Хоккенхаймская ведьма
Часть 9 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— А эти две женщины к делу не причастны? — кавалер указал на жену извозчика и жену столяра Ханса Раубе.
— Нет, господин.
— Хорошо, — произнёс Волков, — хорошо. За то, что запиралась менее других, буду просить святых отцов о снисхождении для тебя.
— О Господи, спаси вас Бог, — толстуха потянулась руку целовать, да Волков руки не дал:
— Э, нет, говори сначала, кто навет писал.
— Писарь Веберкляйн. Из городской магистратуры. Два талера взял, шельмец, за талер не соглашался, говорил, что грех.
— Веберкляйн, Веберкляйн. Прекрасно, — Волков глянул на писарей, те всё записывали. — Значит, за талер писать не хотел, потому что грех, а за два, значит, написал, греха в том не усмотрел. Молодец.
— Да, господин, так и было, господин, а что мне будет за это?
— Святые отцы решат, — отвечал кавалер, — я только дело веду, а судят они.
Волков глянул на Брюнхвальда:
— Карл, берите этого писаря.
— Сюда везти? — спросил ротмистр.
— Нет, поздно уже, в подвал тащите его, и вот этих трёх, а этих, — кавалер указал на двух женщин, жену возничего и жену столяра Ханса Раубе, — этих отпустить, вины их я не нашёл.
Обе женщины вскочили, обе кинулись к рыцарю, целовали руку ему, благодарили, а он сказал:
— Карл, дайте им провожатого, чтобы до дома женщин проводил, поздно уже, темно.
И они его опять благодарили, кланялись ему, называли справедливым человеком.
И сам он себя таким считал.
Ротмистр поехал брать писаря, отвозить баб в тюрьму, а кавалер поехал в трактир. Монахи уже спать легли, и поэтому он через Ёгана заказал себе колбасы, ел её как вор, у себя в покоях, боялся, что увидят монахи. А поев, ждал Брюнхвальда внизу за столом, а тот всё не ехал. Пошел, справился, вернулись ли люди, что были с ротмистром. А люди давно вернулись и сказали, что ротмистр велел им ехать одним, а сам поехал к бабе. И Волков знал, к какой бабе поехал старый солдафон. Он велел Ёгану принести воды помыться, а затем лёг спать. Лежал, завидовал Брюнхвальду, он бы сейчас и сам от приятной вдовы не отказался.
Глава 7
Спал плохо — проснулся злой. Наорал на Ёгана, ругал его лентяем, мерзавцем. Да не помогло. Пошёл вниз, увидел, как монахи завтракают — ещё больше обозлился. С ними за стол не сел, ел еду постною. Дрянь всякую, что мужики едят весной. А хотелось молока, да хлеба белого с мёдом, яиц жареных. Оттого настроение не улучшилось. Пошёл на улицу, а там оттепель, дождь, грязища на дворе. Поскользнулся, едва не упал, всё на виду у своих людей. Стоят бездельники, тридцать шесть человек, да ещё сержант, да ещё сам Брюнхвальд. Попробуй, найди на такую прорву народа денег. А лошади, четырнадцать голов. Овса, сена каждый день дай. А монахи, что жрут бесконечно. О Господи, вернуться бы в Ланн. Интересно как там дела?
Максимилиан подошёл к нему и поклонился:
— Господин кавалер, ваш конь осёдлан. Может еще что-то надобно?
— Найди почту здешнюю, узнай, нет ли писем для меня.
Максимилиан ушёл, ни слова не сказав. А Волков на грязи, на льду, да под дождём стоять не хотел, вернулся в тёплый трактир, ждать пока отец Иона закончит свои утренние дела.
Почта была, видимо, не далеко, вскоре Максимилиан вернулся с бумагой, отдал её Волкову и сказал:
— Письмо три дня уже лежало. От кого, не ясно. Взяли с меня двенадцать крейцеров.
Кавалер молча отдал деньги юноше, поломал сургуч и стал читать.
Он знал от кого это письмо. Писал ему отец Семион, с которым они судили и сожгли чернокнижника в Фёренбурге и который вместе с Волковым за это попал под следствие. В письме было:
Господин и друг мой, добрый человек, рыцарь божий Иероним Фолькоф. Пишу вам я, отец Семион.
«Чёртов пройдоха, — добавлял от себя кавалер».
Со мной всё хорошо, живу в монастыре, добрый аббат Илларион из уважения к вам работами меня не донимает.
Дело наше не кончается, папский нунций всё ещё требует вернуть раку, и нас сыскать, не угомонится никак, а архиепископ раку не думает отдавать никому, ни хозяевам, ни епископу Вильбурга. Хотя тот приезжал, просил её.
«И этот тут, — думал кавалер, — старая сволочь».
Раку возят по городам, ставят в храмах. Народ на неё ходит молиться. Вас все благодарят. А дома у вас не всё хорошо.
«Ну ещё бы».
Ваша Брунхильда проживает в беспутстве с пекарем своим, и ещё один к ней стал ходить, молодой, из благородных, но к нему она пока не благосклонна, до себя не пускает. Она денег просила, говорила, что кончились те, что вы оставили. Как вы и велели, ей денег я не дал, дал пол талера кухарке вашей и талер девице вашей Агнес. А девица ваша Агнес, читает без конца, книги разные, а что читает, мне не показывает, книгу тряпкой закрывает, как я подхожу. Злая стала, может словом осадить любого. Ещё стала ходить по городу одна и возвращается запоздно. Кухарка ваша говорила, что иной раз и ночью приходит. Ничего не боится, где бывает — не говорит. Стала спать в вашей комнате, Брунхильду она ругает последними словами. И Брунхильда и сама кухарка её стали бояться.
А Роха ваш приходил спать к вам, жена его пьяного погнала, спал на лавке возле очага, просил денег, три талера, на уголь для кузни и для кузнеца. Для железа и работ, на мушкеты. Дал ему, как вы велели. Да боюсь, они с кузнецом пьют. Деньги давал из ваших средств, что вы мне оставили.
Более новостей у меня нет, благословенны будьте.
Друг ваш и слуга отец Семион
Вот и как тут хорошему настроению быть. Ну, ни одной доброй новости. Ни одной. Сидел кавалер руки опускались, ни к чему желания нет. И тут из нужника пришёл отец Иона. Шёл тяжело. Вздыхал тяжко и говорил ему:
— Вы, сын мой, ступайте, дознание закончите сами, а мы отлежимся денёк, да бумаги почитаем по делу, которые нам писари вчера принесли. Всё вроде как уже прояснилось, вы только показания со всех баб, что навет удумали, возьмите. Все должны сказать, что признают вину или пусть хоть одна из них скажет, но чтобы она и на других показала. И писарь, что навет писал, пусть тоже скажет. А завтра уже с делом и покончим. А сегодня мне отлежаться надобно. Невмоготу мне.
«Да, уж конечно, невмоготу будет, если жрать так-то», — думал Волков и обещал:
— Всё, что нужно, я сделаю, святой отец.
— На то и благословляю вас, сын мой, — заканчивал отец Иона.
Но раз уж день начался плохо, чего уж удивляться тому, что он и продолжается плохо.
Едва он слез с коня, у склада его встретил хмурый Брюнхвальд.
— И где вы были, Карл? — спросил кавалер. — Похвастайтесь.
— Там вас ждут люди, — не здороваясь, начал ротмистр, — местные, злые.
— Чего хотят? — без тени волнения спросил кавалер.
— Одну из баб, что вчера вечером велено было в тюрьму отвести, перед тем как отвести, взяли силой. Прямо здесь.
— Магду Липке? — Волков стал ещё мрачнее.
Брюнхвалд кивнул.
— Сыч?
Брюнхвальд опять кивнул и добавил:
— И мои два олуха, из тех, что ему помогали.
— Господи, — Волков остановился, стал тереть глаза руками, — да что ж это такое. Досады одна за другой, одна за другой идут. И края им не видать, — он вздохнул. — Люди эти из богатых?
— Да, и при оружии они.
— При оружии? — Волков удивился.
— С мечами и кинжалами. Девять человек.
— Посылайте в трактир за людьми.
— Уже послал.
— Ну, что ж, пойдемте, поглядим на этих бюргеров-вояк.
Провинциальные богачи из мелких городков, одежда дорогая, но не такая как носят в Ланне, теперь Волков уже видел разницу. У одного из пришедших тяжёлая серебряная цепь, он самый старший, остальные глядят с вызовом, особенно четверо самых молодых.
Волков не спесив, поклонился им первый и низко:
— Вы ко мне, честные люди?