Харроу из Девятого дома

Было очевидно, что станция кишит этими тварями. Ты пропала, и я не знала, куда ты, мать твою, делась. У нас оставалось два осмысленных варианта: остаться на месте и сражаться или идти и сражаться. Ос меньше не становилось. А еще все время делалось жарче, особенно в маленькой комнате, заваленной дымящимися мертвыми телами.

У тебя не было перчаток. У тебя не было брони. Когда я сняла твой плащ – ну, блевотное тряпье, которое от него осталось, то обнаружила, что ты по неизвестной причине таскаешь на себе целую кучу костей. На тот случай, если от них была какая-то польза, извини – мне пришлось их снять. Какой бы некромантской хренью ты ни закрепила их, эта хрень не сработала, и эти кости сильно мешали разгибать руки.

Так что я закрыла глаза, сунула руки тебе под рубашку, сняла все кости, завязала волосы на затылке, взяла твою рапиру и ушла. Я не смотрела и почти не трогала тебя. Не бесись.

К этому моменту по коридорам разносились уже новые звуки. Уж стук клинков о кость я всегда узнаю. Громко шелестели и жужжали ворвавшиеся на станцию Вестники, раздавались их блеяние и скрип, но я совершенно точно слышала такой знакомый звон и свист клинков. Над головой заорала сирена. Я не побежала, но довольно быстро пошла по коридору и скоро услышала еще один звук: кто-то кричал.

На развилке я обнаружила источник звука. Мертвые Вестники лежали неровным полукругом вокруг последнего своего живого собрата, а с ним сражалась – и одновременно орала как резаная – баба с самым кислым на свете лицом. Ликтор, которую ты звала Мерсиморн.

Она визжала и выла от страха, дергалась, как пьяная, постоянно била не в ту сторону, как будто ничего не видела. Я подошла ближе, не зная, что делать, не зная, как ей помочь. Несмотря на крики, она справлялась сама, рапира сновала стальной иглой, уворачиваясь от челюстей твари. В какой-то момент она вошла в глазницу, и оттуда брызнула черная слизь. Левая рука ликтора была плотно обмотана сверкающей сеткой. Она пропустила удар – всего лишь крылом, – а потом бросилась на Вестника и положила голую левую руку ему на череп. И Вестник просто взорвался.

Череп рассыпался в пыль, грудь лопнула, как воздушный шарик, внутренности почти аккуратно вывалились на пол. Тварь рухнула, и стало тихо. Ликтор перестала вопить. По лицу у нее текли тонкие струйки крови, и я подумала, что она ранена, но потом осознала, что они вытекают из глаз, как слезы. Она стояла, опустив плечи, прижимала руку к лицу. Рыжеватые волосы выбились у нее из косы. Она казалась невредимой, но явно очень жалела себя.

А потом она посмотрела прямо на нас – я не успела спрятаться за углом.

Ликтор по имени Мерсиморн смотрела тебе в лицо. Я никогда не видела человека, настолько пораженного ужасом. Это был не просто страх, это была жуткая, горькая паника, хаос грустного кошмара. Это был взгляд человека, истинную любовь которого кинули в мясорубку у него на глазах и быстренько превратили в связку сосисок.

– Ты пришла за мной, Первая, – отрывисто сказала она. – Пришла… когда наступил конец.

Она чего-то явно ждала. Я не представляла, что сказать. Тобой я притвориться никак не могла, я слишком хорошо тебя узнала. Вот так мы стояли и тупо молчали, и ее страх начал уходить. Она прищурилась, поджала губы, дрожащие от невероятного ужаса.

– Нет, – сказала она, – нет.

Она была такая старая, Харроу. Я не знаю, как ты вообще общалась с этими невероятно старыми уродами. Она была такая же старая, как Цитера, и глаза у нее были отвратительные. У меня мурашки по коже побежали от одного ее взгляда. Она смотрела на нас так, будто видела меня насквозь и разглядывала какую-то немыслимую дрянь внутри меня.

– Ты не пришла, – решила ликтор, – ты не она. Эта тварь уже бросилась бы на меня. Она не умела вести себя по-человечески. Но ты стоишь, как человек, дышишь, как человек. Ты человек, – говорила она с возрастающим отвращением. – Я не понимаю! Харрохак уже должны были съесть к этому моменту! Она не умирает уже несколько часов, а Вестники повсюду.

– Госпожа, – сказала я, – ты хочешь сказать, что это ты ударила мою некромантку в спину?

– Да, и ей стоит поблагодарить меня за это! – Ликтор немедленно переключилась на новую тему: – Это было совершенно не ужасно. Я лишила ее чувствительности – из неуместной симпатии к ней – выставила ее в коридор, чтобы ее сожрали побыстрее. Как только ее начали бы есть живьем, она бы сошла с ума и уже ничего бы не чувствовала! А ты душа… душа рыцаря, которую она сунула на задворки своего мозга. Что с твоими глазами?

– У меня есть вопрос поинтереснее. – Я взвесила меч в руках. – Ты же знаешь, что мы с Харроу уже убили одного ликтора? Что у нас есть опыт?

– Ой, заткнись, рыцарь Харроу, – истерически взвизгнула она, – я пытаюсь думать. Ты не она. Она тобой не управляет. Но у тебя ее глаза. Почему? Когда мне показали твой труп, я не сообразила проверить глаза. Глупо, Мерси. Твое упущение. Я думала, что знаю, что ты такое, хотя и не хотела в это верить…

– Что ты вообще несешь?

– Я говорю о провале операции Девятого дома.

Она наклонила голову набок, так что потные от раскаленного воздуха волосы цвета желтой розы упали ей на лицо. Сказала почти спокойно:

– Я думала, что командор просто была плохой девочкой. Трудоголиком. Ставила дела выше семьи. Она была из тех… нет, на совпадение не похоже. Дай-ка подумать. Дай-ка подумать. Я делала ей кукол, они были идеальны, а потом она сваляла дурака с… с выбросом! – вдруг выкрикнула она. – Конечно, это ее убило! Высокомерная дура! Она знала, что Гидеон у нее на хвосте!

Что-то в твоей голове дернулось, когда мы услышали мое имя. Поначалу оно прозвучало как-то странно, глухо, как будто мы были под водой. Потом боль ушла.

Ликтор продолжала. Она щурила стремные красновато-бурые глаза, будто могла плакать.

– А потом Гидеон все испортил. Командор все испортила. Ты все испортила. Это могло закончиться восемнадцать лет назад. А теперь все так сложно. Теперь мне придется тащиться по реке до самого дома и сражаться с жуткими сектантами Анастасии, потому что командор считала себя самой умной. Что вообще Гидеон в ней нашел… красоты он никогда не замечал, а говорить с ней было противно.

Я не представляла, что вообще ответить на этот бессвязный поток херни. Она сварливо сказала:

– Что, язык проглотила? Ты мутант, ошибка, гигантская проблема с телячьими глазами. Дай подумать… почему эти глаза на твоем лице. А вдруг…

И тут ее голос сорвался на громкий дрожащий всхлип. Она принялась бродить вперед и назад, время от времени откидывая голову, как будто готовясь закричать. Волосы странного цвета спадали ей на спину. Она ничего не говорила. Встала в пятне света. Повернулась к нам. Потом она наконец открыла рот, и голос ее звучал тихо и бесстрашно.

– Ясно. Я поняла. Хромолипоид. Рецессивный ген. Ты – доказательство. Он нам соврал. А ты дала мне всю нужную информацию. Мне ничего не придется нарушать. Не придется возвращаться. – Она вздохнула. – Боже милосердный, Цитера ведь с первого взгляда все поняла.

– Что ты вообще несешь? – спросила я. – Что происходит? Какой еще другой Гидеон?

– Ликтор, которого отправили убить твою мать, – пояснила Мерсиморн.

– Но мать Харроу…

– Я говорю не о Харрохак, тупой ты мертвый ребенок, – надменно заявила она. – Я говорю о тебе. Нав… Гидеон Нав… Гидеон! Очень смешно. Ты – кощунство. Ты – ересь. Ты – неудача, запоздавшая на девятнадцать лет.

Прости, Нонагесимус. Я не знала, что делать. Может быть, мне нужно было развернуться и выбраться оттуда. Забиться в какую-нибудь дыру и ждать, пока ты вернешься. Но я сказала:

– Что ты сказала про мою мать?

– Прошу прощения, я была неправа. Мне не следовало использовать этот термин, – ответила некромантическая святая, расправила плечи и вытерла со щек жидкие кровавые слезы. – Как она, наверное, ненавидела само слово «мать».

Она подняла рапиру, медленно расправила намотанную на запястье сетку, которая упала на пол блестящей шелковистой кучкой. Мерси сказала:


– Теперь я исправлю свои ошибки. Кристабель всегда говорила, что я аккуратная.

Она бросилась вперед, держа рапиру близко к телу и волоча сетку за собой – черт, она двигалась очень быстро, – отбила мой неловкий блок, запоздавший не меньше чем на секунду, и ударила нас прямо в сердце. Очень простой удар, в который была вложена огромная сила. Он прошил грудину и вошел ровно в центр сердца, которое облажалось уже несколько раз, пока было на моем попечении. Действовала она с хирургической точностью, рапира ее представляла собой тонкую иглу. Если бы кто-то вскрыл нам грудную клетку, то наверняка увидел бы, что клинок прошел прямо сквозь аорту. Мерсиморн вытащила рапиру с той же легкостью и отступила на шаг. С клинка капала кровь.

Это была ошибка.

Твое сердце срослось вокруг рапиры, когда она воткнулась в тело. Твое сердце срослось, как только рапира из него вышла. Крошечный прокол в грудине исчез мгновенно, с той же скоростью, что и появился. Как будто укол рапирой ничем не отличался от прививки в Дрербуре.

Я подняла меч, и ее глаза раскрылись чуть-чуть шире.

– Детка, ты слишком поздно вошла в игру, чтобы научиться этому фокусу.

Я ударила. Она автоматически парировала. Меч сбил ее рапиру в сторону, я отступила на шаг. Мне нужно было пространство. Я пыталась вспомнить все, что ты успела узнать об этой ведьме с безумными глазами, но мне казалось, что мозг стал глиной. Я знала, что нельзя давать ей себя касаться, но не помнила почему. От жары воздух превратился в липкий пар, и красный свет аварийных ламп мерцал и подрагивал. Из-за этого освещения казалось, что она движется. Но на самом деле она просто стояла на месте, идеально сбалансированная рапира все еще поблескивала твоей кровью, а сетка переливалась в левой руке. Все, что мне оставалось, кружить вокруг нее, подняв меч к груди. В этот раз я собиралась сберечь твое сердце. Даже в собственном теле я бы запаниковала, но я была в твоем, и она знала все, на что я была способна. Ну и какого хрена я буду делать? Отращивать пальцы прямо в нее?

Мелькнула сетка. Эта чертова хреновина походила на тонкую паутинку, но оказалась очень тяжелой. Я думала, что ликтор попытается спутать меня, а не использует сетку как болу. Она обвилась вокруг моей лодыжки и уронила тебя на пол, потому что я все еще не разобралась с твоим весом, вышибла весь воздух у тебя из легких и подтащила нас к ликтору. Одно движение руки – и мы лежим перед ней на животе. Она опустила рапиру острием вниз. Рука на яблоке, рукоять высоко над головой. Один-единственный удар сверху вниз, и клинок войдет между глаз, проломит хрящи и разорвет мозг.

А потом раздался громкий щелчок и еще более громкий грохот – грудь ликтора взорвалась изнутри. Мерсиморн упала вперед, я еле успела откатить нас в сторону. Мерсиморн стояла на коленях и орала. Не от боли, а точно так же, как в первый раз, когда мы ее услышали. Она вопила от дикого первобытного страха, и ее руки и ноги судорожно дергались. Потом она опустилась в растущую лужу крови на полу.

Я вскочила на ноги, тяжело дыша. В дверях, через которые я вошла, стояла женщина, закинувшая на плечо двустволку. Легкий дымок шел из стволов и поблескивал в красном свете.

Коротенькую белую тунику покрывали пятна крови. Ноги женщины были босы, голова обнажена. Кудряшки цвета бледной карамели пушились во влажном горячем воздухе, лицо казалось белым, глаза – темными и тусклыми, а не переливчато-синего, как радиоактивная вода, цвета. Я бы узнала ее где угодно. Мы убили ее.

– Дульсинея, – выдохнула я как последняя дура. – Цитера.

Мертвый ликтор сделала что-то еще с тяжелым ружьем. Она сломала его пополам, и из другого конца стволов тоже вырвался дымок. Вытащила из патронташа один патрон, вставила в ствол и со щелчком закрыла ружье обратно. Она действовала невероятно быстро, и я не успевала за ней следить. Мерсиморн все еще тряслась и вопила. Вряд ли она на самом деле умирала, но изо рта у нее шла пена, как у бешеного животного.

Цитера посмотрела на меня мертвыми бесстрастными глазами и очень медленно опустила ствол.

Ну и что я могла сказать? Спасибо? Или «Это типа пятый раунд»? Но мне и не пришлось ничего говорить. Цитера открыла рот. Голос был ее, а могильные жесткие интонации – нет.

– До встречи, – сказала она.

Тело Цитеры развернулось и, подняв ружье, медленно похромало в коридор. Ступала она тяжело, как будто каждый шаг причинял ей боль. Я слишком удивилась, чтобы что-то делать. Я смотрела на худую спину, насильно выступающие острые лопатки, на линию маленьких позвонков.

Прости. Наверное, надо было идти за ней. Ну, я могу представить, что ты бы сказала. Просто все стало сложно еще в доме Ханаанском. Иногда бывает так, что красивая девушка постарше обращает на тебя внимание, потому что ей скучно или что-то такое, и вы начинаете флиртовать, а может, и нет, а потом она вдруг оказывается древней воительницей, которая убила всех твоих друзей и собирается убить тебя, а потом вы обе умираете, а сто лет спустя она вдруг появляется в закипающей заживо священной космической станции… в общем, говорю же, все сложно. Но вообще такое постоянно случается.

Я сделала единственное, что мне оставалось. Встала, держа в руках меч, пока ликтор бездумно корчилась на полу рядом с нами. Спросила вслух:

– Ну и какого хера тут происходит?





47




Они расставили свечи вокруг саркофага Спящего. Абигейл рисовала мелом огромную диаграмму – это заняло очень много времени, потому что ей приходилось то и дело прятать красные онемевшие пальцы в перчатках или отогревать их в ладонях мужа. Харрохак присела рядом с улыбающейся Дульсинеей Септимус, которой больше не грозила интубация, и нанесла заклинания на вершины каждой свечи, как ей объяснили.

Внизу снега не было. Большие сосульки, похожие на сталактиты, грозили обрушиться на пол. Розовая маслянистая паутина тянулась между ними и похрустывала от мороза. Во всех углах виднелись осколки битого стекла и застывшие лужи ледяной жидкости, в мрачном свете жужжащих ламп они казались зеленовато-серыми. Трубки и лед висели во всех дверных проемах, загораживали входы в коридоры, ведущие из этой девятиугольной комнаты, и заслоняли вывески, которые когда-то сообщали о назначении каждого коридора. Из-под скользкой пульсирующей плоти виднелись только буквы КО, когда-то означавшие «консервация», АРН, часть «траурной», и еле видная тройка. Хрустальный саркофаг в центре комнаты сильно запотел от холода. Лейтенант Диас, женщина, которая, как Харроу неохотно начала признавать, не боялась ни боли, ни смерти, хотя испытала и то и другое, протерла стекло рукавом, но это не помогло. Поэтому они не видели того, что крылось внутри саркофага. Наверное, к лучшему.

С огромной старой доски в металлической раме исчезли выцветшее расписание и бурые пятна. Там появились новые слова. Сначала Харроу даже испугалась:



КОНЕЦ. ВСЕ РУШИТСЯ. КИСЛОРОДА ДО КОНЦА НЕ ХВАТИТ, НЕЛЬЗЯ ПЕРЕНАПРАВИТЬ ЭНЕРГИЮ ИЗ ПРИБОРНОГО ОТСЕКА. ЗАТО Я ЗАСТАВЛЮ ВАС СМОТРЕТЬ НА КАЖДОЕ МГНОВЕНИЕ. У МЕНЯ БУДЕТ ЭТА ПРИВИЛЕГИЯ, А У ВАС НЕТ. СУКИН ТЫ СЫН. НАДЕЮСЬ, ВАМ ОБОИМ ТАК ЖЕ ПЛОХО, КАК И МНЕ.



– Я думала, что это галлюцинации, – сказала она Ортусу, – хотя раньше у меня никогда не было таких галлюцинаций. Проще было поверить, что я опять впадаю в безумие.

– Харроу, – ответил он. – Я пришел к выводу, что ты вовсе не сумасшедшая… хотя, кто может судить об этом?

Это было бы гораздо хуже. Ей страшно не понравилась мысль, что она сама за все это отвечает. Она коротко спросила:

– А что тогда?

– Разум может выдержать определенное давление, прежде чем на нем останутся вмятины, – задумчиво сказал он. – Странно… прошло много лет после его смерти, но я так часто слышу звук… слышу, как он тронул ручку, как дернул рычаг. Слышу, как отец стоит у дверей моей кельи.

– Ты скучаешь по нему?

Он задумался. В темноте огромного центрального зала подземной лаборатории – места, где он никогда раньше не бывал, места, где осталась огромная часть души Харроу, хотя она заходила под эти металлические своды всего несколько недель, – он выглядел, как древняя статуя, как рыцарь Девятого дома, вырезанный в камне старинной гробницы.