Хоккенхаймская ведьма

«Бум», — первая нога — шаг.

«Бум», — вторая нога — приставил.

Так двигается выученная баталия, сколько бы не было в ней шеренг, и сколько бы не было людей в шеренге, если есть барабан, то все делают свой шаг одновременно. Под этот сигнал барабана баталии идут в бой.

Идут и ждут другого сигнала барабана, который значит: «Пики вперёд».

Но в этот день такого сигнала не будет, как только сослуживцы довели провинившегося до первого солдата из строя, тот замахнулся палкой и…

«Бум», — взмах — и мерзкий звук: жирный шлепок палки по голой спине — бьёт один солдат.

«Бум», — гремит барабан, палка другого солдата с другой стороны занесена в небо — шлепок палки по голой спине.

«Бум», — стучит барабан — новый шаг и новый солдат замахивается палкой. Шлепок, звук противный, и новый рубец на спине.

Тёплый ветер с юго-востока полощет штандарт бело-синий, с чёрным вороном. Всадники молчат — смотрят. Стучит и стучит барабан. Солдаты бьют и бьют брата-солдата палками по спине. И справа, и слева. У провинившегося рубцы от палок на спине, в виде ёлки, от хребта к рёбрам. Некоторые удары рвут кожу, кровь течёт. К концу строя провинившийся уже не идёт сам, а его волокут два солдата. Ноги он едва переставляет по грязи. Но ни стона не издал, палку из зубов не выпустил. Дело кончено.

Его отводят к телеге, кладут в неё, накрывают рогожей. Теперь очередь второго.

Всё повторяется до мелочей, палка в зубы, два товарища кладут его руки себе на плечи, чтобы не падал в конце, бой барабана, звучные шлепки. Телега, рогожа.

Всё, братский суд окончен.

Никто из провинившихся не пискнул, не скулил — добрые солдаты.

И они ещё благодарны будут, что так отделались, могли и из корпорации выгнать. А могло ещё хуже быть. Дело могло кончиться скрещенными оглоблями обозной телеги, которые задраны вверх, да петлёй из грубой веревки, что с них свисает.

Кавалер повернул коня, поехал в город, ротмистр ехал рядом, Максимилиан и Ёган за ними.

Они мало говорили, так и доехали до трактира, а когда кавалер поворачивал к воротам, Брюнхвальд вдруг попрощался.

— Вы куда? — удивился кавалер.

— Завтра с утра буду, — не стал отвечать ротмистр.

— Хорошо, — Волков смотрел ему в след. И думал: «Старый солдафон, никак, к вдове поехал, видать понравилась она ему».

А в трактире его ждал брат Ипполит, он пошёл с Волковым в его комнату, и стоял, смотрел как Максимилиан, снимает с рыцаря доспехи.

— Максимилиан, — говорил кавалер.

— Да господин, — отвечал юноша, отстёгивая наплечник.

— Ты видел сегодня братский суд впервые?

— Да, господин.

— Что думаешь?

— Солдаты вели себя достойно, — отвечал оруженосец. — Я не слышал ни звука.

Это были те слова, что Волков хотел услышать от молодого человека, больше говорить с ним он не собирался. А вот юноше было, что сказать ему, вернее, о чём просить его, и он начал:

— Кавалер.

— Да.

— Говорят, что вы искусный воин, что и мечом, и арбалетом, и копьем владеете в совершенстве.

— И кто же это говорит?

— Все. Ваш слуга Ёган, Фриц Ламме.

— Они-то откуда знают, они со мной на войне не были.

— Ёган видел, как вы дрались на поединке, ночью в одном замке и как ранили хорошего воина. И как били стражников одного барона, какого-то. И как вы зарубили топором упыря. И как вы дрались на арбалетах с самым лучшим рыцарем герцога Ребенрее, и убили его после того, как он вас ранил. Это все видели, — говорил юноша почти восхищённо.

— Глупости всё это, я бился потому, что другого выхода не было у меня. Смог бы так, и не бился бы.

— Ёган говорит, что после того как вы бились ночью на дуэли и победили, знатная и очень красивая дама вас в свои покои пустила, — восхищался Максимилиан Брюнхвальд.

— Болтает, дурень, а ты слушаешь, — отвечал кавалер, как ни странно, все эти рассказы и всё восхищение юноши не вызывали в нём гордости. Только лёгкую досаду. Он и сам не мог понять, почему.

— Всё равно, я хочу просить вас, — не сдавался Максимилиан.


— О чём?

— Я хочу просить вас о нескольких уроках, я брал уроки владения мечом, и хочу, что бы вы мне хоть немного показали.

— Я тебе уже говорил, что воевать больше не желаю, и тебе не советую выбирать воинское ремесло. Твой отец полжизни воюет, а серебра не нажил. И всё что было, потерял, хотя он и добрый воин. А я хоть и нажил немного, да вот ран, что меня изводят, намного больше, чем того серебра. А многие так и вовсе не дожили до лет моих.

— Я помню, господин, — говорил юноша, снимая с больной ноги поножи, — но вдруг мне понадобится меч в делах чести.

— Ладно, но сначала попрактикуйся в стрельбе из арбалета и аркебузы, да и неплохо было бы вам поработать с солдатским тесаком, у вашего отца есть пара солдат, что неплохи в этом деле. Да и копьё с алебардой лишними не будут. Умение воинское не лишнее, даже если и ремесло мирное будет. Поучу.

— Спасибо, господин, — радовался Максимилиан.

— Ну, а тебе чего? — наконец обратил внимание кавалер на монаха.

— Господин барон, коего я лечу, всё время о вас спрашивает.

— Зачем? — насторожился Волков.

— Не говорит, только всё о вас знать желает.

— И что ты сказал уже? Как и Ёган болтаешь, сочиняешь байки обо мне?

— Нет, только правду говорил, что упырей вы извили в Рютте. Что чернокнижника поймали в Фёренбурге.

— Так почему он спрашивает? — не мог понять кавалер.

— Не знаю, иной раз читаю ему книги, чтобы он не скучал, а он меня прервёт, да про вас и спросит. Каков вы, да как вы упырей искали.

— Ясно, так чего ты хочешь? — спросил Волков, вставая и разминая тело после доспеха.

— Барон спрашивает о вас, а я иной раз и сказать не могу, не знаю, дозволите ли вы говорить о вас это.

— Говори, всё, что, правда. И без бахвальства. Только узнай, зачем он спрашивает.

— Да господин.

— Идите, — он завалился на кровать, — Максимилиан, узнай, когда ужин. А ты, монах, сходи к солдатам, там двое прихворали.

Молодые люди кланялись и ушли, а он лежал на перинах и опять немного завидовал ротмистру. Он и сам был не прочь пообщаться с красивой вдовой после ужина.





Глава 8




Он когда-то особо и не разбирался в еде. Еда есть еда, главное чтобы брюхо было сыто. Солдатская заповедь. Но это было до того, как он попал в гвардию. Там он стал привыкать к белому хлебу, к яйцам, к молоку и мёду на завтрак. Привык настолько, что бобы с луком и хлеб, даже на оливковом масле, вызывали у него раздражение. Настроение после такого завтрака было у него плохое. А тут ещё бургомистр пришёл. Господин Гюнтериг, вроде, как и говорил заискивающе, и вид у него был просящий, но на самом деле он упрямо гнул своё:

— Наш город верный слуга императора. Понимаете?

— Все мы верные слуги императора, — сказал кавалер.

— У нас есть грамота от императора, где он записал наши привилегии в торговле сеном и овсом. Когда еретики были у стен Ланна, мы поставляли императору фураж бесплатно.

— Сие похвально.

— Скорбью было бы для нашего города, что жёнам нашим был уготован позор. Мы не хуже других городов.

— Так для любого города было бы скорбью, а от меня вы что хотите? — спрашивала Волков, надеясь, что отец Иона выйдет из нужника и этот разговор можно будет закончить.

— Общество хочет знать, что ожидает жён и юного писаря?

— Так спросите у святых отцов, я только страж. Откуда мне знать.

— Но вы же вели следствие!

— Помогал, только помогал. Тем более, что приговоры выносят отцы, а не я. Так что спрашивайте у членов Святого Трибунала. Отцы комиссары дело уже прочли, наверное, и решение уже приняли.

— Уж больно отцы комиссары суровы, к ним и подойти боязно, — бургомистр не собирался от него отставать, — может, вы мне скажете.

— Не правда, ваша, прелат-комиссар отец Иона добрейшей души человек.