Харроу из Девятого дома

НАЧНИ С ПРИСЕДАНИЙ, НУ ИЛИ ХОТЬ С ПРЫЖКОВ, ЭТО НЕСЛОЖНО!

Я стояла, сжав меч в твоих руках. Рукоять жгла кожу, но не сильно. На мягких ладонях некромантки наросла пара мозолей, и я тобой гордилась.

Когда я встретила первый удар истекающего ядом жала, наши пределы стали очевидны: первый удар разорвал твои разгибатели в клочья, отдался в предплечьях, в слабых плечах, как будто крошечная группа захвата вломилась в твои сухожилия и взорвала их на хрен. Боль накатывала волнами. Но какой-то древний двигатель ожил во мне, хотя никогда не ожил бы в тебе. Наверное, это потому, что я – хорошая девочка, а ты – злобная черная монашка. Нас тряхнуло почти одновременно, растянутые мышцы стали как новые, бесчисленные крошечные разрывы срослись. Первый мой удар с размаху пришелся по жалу, мерзкая тварь отпрянула, а потом разорвала нам щеку – я не успела увернуться. Но я думала только о горячей рукояти в наших руках и о замахе. И о движении широкого клинка, которым я аккуратно перерезала гадкую талию насекомого.

Тварь развалилась пополам. Смерть ужасно искорежила его: похожие на человеческие конечности скрючились, плоть рассохлась и сморщилась, вонючие кишки вылезли изо рта. В жаркой тяжелой темноте невыносимо завоняло смертью. Плечи у тебя дрожали, хотя я даже прислонилась к кровати.

Только тогда я увидела нас в зеркале у шкафа. Увидела себя в тебе – молчу, молчу – и только тогда поняла, что ты сделала. Твое лицо превратилось в стремную смесь наших с тобой черт: твой заостренный подбородок, твои упрямые темные брови… в принципе, это было твое лицо, менее измученное, чем в последний раз, когда я его видела, но гораздо более усталое, чем я могла себе представить. У глаз пролегли маленькие неровные морщинки, и в уголках рта тоже виднелись следы огромного мучительного горя. Ты можешь забыть о чем угодно, отказаться от чего угодно, но ты навсегда останешься вот такой вот грустной.

Краска на лице смазалась от пота, от крови, и еще там, где я ее случайно стерла. Волосы очень сильно отросли и спадали до самой шеи, которая от них сильно чесалась. Да, прежняя Харрохак Нонагесимус, угловатая, свирепая, жуткая. И совсем другая.

Главная причина была в том, что с твоего лица смотрели мои глаза. Форма осталась твоей, но мои янтарно-золотые радужки на твоем лице казались такими же чуждыми, как мой меч в твоих тонких дрожащих руках. И выражение лица изменилось. Мое «какого хрена?» очень отличается от твоего «какого хрена?», знаешь ли. Ощущение было такое, как будто я смотрела на твою пустую оболочку, расхаживающую по комнате. Как те бессмысленные куклы, которых ты сотворила из Пеллеамены и Приамхака. Хотя нет, так было бы проще. Потому что это было твое тело – но в нем была я. Блин, да как тут обойтись без двусмысленностей.

– Вернись, – хрипло сказала я. – Вернись немедленно, или я заставлю тебя говорить самую жуткую хрень, какую только смогу придумать. Всякие грубые гадости. По моим меркам!

Ответа не было.

– О-о-о-о, Паламед, я такая глупая по сравнению с тобой. Сунь язык мне в рот, и я его оближу.

Ничего.

– Кости – это херь какая-то.

Кажется, ты умерла.

– О-о-о-о, Гидеон, я была такой дурой, когда думала, что могу встречаться с замороженным куском мяса. Покажи мне, как делать отжимания. Кстати, ты мне очень нрави… блин, это грустно. Фигня какая-то.

Я уже выходила из себя. Наверное, ты тоже.

– Вернись. Меня достало. Съешь меня, и мы станем нормальным ликтором. Я не за этим падала на железку, Нонагесимус!

Звук. Движение. Скрежет и визг рядом с дверью.

И еще.

Я забыла, что их будет больше. Твоя память ко мне не перешла, а даже если бы она мне открылась, это было бы все равно что смотреть пьесу с завязанными глазами. Если мне нужно было что-то узнать, мне бы пришлось очень долго копаться в мусоре у тебя в голове. И я забыла, потому что я – идиотка. В комнате было так жарко, а мои внутренности – твои внутренности – совсем замерзли. Я сбросила дурацкий белый плащ, тупой до предела. Он выглядел так, будто Сайлас Октакисерон упал в блестки. Я попыталась вернуть тебя силой надежды и силой желания.

Дохлый номер. Я вскинула меч на плечо. Твои руки задрожали.

– Ладно, детка, давай, когда ты будешь готова. И не бойся, я тут за всем присмотрю.

И Вестники вломились внутрь.





45




Сколько-то времени до убийства императора



В комнатах дома Ханаанского стало тихо и темно от падающего снега: алого от свежей крови, бурого или черного от старой. Повсюду пульсировали розовые гибкие трубки и лимфатические узлы: они собирались по углам, обвивали колонны, свисали с дверей. Снаружи огромные сетки органелл обвили башню, как паутина ядовитого паука. Они крошили камень, врывались в окна, и то и дело начинали дрожать и выплескивать потоки кровавой мыльной жижи.

Это все было ужасно, но Харрохак больше интересовал странный мусор, разбросанный по снегу, по гниющей мебели, в ямах под полом. Пипетки, битые стеклянные контейнеры с темной жидкостью, мерзкие комки внутри их, обломки скелетов, валяющиеся в скользкой массе трубок или на горах чего-то, похожего на таблетки. Сначала ее мозг не обращал на скелеты внимания: она находилась в доме Ханаанском, следовательно, здесь были скелеты, но потом вдруг накатило понимание: некоторые скелеты не носили набедренных повязок Первого дома, зато рядом с ними лежали дрербурские инструменты.

– Иди давай, – сказал Магнус Куинн с дружелюбной непреклонностью отца, загоняющего ребенка в ванную. – Нет времени любоваться пейзажем.

Она догнала его и спросила:

– А где помещение?

– Близко, – ответила Абигейл. – Остальные будут уже там, если все пошло по плану. Давай руку, потому что мы выходим на улицу.

Холод ударил, как пощечина. Снег валил сплошной простыней, мешал видеть, раздражал кожу. Пахло от него так, что всех тошнило. Пятые провели ее по веревке, прикрепленной к террасе – плотный туман не скрывал ни рева волн внизу, ни того факта, что большая часть террасы обвалилась. Потом они спустились в коридор, настолько забитый пульсирующими розовыми трубками, что Харрохак задевала их на ходу, а потом спустились по лестнице.

Место было знакомое. Темный, душный вестибюль. Плохо работающие, дико жужжащие лампы под потолком. У подножия лестницы, за стеклянными дверями, виднелась комната, где когда-то располагался бассейн. Теперь в мутной кровавой воде плавали какие-то темные гроздья. Вода из Реки. Абигейл подошла к гобелену, покрывавшему одну из стен, и откинула его в сторону, открывая узкий проход в прекрасно известный Харрохак зал.

– Нет, – сказала она.


– Там не заперто, – заметил Магнус. – И там чисто, никакой слизи, никаких кровавых дождей.

Харроу скрутил очередной приступ узнавания и воспоминаний. Абигейл подошла к огромной ликторской двери с массивными колоннами по бокам, с рельефами, изображающими рогатых зверей, с косяком из черного камня и резного мрамора и резко постучала в нее. Через мгновение изнутри кто-то поскребся в ответ. Это была не просто запертая древняя комната: она принадлежала человеку. А вот какому…

Дверь открылась. Электрические огни осветили старую лабораторию: ряды столов с изъеденными столешницами, книги и старинные папки на кольцах, сдвинутые в дальний угол, костяная инкрустация на стенах, постер с изображением шестирукого конструкта с массивным корпусом и плоской головой, былого властелина камеры Отклика. Настоящая Септимус была здесь, склонилась над стопкой листков и перебирала их, будто что-то искала. Рядом стояли сдвинутые стулья, кожаный диван и длинный стол, на котором лейтенант Диас раскладывала древнее заржавевшее оружие. И была маленькая лестница наверх, на антресоли, где стояли книжный шкаф, кресло и две кровати. В кресле сидел Ортус Нигенад, ее первый… второй?

Рыцарь.

Рыцарь Септимус открыл дверь. Харрохак поразил вид Протесилая Эбдомы, которого она никогда не видела живым. Тот, кто видел его живым, никогда бы не спутал его с шаркающим зомби. Цитера, будучи ликтором, могла справиться с задачей гораздо лучше, просто она не старалась. Харрохак с самого начала подумала, что эго у этой дамочки явно распухло, но она так и не убедила Гидеон увидеть что-то кроме красивых глаз и приятно обтягивающих платьев. Протесилай низко поклонился и сказал глубоким звучным голосом:

– Учитель отказался присоединиться к нам.

– Боже, он так и ищет смерти?

– Не могу знать. Леди Пент.

Просторное помещение казалось убранным и более… обжитым, чем в тот день, когда они с Гидеон впервые открыли эти двери и потревожили тайны лаборатории.

– Мне нужно было где-то спрятать детей, когда это началось, – сказала Пент.

– Кого?

– Ты призвала Жанмари и Исаака вместе с остальными, – спокойно пояснила Абигейл. – Первым делом я выяснила, как вернуть их в Реку. Они не хотели уходить, но я их переубедила. Я бы сделала то же самое и со всеми остальными. Если бы Сайлас меня попросил… меня очень смущает то, что случилось с его душой.

Это заставило Харроу сосредоточиться:

– Ты знаешь, как отсюда уйти?

– Да.

– И почему не уходишь?

– Все, кто остались, сами выбрали остаться и рискнуть своей жизнью… или, точнее, душой.

– В чем состоит риск? Духу можно причинить вред?

– Духа можно поймать в ловушку. Запереть, как заперты все духи в Реке. Харроу, я понимаю, что это звучит довольно сложно, так что я постараюсь объяснить. Река полна безумцев, которые пытаются пересечь…

Магнус осторожно, как принято в Пятом доме, кашлянул и сказал:

– Которые ждут прикосновения господа нашего в день второго Воскрешения.

– Которые пытаются перебраться через Реку, любовь моя, – терпеливо продолжила его жена. – Которые хотят узнать, что лежит за ней, толкаются в огромной бесконечной толпе, безумные, лишенные цели, или, еще того хуже, те, кто оказался на дне. Я почти ничего об этом не знаю, но боюсь всего, что мне известно. Жанмари и Исаак, которые пережили столь многое и никогда не поступали неправильно, не считая того раза, когда они попытались проткнуть друг другу языки, должны без труда пройти через эти воды. Харрохак не следует останавливать их продвижение… нет, дорогой, не затыкай меня. Она знает кое-что о ереси.

Строго говоря, это была ужасная клевета на Запертую гробницу, на ту, что лежала в ней и на всю историю Девятого дома. Будь Харроу моложе и значительно глупее, ее бы это задело. Но сейчас ей было плевать, она думала о другом. Она внимательно посмотрела на карие глаза, гладко причесанные волосы и мягкие перчатки своей собеседницы:

– Уже много тысяч лет никто не верит в то, что за Рекой.

– Но я верю тверже, чем когда-либо. Теперь, когда я умерла, – Абигейл улыбнулась.

– Но бог…

– Я совершенно уверена, что Милосердный император не знает об этой стране, из которой никто не возвращался. Он никогда не утверждал, что всемогущ. Всю жизнь я мечтала поделиться с ним своими находками, – задумчиво добавила она. – Мне кажется, что есть целая школа некромантии, к которой мы не можем приобщиться, пока не признаем ее существование. Что долгие века, пока мы игнорировали саму идею существования чего-то за Рекой, многого лишили магию духа, и я верю, что Пятый дом впадает в ничтожество из-за того, что мы так самодовольны… я так надеюсь, что брат нашел мои записи! В Реке происходит что-то ужасное, Харроу, и я хочу, чтобы ты выяснила, в чем дело.

Лейтенант Диас, не отрываясь от очередного пистолета, сказала:

– Давайте сначала займемся тем ужасным, что происходит здесь.

– Да, ты права. Марта, ты ведь не считаешь меня еретичкой? – почти умоляюще спросила Абигейл.

– Нет. Второй дом мало значения придает Реке. Иначе нам пришлось бы заполнять слишком много анкет. Куинн, покажи, где ты нашел эти пули.

Харрохак поняла, что старается не смотреть на лестницу и кресло. Поняла, что трусит, и посмотрела прямо туда. Ортус довольно спокойно встретил ее взгляд. Он сидел в кресле, откинув капюшон, держа в руках книгу. На ней лежал листок, на котором Ортус что-то писал. Она поднялась по лестнице, как трепещущий жених. Там ждал человек, который знал ее дольше всех.

– Давно ты знаешь? – спросила она. – С самого начала?

– Нет, – ответил он. – Я не все понимал, пока не поговорил с леди Пент и сэром Магнусом около недели назад. Иногда я что-то вспоминал, а потом через секунду все забывал. Иногда я что-то знал, а иногда – нет. Довольно бессмысленно звучит, я знаю, – скромно добавил он.

– Ортус, не надо передо мной лебезить. Моя семья убила тебя.

– Нет. Меня убил маршал Крукс, меня и мою мать. – Он опустил взгляд почти черных глаз на свой листок и что-то записал. – Я понял это, когда мы обнаружили бомбу. Пилот нашел ее на полпути, остановил шаттл, чтобы мы могли на нее взглянуть. Мать плакала и рыдала, пока мы пытались обезвредить ее, но, разумеется, экспертов-саперов среди нас не оказалось.

У нее сжалось сердце.