беном.
– Прекрати бубнить! – отмахивается он. Слушать приятеля становится невыносимо. – Так и будешь вспоминать один-единственный случай столетней давности? Я же сказал, что больше такого не повторится, забудь уже. Ты как никто другой знаешь, что я консервативен во взглядах – я всегда возвращаюсь. Сам бы лучше сбежал.
– Что?
На лице Бена смешиваются злость и недоумение, растерянность и снова злость. Этот коктейль эмоций плещется на поверхности его глаз; сжимаются в тонкую линию сердитые губы, хмурятся темные брови, на лбу намечается заметная складка. Бен всегда остро реагирует на подобные загулы Теодора, и тому следует помнить об этом всякий раз, когда он решает пропустить стакан-другой виски.
Но вчера Атлас не был расположен к беспокойству за нервного друга.
– Тебе, Бенджамин, самому не мешало бы сбежать, – повторяет он, чем ставит Паттерсона в тупик. – Из этого городка, будь он неладен, из страны – кто знает?
Бену этот разговор нравится все меньше и меньше.
– Другими словами, от тебя сбежать, да? – Когда Теодор не отвечает, что звучит красноречивей слов, Бен снова вспыхивает. – Безумно привлекательная идея! Пожалуй, воспользуюсь ею в ближайшее… никогда.
Он поднимается со стула, который занимал все это время и думал, что проведет на нем свой приятный второй завтрак и, быть может, послушает Брамса. Но теперь – нет, теперь он уйдет из лавки и оставит этого социопата наедине с его отвратительными мыслями.
– Мы оба знаем, Бенджамин, что ты во мне не нуждаешься, – несется в прямую, как доска, спину Бена. – Мог бы оставить все это и улететь в Каир изучать мертвецов, как ты и хотел.
– Снова берешься за старое, Теодор? – Бен резко оборачивается. Каблуки его туфель скрипят по крашенному под темное дерево паркету. – Подстрекаешь меня на какие-то бредовые идеи, хотя сам знаешь, что ты был их зачинщиком? Это просто смешно. Хватит говорить о себе, словно ты… ты…
– Словно я кто, Бен?
Равнодушный тон Теодора злит Бена еще больше, и он выплевывает следующую фразу рваным шепотом:
– Словно ты – питомец домашний!
Теодор прикрывает глаза и, хотя Паттерсон может видеть только его спину и затылок, все равно кривит губы в равнодушно-пустой улыбке.
– А разве я не такой? Сторожевой пес, нянька при взрослом ребенке.
– Но я не ребенок больше, я твой друг! – восклицает Бен. – Уж на это звание я имею право рассчитывать? Или великий Теодор Атлас настолько ненавидит людей, что даже мне нет места в его жизни?
Это не совсем так. Несмотря на всю привязанность Бена, Теодор знает, что молодому человеку было бы куда проще и спокойнее жить без него, и скрывать это, щадя его нервы, Атлас не желает. Но только он хочет высказать свое мнение, как над магазинной дверью звенит медный колокольчик.
– Я не вовремя?
В их маленькую обитель антиквариата входит Клеменс Карлайл, такая же бодрая и живая, как и вчера. К большому сожалению Теодора. Она приносит с собой прохладу гавани и немного солнца, проскальзывающего между сегодняшних облаков.
Бен тут же отворачивается от друга и дарит посетительнице теплую улыбку – просто удивительно, как быстро он умеет возвращать себе совсем не напускное дружелюбие. Теодор, как правило, не способен заставить себя улыбнуться даже для особого случая.
– Мисс Карлайл! Что вы, проходите, пожалуйста! Мы с мистером Атласом просто беседовали.
Клеменс закрывает за собой дверь, не сводя глаз с двоих мужчин. Теодор понимает, какими неспокойными выглядят они оба. Взмыленный доктор Паттерсон и злой больше, чем обычно, Теодор Атлас не похожи на тех, кто только что «просто беседовал». Но не ей их судить.
Клеменс вежливо улыбается Бенджамину, наверняка полагая, что он заслуживает медали или даже ордена. Жить под одной крышей с самым неприступным человеком Англии и не свихнуться – это достойно награды.
Как бы ей самой остаться при своем уме после встреч с Теодором…
– Присаживайтесь, – кивает ей Бен. – Я принесу вам чай. Черный? Зеленый? «Эрл Грей»? – Теодор издает смешок, на что молодой человек лишь сердито цокает, но не оборачивается. – Не обращайте на него внимания, он ничего в этом не смыслит. Но кофе, вынужден признать, варит прекрасный. Приготовить вам кофе?
– Нет, что вы! – отвечает Клеменс резче, чем положено, и Бен сконфуженно умолкает. К сожалению, он не видит одеревеневшего лица Теодора и не может знать, что всю дорогу до антикварной лавки Клеменс думала только об одном: мистер Атлас убьет ее только за то, что она явилась и стоит перед ним, настолько наглая, что не соизволила сбежать от взгляда его злых глаз в другое графство.
– Принеси ей чай, если уж так хочется поухаживать, ловелас, – фыркает Теодор и кивает на самое далекое от себя кресло. – А вы садитесь, мисс.
По лицу Клеменс заметно, что по пути к креслу она лихорадочно о чем-то размышляет. Когда она и Теодор остаются наедине, ему невольно кажется, что она вот-вот сделает книксен. Теодор окидывает ее мрачным и недружелюбным – даже высокомерным – взглядом.
Она присаживается и только тогда позволяет себе осмотреться. В лавке «Паттерсон и Хьюз» она, должно быть, впервые. Все кажется ей в диковинку, как и многим другим гостям. Теодор следит за ее скованной фигурой, пока Клеменс внимательно изучает каждую мелочь в его магазине.
Пространство зала рассекает тусклый луч полуденного солнца. Он задевает острые углы столиков и полок, стеклянную закрытую витрину с белолицыми статуэтками из китайского фарфора, отражается от нескольких зеркал в витых рамах – деревянных и кованых, с позолотой и без, – и скользит вдоль светлых стен с вертикальным зеленым узором. Единственная в городе антикварная лавка представляет собой нагромождение эпох в горизонтальном срезе: у входа стоят торшеры, напольные вазы и два кофейных столика прошлого столетия, но дальше, в глубине, скрываются вещи более раннего времени: комод, стол, печатные машинки, подсвечники, лампы, вазочки и фужеры, статуэтки божеств, фигурки животных, часы всевозможных размеров, саквояж, пара перчаток и трость, рукописные книги на низкой полке, пожелтевшие украшения для штор, снова зеркала… Предметов мебели в лавке не так уж много – пара стульев из коллекции – дцать-какого-то-века, столик на низких выгнутых ножках и комод из крашеного – если верить этикетке – клена с обшарпанными углами.
Из трех кресел, представленных в зале, в одном и, похоже, не самом удобном, сидит Клеменс. Теодор Атлас смотрит на нее и силится разглядеть в чертах ее лица что-то знакомое, и сам себе противоречит, боясь все-таки это заметить.
– Итак, с чего мы начнем? – прерывает она молчание самым бесцеремонным образом. – Мистер Атлас? Вы так и будете во мне дыру прожигать?
Он не двигается. Рассматривает ее лицо, разделенное солнечным бликом на две неравные части, выискивает в ней сходство с давно умершей женщиной. И натыкается на недоумение.
– Сэр?
– Вы знаете своих предков, мисс Карлайл? – неожиданно спрашивает Теодор, и она удивляется так сильно, что теряет дар речи.
6. Племена богини Дану
Теодор кажется сгорбленной фигурой из камня, покрытого тонким слоем фаянса, сквозь трещины в котором виднеется неприглядный гранит. Пока он притворяется, что не замечает ее любопытства, Клеменс разглядывает его острые скулы.
– Моего отца вы и так знаете, – говорит она, сжимая грубо обработанный край своей кожаной сумки. – Они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать, и мама забрала меня в Лион. Она француженка, папа – англичанин. Я похожа на них обоих в той же степени, в какой они непохожи друг на друга, и я не виню их в разладе. С матерью трудно ужиться, – хмыкает она, но тут же одергивает себя. – Знаете, я понятия не имею, почему рассказываю вам все это вместо того, чтобы поговорить… Да вот хотя бы об истории вашей страны.
Губы Теодора изгибаются в кривой ухмылке. Он переводит взгляд со сцепленных пальцев ее рук на лицо и, растягивая слова, произносит:
– Потому что вы любите поговорить. Разве нет? Вы из разряда тех леди, которым рассказывать нравится больше, чем слушать. Поскольку в этом городе не так уж много людей, готовых выступить бескорыстными слушателями, – либо же среди них вы не нашли никого, равного вам по интеллекту, – честь стать вашим собеседником выпала мне. Хотя мы оба помним, что я такой доли не выбирал, миледи.
Клеменс чувствует, что от внезапной грубости, обернутой в столь многослойную форму, она почти посерела. Ей начинает казаться, что затея, которая взбрела ей в голову некоторое время назад, обернется фарсом.