Грозовой перевал

Трудно было не улыбнуться, наблюдая неприязнь, которую моя воспитанница испытывала к бедняге. Парень был хорошо сложен, крепок, здоров, черты лица его были красивые и правильные, но одежда соответствовала его повседневным занятиям, которые сводились к работе на ферме и охоте в поле на кроликов и другую дичь. Все же в его лице мне почудилось отражение таких положительных качеств характера, которыми его отец никогда не мог похвастаться. Конечно, добрые всходы забивались буйством сорняков, но даже бурный рост последних свидетельствовал о плодородной почве, которая при более благоприятных обстоятельствах могла бы принести поистине богатый урожай отборных злаков. Мне думается, Хитклиф за время их совместной жизни не поднимал руки на Гэртона, во всяком случае, забитым парень не выглядел. Мальчик был бесстрашен по натуре, а значит, не было в нем той пугливости и уязвимости, которые в тиранах вроде его опекуна порождают желание угнетать и мучить. Свою месть Хитклиф направил на то, чтобы вырастить парнишку совершеннейшим дикарем. Никто никогда не учил сына Хиндли читать или писать, никто не ругал его за дурные поступки, коль скоро они не раздражали хозяина дома, никто не поддерживал его на стезе добродетели и не отвращал с пути порока. По доходившим до меня слухам, Джозеф немало способствовал дурному воспитанию юноши. Когда Гэртон был мал, старый дурак в ослеплении своем безудержно льстил ребенку и баловал его, считая отпрыском и наследником славы знатного рода. Как раньше обвинял он Кэтрин Эрншо и Хитклифа в том, что они, будучи детьми, своими «злонамеренными проказами» исчерпали терпение Хиндли и довели того до пьянства, так теперь он возложил всю вину за недостатки Гэртона на того, кто присвоил себе его имущество. Если Гэртон непристойно ругался, Джозеф его не останавливал, если вел себя неподобающим образом, – нисколько не порицал. Я почти уверена, что Джозеф буквально любовался тем, как парень идет по кривой дорожке и как душа его движется навстречу гибели, ибо отвечать за это, по мнению старика, должен был Хитклиф. Случись что с Гэртоном, и его кровь будет на руках Хитклифа, считал старый ханжа, и эта мысль утешала его безмерно. Именно Джозеф внушил юноше неизбывную гордость за свое имя и происхождение, а если бы отважился, то постарался бы также вскормить в молодом человеке ненависть к нынешнему хозяину Грозового Перевала. Однако же страх слуги перед господином к этому времени разросся до суеверного ужаса, посему никаких открытых обличений Джозеф себе не позволял, а только ограничивался отвлеченными призывами к Господу покарать неизвестно кого. В те времена судить об укладе и распорядке жизни на Перевале я могла только понаслышке, потому что видела немного. В деревне считалось, что мистер Хитклиф «ох как прижимист» и арендаторам своим спуску не дает, однако в доме с приходом экономки воцарился прежний уют, а сцены буйной гульбы, разыгрывавшиеся в нем при Хиндли, больше не повторялись. Хозяин Грозового Перевала был слишком угрюм и нелюдим, чтобы искать общества, будь оно хорошее или дурное, да и сейчас, как вы знаете, живет отшельником, так уж повелось.

Но я так и не досказала про мисс Кэти. Она отвергла дар примирения в виде маленького терьера и потребовала, чтобы ей вернули ее собственных собак – Чарли и Феникса. Псы явились на зов, хромая и повесив головы, и мы все – и люди, и звери – отправились в обратный путь, расстроенные донельзя. Я так и не смогла выпытать в подробностях у моей маленькой леди, как она провела тот день. Удалось мне узнать только то, что целью ее паломничества были Пеннистонские утесы и что она без приключений добралась до ворот фермы. В этот момент оттуда выехал Гэртон со своей сворой охотничьих собак, и его псы тут же набросилась на ее хвостатых сопровождающих. То была славная битва, и только вмешательство хозяев положило ей конец и стало предлогом для знакомства. Кэтрин рассказала Гэртону, кто она такая и куда едет, а также попросила показать ей дорогу. В конце концов, она уговорила юношу сопровождать ее. Он открыл ей тайны Пещеры Фей и еще двадцати других мест, где водилась нечистая сила, но мне, как впавшей в немилость, Кэтрин о них рассказывать не стала. Все же я поняла, что ее провожатый был у нее в милости, пока она не задела его чувств, обратившись к нему как к слуге, и пока экономка Хитклифа не обидела ее саму, назвав Гэртона ее кузеном. И конечно, в самое сердце поразили ее грубые слова, брошенные ей Гэртоном. Та, кто всю жизнь была для любого в усадьбе «малышкой», «сокровищем», «королевой» и «ангелом», услышала из уст чужого человека самые возмутительные оскорбления! Такого отношения к себе она постичь не могла, и я с большим трудом добилась от нее обещания, что она не будет жаловаться на эту обиду своему отцу. Я объяснила ей, насколько чужд ему уклад жизни Грозового Перевала, насколько он не одобряет его обитателей и как сильно он будет огорчен, если узнает, что она там побывала. Но более всего на нее подействовали мои слова о том, что мне придется оставить службу в усадьбе, коли хозяин узнает, что я нарушила его приказ. Сама мысль о моем уходе была ей нестерпима. Она обещала молчать и сдержала слово ради меня. Все-таки она была чудесной девочкой!





Глава 19




Письмо с черной траурной каймой известило нас о скором возвращении хозяина: Изабелла умерла, и мистер Линтон писал, что для его дочери надо заказать траурное платье, а для юного племянника – подготовить комнату и все прочее для его пребывания в усадьбе. Кэтрин с ума сходила от радости оттого, что скоро ее отец будет дома, и приписывала неисчислимые достоинства своему «настоящему» двоюродному брату, встречу с которым она предвкушала с нетерпением. Наконец наступил вечер их предполагаемого приезда. С самого утра Кэтрин хлопотала об устройстве своих девичьих дел, а к вечеру облачилась в новое черное платье – признаюсь, смерть тети ее совершенно не опечалила – и буквально вынудила меня выйти с ней на прогулку навстречу прибывающим.

– Линтон всего на полгода младше меня, – болтала она, прогуливаясь со мной по мшистым торфяным склонам под сенью деревьев. – Как прекрасно будет иметь такого товарища для игр! Тетя Изабелла прислала папе его локон – у него изумительные волосы, они даже светлее моих и такие же мягкие. Я положила локон в особую стеклянную коробочку, любовалась им и воображала, как хорошо было бы увидеть того, кому он принадлежал. Ах, я так счастлива… И папа приезжает! Мой дорогой папа! Эллен, давай побежим к воротам! Прошу тебя!

Она убежала, вернулась, вновь убежала, и так много раз, пока я своим размеренным шагом дошла до ворот. Здесь девочка уселась на поросший травой рукотворный холмик у дорожки, чтобы чинно ожидать их приезда, но терпения ей не хватало: она ни одной минуты не могла сидеть спокойно.

– Почему их нет? – восклицала она. – Ой, я вижу, как пыль клубится на дороге! Едут! Нет, показалось… Когда же они пожалуют? Давай пройдем еще немного им навстречу, Эллен. Полмили, не больше. Ну пожалуйста, Эллен! Всего-то до той березовой рощи на повороте!

Но я упорно не соглашалась идти дальше. И вот ее ожидание увенчалось успехом – мы увидели карету, катившуюся в нашу сторону. Мисс Кэти вскрикнула и простерла руки к экипажу, как только в окошке появилось лицо ее отца. Он выбрался из кареты в том же нетерпении, что и она, и прошло немало времени, прежде чем остальной мир вновь стал существовать для этих двоих. Пока они обменивались приветствиями и поцелуями, я заглянула в карету, чтобы хоть одним глазком взглянуть на юного Линтона. Он спал в уголке, завернувшись в теплый плащ на меху, будто бы сейчас стояла зима. Это был бледный, изящный, изнеженный ребенок, которого можно было бы принять за младшего брата моего господина из-за сильного сходства между ними. В то же время на лице мальчика читалась болезненная раздражительность, совершенно чуждая Эдгару Линтону. Хозяин увидел, что я заглядываю в экипаж, и, поздоровавшись со мной, попросил закрыть дверцу и оставить ребенка в покое, потому что путешествие того очень утомило. Кэти ужасно хотелось взглянуть на приехавшего, но ее отец велел ей сопровождать себя, и они двинулись по дорожке через парк к дому, а я поспешила вперед, чтобы предупредить слуг.

– Послушай, дорогая моя, – начал мистер Линтон, обращаясь к дочери, когда они остановились у крыльца, – твой кузен не такой бодрый и веселый, как ты. Он недавно потерял мать, о чем тебе забывать не следует, поэтому не ожидай, что он кинется играть и бегать с тобой наперегонки. И не утомляй его пустыми разговорами, не беспокой его хотя бы в этот первый вечер. Ты поняла меня?

– Конечно, папа, – отвечала Кэтрин, – но мне страсть как хочется на него посмотреть, а он даже не выглянул из кареты.

Экипаж подъехал и остановился, спящий проснулся, дядя взял его на руки, вынес из кареты и поставил на землю.

– Кэти, это твой двоюродный брат Линтон, – сказал он, соединяя их маленькие ручки. – Она уже полюбила тебя, а ты постарайся не расстраивать ее и не плакать хотя бы сегодня. Взбодрись – наше путешествие кончилось! Теперь можешь отдыхать и развлекаться, сколько тебе заблагорассудится.

– Тогда позвольте мне пойти спать, – произнес мальчик, отстраняясь от искренних объятий Кэтрин и тут же принимаясь тереть глаза, чтобы смахнуть навернувшиеся слезы.

– Ну же, мой юный господин, будьте молодцом, – прошептала я ему, вводя в дом. – Глядя на вас, и она расплачется. Видите, как она вас жалеет!

Уж не знаю, от жалости ли или от чего другого, но лицо у Кэтрин стало такое же печальное, как у кузена, и она побежала обратно к отцу. Все трое вошли в дом и поднялись в библиотеку, где уже был подан чай. Я сняла с Линтона дорожную шапку и накидку и посадила его на стул поближе к столу, но как только он сел, то опять принялся хныкать. Мой хозяин спросил, в чем дело.

– Я не могу сидеть на стуле, – пожаловался мальчик.

– Ну так ложись на диван, а Эллен принесет тебе чай, – отвечал его дядя со всем возможным терпением.

По его тону я поняла, что мой господин изрядно измучился в дороге, выполняя прихоти своего привередливого и болезненного племянника. Линтон, шаркая ногами, как маленький старичок, потащился к дивану и лег. Кэтрин перенесла туда же скамеечку для ног и устроилась рядом с братцем со своей чашкой чая. Сперва она сидела молча и смирно, но долго это продолжаться не могло: она принялась гладить его по головке, целовать в щечки и поить чаем с блюдечка, как маленького, ибо твердо вознамерилась сделать из него своего первейшего друга и любимчика. Кузену явно понравилось такое к себе отношение – видно, он привык, что с ним обращаются как с малым ребенком – и он смахнул слезы с глаз и улыбнулся ей слабой улыбкой.

– Он у нас освоится и поправит здоровье, – сказал мне хозяин, понаблюдав за детьми некоторое время. – Хорошо, если мы сможем оставить его у себя, Эллен. Очень скоро общество сверстницы вселит в него новые силы и бодрость духа, стоит ему только захотеть этого.

«Да уж, если мы сможем его у себя оставить! – повторила я про себя и с горечью подумала, что у нас на это мало надежды. – А если его отберут, как сможет этот слабенький мальчик жить на Грозовом Перевале? С таким товарищем, как Гэртон, и с таким наставником, как его отец?»

Наши сомнения разрешились очень скоро – даже скорее, чем мы ожидали. Я отвела детей наверх в их комнаты после чая, уложила Линтона спать – он не отпускал меня от себя, пока не заснул, – и спустилась в холл. Я стояла у стола, зажигая свечу, которую намеревалась отнести в спальню мистера Эдгара, когда из кухни появилась горничная и доложила, что у дверей ожидает Джозеф, слуга мистера Хитклифа, и что он хочет поговорить с хозяином.

– Дай-ка я сначала с ним сама поговорю и узнаю, что ему надо, – сказала я, скрывая внутренний трепет. – Сейчас не самое лучшее время, чтобы беспокоить человека, особенно с дороги. Не думаю, что хозяин сможет его принять.

Пока я говорила, Джозеф прошел через кухню и без приглашения объявился в холле. Он был одет в лучшее воскресное платье и сохранял на лице самую что ни на есть торжественную и кислую мину. Держа шляпу в руке, он тщательно вытирал ноги о коврик.

– Добрый вечер, Джозеф, – холодно произнесла я. – Какое дело привело тебя к нам этой ночью?

– Мне с мистером Линтоном поговорить надобно, – заявил он, нагло отстраняя меня.

– Мистер Линтон готовится отойти ко сну. Уверена, он не захочет с тобой разговаривать, если только ты не намерен сообщить нечто действительно важное, – продолжала я. – Лучше сядь и изложи свое дело мне.

– И какая тут его комната будет? – словно не слыша меня, спросил Джозеф, оглядывая ряд закрытых дверей.

Я поняла, что он не расположен действовать через меня, и крайне неохотно поднялась в библиотеку, где доложила хозяину о неурочном посетителе и посоветовала отослать его обратно до завтра. Но не успел мистер Линтон дать мне соответствующие указания, как Джозеф, следуя за мной по пятам, буквально ввалился в библиотеку, без приглашения уселся у дальнего конца стола, сложил руки на набалдашнике своей трости и заговорил воинственным тоном, как будто ожидая, что ему будут возражать:

– Хитклиф послал меня за своим мальцом и наказал без него не возвращаться.

Эдгар Линтон с минуту хранил молчание, лицо его все сильнее заволакивала тень печали. Ему и так было жалко сироту, но, памятуя надежды и страхи Изабеллы, прямо высказанное ею желание, чтобы мальчик всегда оставался на его попечении, он еще пуще страдал от того, что должен будет отступиться от племянника, и ломал голову над тем, как бы оставить ребенка при себе. Но ничего путного придумать не удавалось: если бы Эдгар проявил хоть малейшее стремление не отпускать юного Линтона, отец, заявивший на мальчика свои права, поставил бы еще более жесткие условия. Ничего не оставалось, как только подчиниться. Однако в любом случае мой хозяин не собирался будить ребенка посреди ночи.

– Передай мистеру Хитклифу, – спокойно проговорил он, – что его сына доставят на Грозовой Перевал завтра. Он уже в постели и не в силах вновь пуститься в путь после долгого путешествия. И еще скажи своему хозяину, что мать Линтона хотела оставить его под моей опекой и что сейчас здоровье ребенка остается очень хрупким.

– Ну, не-ет! – протянул Джозеф, стуча тростью в пол и напуская на себя властный вид. – И не рассчитывайте! Хитклифу ни его мамаша покойная, ни вы – не указ! Ему нужен его парнишка, и я его должен к нему доставить, а больше вам и знать ничего не требуется.

– Сегодня он мальчика не получит! – твердо отвечал Линтон. – Ступай вниз по лестнице и не останавливайся, пока не доберешься до своего хозяина и не передашь ему мои слова. Эллен, проводи посетителя!

И, подхватив возмущенного старика под руку, он выпроводил его из комнаты и захлопнул за ним дверь.


– Вот так славненько! – слышались крики Джозефа, пока он медленно выбирался из нашего дома. – Завтрева хозяин самолично сюда явится, а вы выгоняйте его, если хватит духу!





Глава 20




Дабы обезопасить нас от этой угрозы, мистер Линтон велел мне рано утром отвезти мальчика на Грозовой Перевал на пони мисс Кэти. Он сказал:

– Поскольку нам больше не суждено оказывать никакого влияния на его судьбу – ни хорошего, ни дурного, – ты не должна говорить моей дочери, куда он уехал. Отныне ей не следует общаться с ним, посему пусть пребывает в неведении о том, что он будет жить по соседству, иначе Кэти потеряет покой и будет рваться на Грозовой Перевал. Просто скажи ей, что отец Линтона неожиданно прислал за ним и мальчику пришлось от нас уехать.

Маленькому Линтону совсем не хотелось вставать, когда его подняли с постели в пять утра, и он удивился, узнав, что его ждет еще одно путешествие. Чтобы немного сгладить впечатление от столь поспешного отъезда, я сказала, что ему предстоит провести какое-то время со своим отцом – мистером Хитклифом, – который жить не может без сына, равно как и ждать, пока мальчик отдохнет после дальней дороги.

– С отцом? – в странном недоумении воскликнул он. – Но мама никогда не говорила мне, что у меня есть отец. Где он живет? Я не хочу к нему ехать, хочу остаться с дядей.

– Он живет недалеко отсюда, – ответила я, – сразу за теми горами. Когда окрепнете, сможете приходить к нам в гости, тут пешком добраться можно. И вы должны радоваться, что отправляетесь в свой дом и увидите отца. Постарайтесь полюбить его, как любили вашу мать, и тогда он вас тоже полюбит.

– Но почему я раньше ничего о нем не слыхал? – спросил Линтон. – Почему он не жил вместе с мамой, как живут другие родители?

– У него были дела на севере, которые его здесь держали, – ответила я, – а здоровье вашей матушки требовало, чтобы она постоянно жила на юге.

– Почему же мама мне ничего о нем не рассказывала? – настаивал ребенок. – Она часто говорила о дяде, да так хорошо, что я полюбил его уже давно. Как же мне полюбить папу? Я его совсем не знаю.

– Все дети любят своих родителей, – наставительно сказала я. – Должно быть, ваша мама боялась, что вы будете проситься к отцу, если она будет много о нем говорить. Однако вам пора вставать. Проехаться верхом таким чудесным утром куда лучше, чем проспать лишний час.

– А она с нами поедет? – спросил он. – Та девочка, с которой я вчера познакомился?

– Не сегодня, – ответила я.

– А дядя? – продолжал мальчик свои расспросы.

– Нет. В этой поездке вас буду сопровождать я.

Линтон откинулся на подушки и впал в глубокое раздумье.

– Я без дяди не поеду, – заявил он наконец. – Мало ли куда ты меня завезешь!

Я попыталась убедить его в том, что негоже увиливать от встречи с отцом, но мальчик упорно не желал одеваться. Мне пришлось призвать на помощь хозяина, чтобы тот выманил племянника из постели. Бедняжка встал, только наслушавшись наших лживых уверений, что он покидает усадьбу лишь на время и что мистер Эрншо и Кэти будут навещать его. Каюсь, что надавала ему еще целый ворох разных пустых обещаний, которые я придумывала на ходу, пока одевала его и сопровождала по дороге на Перевал. Понемногу чистый воздух, напоенный ароматами вереска, яркое солнышко и ровный бег Минни развеяли тоску мальчика. Он начал расспрашивать о своем новом доме и его обитателях с растущим интересом и живостью.

– Скажи мне, Грозовой Перевал – такое же приятное место, как усадьба «Скворцы»? – спросил он, бросив прощальный взгляд на долину, откуда поднимался легкий туман, затягивавший голубую линию горизонта.

– Там нет такого парка, как в усадьбе, – ответила я, – и дом гораздо меньше, но, как сами видите, места здесь сказочные. Да и воздух лучше вам подходит – он чище и суше. Может, сначала дом вам покажется старым и мрачным, но он считается вторым в округе после нашей усадьбы и к нему относятся с почтением. Представьте себе, какие вас ждут приятные прогулки по вересковым пустошам. Гэртон Эрншо – а он тоже приходится двоюродным братом мисс Кэти, значит и вам родственник – покажет вам чудесные уголки. В хорошую погоду сможете посидеть с книгой на зеленом лугу или еще чем заняться, а время от времени будете гулять с дядей, он любит побродить в горах.

– А как выглядит мой папа? – спросил он. – Он такой же молодой и красивый, как дядя?

– Такой же молодой, – сказала я, – но глаза и волосы у него черные, он более суров на вид, выше ростом и крепче сбит. Возможно, он не покажется вам таким уж добрым и снисходительным, просто он – человек другого склада. Прошу вас, будьте с ним откровенны и сердечны, и он полюбит вас даже больше, чем дядя, потому что вы – его родной сын.

– Глаза и волосы черные… – в раздумье пробормотал Линтон. – Не могу себе его представить. Значит, я на него не похож?

– Не особо, – ответила я и добавила про себя: – «Ни капли не похож!» С грустью глядела я на бледное лицо и худенькую фигурку моего спутника, на его большие и томные глаза, так похожие на глаза его матери, но лишенные их живого блеска, и одушевлявшиеся, только когда их обладатель чувствовал себя ущемленным.

– Как странно, что отец никогда не приезжал проведать нас с мамой, – прошептал он. – Он меня видел когда-нибудь? Если да, то я, должно быть, был совсем мал. Я его совсем не помню.

– Сами подумайте, молодой человек, триста миль – расстояние немалое, – заметила я. – И десять лет для взрослого не кажутся таким долгим сроком, как для ребенка. Возможно, мистер Хитклиф каждое лето собирался вас навестить, только возможности ему никак не представлялось, а теперь уже слишком поздно. Не задавайте ему лишних вопросов на эту тему, а то только зря его расстроите.

Мальчик полностью ушел в свои думы на весь остаток пути, пока мы не достигли ворот перед фермерским домом. Я украдкой наблюдала за выражением его лица, чтобы узнать о его первых впечатлениях. Он внимательно и немного свысока обозрел резьбу по камню на фасаде, низкие и длинные окна, чахлые кусты крыжовника, узловатые ели, а затем покачал головой. Видно было, что в глубине души он не одобрял внешнего облика своего нового жилища. Но у него хватило ума не жаловаться, потому что внутри оно могло оказаться гораздо лучше. Еще до того, как он спешился, я подошла к двери дома и открыла ее. Была половина седьмого, и обитатели Грозового Перевала только что закончили завтрак – служанка уже убирала со стола, Джозеф стоял у кресла хозяина и рассказывал ему какую-то историю о захромавшей лошади, а Гэртон собирался на покос.

– Здравствуй, Нелли! – сказал мистер Хитклиф, завидев меня. – Я уже боялся, что придется мне самому идти за своей собственностью. А ты мне ее доставила в целости и сохранности, не так ли? Дай-ка взглянуть, кого ты мне привезла…

Он встал из-за стола и пошел нам навстречу. Гэртон и Джозеф следовали за ним, не скрывая любопытства. Бедный Линтон испуганно переводил взгляд с одного лица из этой троицы на другое.

– Ой-ей-ей, хозяин, – забормотал Джозеф, глядя на мальчика с неодобрением, – вижу, надул вас его дядя и всучил вам свою дочку вместо паренька.

Хитклиф, сверкнув глазами так, что ребенок затрепетал от ужаса, презрительно рассмеялся:

– Боже мой! Какой красавчик к нам пожаловал! Ах ты, прелесть моя! Один изъян вижу, вскормили его, должно быть, слизняками и скисшим молоком! Разве не так, Нелли? Будь я проклят, но на деле кое-кто оказался еще хуже, чем я ожидал, а ожидал я, право слово, немногого…

Я упросила испуганного и дрожащего мальчика спешиться и войти в дом. Он не до конца понял смысл речей своего родителя и не был уверен, что они обращены к нему. Сейчас он даже не знал наверняка, что этот мрачный, насмешливый незнакомец – действительно его отец. И он в испуге прижался ко мне, а когда мистер Хитклиф снова сел и велел ему подойти поближе, уткнулся в мое плечо и зарыдал.

– Ну, довольно плакать! – сказал Хитклиф, властно притягивая мальчика к себе, ставя его между колен и поднимая его голову за подбородок. – Нечего слезы лить! Никто тебя здесь не собирается обижать, Линтон, – тебя ведь так зовут? Но как же ты на мать похож – весь в нее! Где же моя доля в тебе, мой писклявый цыпленочек?