Грозовой перевал

– Вот вам комната, – объявил он наконец, распахивая скрипучую неструганую дверь. – Можете тут кашку покушать. Садитесь сюда, на куль зерна, а коли боитесь платьице ваше шелковое испачкать, так расстелите сперва сверху носовой платок.

Комната на деле оказалась чуланом, пропахшим насквозь солодом и зерном. И то и другое наполняло мешки, тесно стоявшие у стен и оставлявшие немного свободного пространства в самой середине.

– Куда вы привели меня? – вскричала я в возмущении. – Спать здесь невозможно. Желаю немедленно увидеть свою спальню.

– Спальню? – издевательски переспросил он. – Вы видели все спальни, какие есть в доме. Вот моя!

Он указал на второй чулан, где мешков было поменьше, пространства у стен побольше, и где стояла широкая, низкая кровать без полога, застеленная в ногах синим покрывалом.

– Ваша спальня меня не интересует! – оборвала его я. – Думаю, мистер Хитклиф не ютится тут, под самой кровлей?

– А, так вам спальня мистера Хитклифа надобна? – воскликнул он, как будто бы только что услышал о нашем браке. – Так бы сразу и сказали! Только, доложу я, вам туда ходу нет. По правде говоря, он во все дни и ночи держит ее на запоре и никого туда не пускает!

– Какой же у вас прекрасный дом, Джозеф, – не удержалась я от иронии, – и населен милыми и учтивыми обитателями! Наверное, все безумие, которое только есть в мире, ударило мне в голову в тот день, когда я связала судьбу с одним из них! Впрочем, сейчас это несущественно – есть же здесь еще комнаты! Устройте меня наконец где-нибудь, чтобы я могла отдохнуть!

Он ничего не ответил на мою просьбу, а только поплелся вниз по деревянным ступенькам и замешкался у входа в помещенье, которое по расставленной в нем мебели и по тому, как неохотно он мне его показал, было самым лучшим в доме. Пол здесь был застелен красивым ковром, – правда, рисунок на нем скрывал слой пыли, – перед камином стоял ветхий резной экран, и еще здесь была кровать с дубовой рамой и малиновым сборчатым пологом модного фасона из дорогой материи. Полог этот знавал лучшие времена, потому что в одном месте его сорвали с колец и он висел фестонами, а с другой стороны металлический стержень, к которому он крепился, был погнут в дугу, так что ткань лежала на полу. Стулья тоже пострадали, и многие из них – серьезно. На деревянных панелях, которыми были обшиты стены, виднелись следы, как будто от ударов топором. Я все еще не решалась войти, чтобы обосноваться здесь, когда мой глупый провожатый пробормотал: “Это хозяйская спальня, ясное дело!” К этому времени ужин мой совсем остыл, аппетит – пропал, а терпение истощилось. Я потребовала, чтобы мне немедленно отвели место, где я могла бы уединиться и отдохнуть.

– Куда это вас свести? К самому черту в пекло? – загнусил старый ханжа. – Господи, спаси и сохрани! Избави нас от лукавого и от надоедливых, обуянных гордынею женщин! Все я вам в доме показал, каждый закоулок, кроме Гэртона комнатки. Сами видите, лечь больше негде…

Его слова привели меня в такое бешенство, что я швырнула на пол поднос со всем его содержимым, а потом уселась на ступени лестницы, закрыла лицо руками и залилась слезами.

– Эй! – воскликнул Джозеф. – Так уж совсем не годится! Вы прямо как наша мисс Кэти, такая же горячая да вспыльчивая! Сейчас хозяин пойдет наверх, увидит разбитую посуду и задаст жару нам всем! А вас, нечестивица, могут и посадить под замок до самого Рождества – и поделом, скажу я вам! Что же это такое – кидать под ноги драгоценные дары Божьи, коли норов решили показать. Но недолго вам тут разбрасываться разрешат – не потерпит Хитклиф такие штучки! И я с ним в этом соглашусь всенепременно.

Не переставая ворчать, он поплелся вниз в свою нору, то есть на кухню, а свечу забрал с собой. Я осталась в темноте. По здравому размышлению я заставила себя признать, что мои глупые поступки до добра не доведут и что мне надо смирить свою гордость и подавить гнев, а также устранить их последствия. В этом деле мне явилась неожиданная помощь в лице бульдожки Зубастого, в котором я узнала сына нашего старого Злыдня. Зубастый появился на свет в “Скворцах” и провел там всю прекрасную пору щенячества, а потом был подарен отцом мистеру Хиндли. Похоже, Зубастый тоже узнал меня: он приветственно лизнул меня в нос, а потом бросился подбирать кашу, пока я ощупью собирала со ступенек битую посуду и пыталась стереть брызги молока с перил собственным носовым платком. Мы едва закончили, когда я услышала поступь Эрншо в коридоре. Мой помощник поджал хвост и прижался к стене, а я укрылась за ближайшей дверью. Попытка Зубастого избежать встречи с хозяином успехом не увенчалась: я поняла это по звуку пинка, грохоту собачьего тела вниз по лестнице и долгому жалобному вою. Мне повезло больше: Хиндли прошел мимо, зашел в свою спальню и затворил дверь. Сразу же после него пришел черед Джозефа и Гэртона, которого старик повел укладывать спать. Оказалось, что я спряталась в комнате Гэртона, и Джозеф, увидев меня, заявил:

– Ступайте вниз: там достанет места и вам, и вашей гордыне. Там по ночам так пусто, что может кто третий и объявится, тот, кто вечно подстерегает спесивцев и улавливает их в свои сети.

Я с радостью воспользовалась столь странным приглашением и без сил рухнула в кресло у камина. Уже через минуту я спала. Сон мой был глубок и сладок, но недолог. Меня разбудил мистер Хитклиф. Он вошел и в своей обычной любезной манере осведомился, что это я тут делаю. Я объяснила причину, почему не легла в столь поздний час – ведь ключ от нашей комнаты был у него в кармане. Он страшно оскорбился, услышав слово “наша”. Он поклялся, что комната эта не моя и моей никогда не будет, и еще… но лучше мне не повторять, то, что он сказал, и не описывать его поступки. Он неутомим и изощрен в стараньях вызвать во мне отвращение! Иногда он настолько сильно меня удивляет, что я даже перестаю бояться его. Но все же ни тигр, ни ядовитая змея не вызывают во мне такого ужаса, как мой собственный муж. Он сказал мне, что Кэтрин больна, и прямо обвинил моего брата в том, что тот стал причиной ее недуга. А еще он поклялся, что будет вымещать на мне все то зло, которое он приберег для Эдгара, до той поры, пока не сможет до него добраться.

Господи, как же я его ненавижу! Я погибла! Я вела себя так глупо! Не смей повторить ничего из того, что я здесь написала, ни одной живой душе в усадьбе. Каждый день я буду ждать твоего прихода – не подведи меня.

Изабелла»





Глава 14




Прочитав это послание, я тотчас же отправилась к хозяину и сообщила ему, что его сестра прибыла на Грозовой Перевал и прислала мне письмо, в котором выражает сожаление о недуге миссис Линтон и умоляет о неотложной встрече. Она надеется, что ее брат сможет через меня без всякого промедления передать ей любой залог своего прощения.

– Прощения? – переспросил Линтон. – Мне нечего прощать ей, Эллен. Ты можешь пойти на Грозовой Перевал хоть сегодня, если пожелаешь. Передай ей, что я не держу на нее зла, но мне больно терять ее таким образом. Я ведь почти уверен, что не видать ей счастья. Однако о том, чтобы мне навестить ее, не может быть и речи: мы разлучены навек. Если ей действительно хочется мне угодить, то пусть убедит мерзавца, за которого она вышла замуж, оставить эти места.

– А вы не напишете ей хоть пару строк? – взмолилась я.

– Нет! – отчеканил он. – Это бесполезно. Больше никакого общения между мной и семьей Хитклифа, между ним и моими близкими!

Я страшно огорчилась из-за холодности мистера Эдгара. Всю дорогу из усадьбы до Перевала я ломала себе голову над тем, как бы вложить в его слова хоть каплю сердечности, когда я буду передавать их Изабелле, и как смягчить его отказ написать своей родной сестре хотя бы несколько строк. Должна сказать, что она наверняка с самого утра выглядывала и высматривала, не иду ли я. Подходя через сад к дому, я увидела в окне ее лицо и поклонилась ей, но она тотчас отпрянула, как будто бы боялась, что ее заметят. Я вошла без стука. Дом, когда-то веселый и уютный, произвел на меня самое тягостное впечатление! Признаюсь, что на месте юной леди я бы хоть немного занялась уборкой, подмела бы пол у очага, стерла бы пыль со столов. Но ею уже овладел дух небрежения и запустения, витавший над этим местом. Ее красивое лицо побледнело и лишилось всякого одушевления, локоны развились и частью падали на шею, а частью были небрежно закручены вокруг головы. Похоже, она спала прямо в одежде и даже не потрудилась привести ее в порядок. Хиндли отсутствовал. Мистер Хитклиф сидел за столом и перебирал какие-то бумаги в своей записной книжке, но при моем появлении встал, вполне по-дружески осведомился, как я поживаю, и предложил мне сесть. Только он имел приличный вид среди всего, что его окружало. Скажу больше, никогда я не видела, чтобы он выглядел так хорошо. Обстоятельства столь сильно изменили облик и манеры этой пары, что стороннему наблюдателю Хитклиф показался бы истинным джентльменом по праву рождения, а его жена – маленькой деревенской замарашкой. Она нетерпеливо шагнула мне навстречу, протягивая руку за долгожданной весточкой. Я смогла только покачать головой в ответ. Она не поняла намека, и стоило мне отойти к буфету, чтобы положить на него шляпу, она последовала за мною и жарким шепотом потребовала отдать ей то, что я принесла. Хитклиф разгадал ее хитрость и сказал:

– Если у тебя, Нелли, есть что-то для Изабеллы (а я уверен, что, конечно, есть), отдай ей. Не нужно делать из этого тайну. У нас с милою женушкой нет секретов друг от друга.

– У меня ничего нет для госпожи, – ответила я, сочтя за лучшее сразу сказать правду. – Мой хозяин велел мне передать своей сестре, чтобы нынче ни письма, ни визита от него она не ждала. Он шлет вам привет, мадам, и пожелания счастья, а также прощает вам то горе, которое вы причинили, но считает, что отныне и впредь любые отношения между его домом и вашим домом должны прекратиться, как не имеющие смысла.

У миссис Хитклиф задрожали губы, когда она шла на свое прежнее место у окна. Ее муж встал у камина рядом со мной и принялся расспрашивать меня о Кэтрин. Я рассказала ему столько, сколько сочла нужным, о ее болезни, а потом своими каверзными вопросами он буквально выудил у меня все, что я знала о причине ее недуга. Я честно сказала, что виню в болезни саму Кэтрин, которая буквально навлекла ее на себя. Затем я выразила надежду, что он последует примеру мистера Линтона и не будет более беспокоить членов семьи последнего.

– Сейчас миссис Линтон только-только начала поправляться, – сказала я. – Никогда не бывать ей прежней, но жизнь ее вне опасности. И если эта жизнь и впрямь столь вам дорога, не вставайте больше на ее пути. Честное слово, сэр, лучше всего вам совсем уехать из этих мест. А чтоб вы, сэр, особо не убивались, хочу сказать вам: теперешняя Кэтрин Линтон так же не похожа на вашего старого друга Кэтрин Эрншо, как эта молодая леди не похожа на меня. Внешность миссис Линтон сильно изменилась, характер – и того больше, а тот человек, который силою обстоятельств остается ее спутником жизни, будет поддерживать свое чувство к ней только воспоминаниями о том, какой она была, да еще добросердечием и чувством долга!

– Вполне возможно, – заметил Хитклиф, изо всех сил стараясь казаться спокойным. – Пусть твой хозяин руководствуется чем угодно, хоть бы и добросердечием, ухаживая за ней, но как смеешь ты помыслить, что я оставлю Кэтрин на его милость? Как можешь ты сравнивать то, что он и я к ней испытываем? Прежде чем покинешь этот дом, ты обязана дать мне слово, что устроишь мне встречу с ней! И помни: я все равно увижу ее, чего бы мне это ни стоило. Что ты на это скажешь?

– Скажу, мистер Хитклиф, – отвечала я, – что не должны вы с ней встречаться ни под каким видом! Если еще раз схватитесь с моим хозяином – это убьет ее!

– С твоей помощью этого можно будет избежать, – продолжал гнуть свое Хитклиф, – а если опять возникнет такая опасность, если он хоть в чем-то будет представлять угрозу для существования Кэтрин, – клянусь, у меня будут все основания пойти на крайние меры! Пусть у тебя достанет искренности сейчас же сказать мне, будет ли Кэтрин так уж страдать, потеряв его? Меня остановит только страх причинить ей боль. И вот тебе разница между нашими чувствами: если бы он был на моем месте, а я – на его, я бы, даже обуреваемый самой лютой ненавистью к нему, никогда бы не поднял на него руку. Можешь смотреть на меня недоверчиво – мне все равно! Я бы никогда не запретил им видеться, если бы таково было желание Кэтрин. Но в тот же самый миг, когда ее привязанность иссякла, я бы вырвал его сердце и выпил бы его кровь до капли! Но до этого – и если ты мне не веришь, ты не знаешь меня – я бы дал себя разрезать на части, но не тронул бы волоска с его головы!

– И в то же время, – прервала я, – вы без колебаний готовы полностью разрушить всякую надежду на ее окончательное выздоровление, ворвавшись в ее жизнь сейчас, когда она почти совсем забыла вас, чтобы снова ввергнуть ее в пучину разлада и страдания.

– Так ты считаешь, что она почти совсем забыла меня? – воскликнул он. – Ах, Нелли! Ты прекрасно знаешь, что это не так! И еще ты знаешь, что на одну ее мысль о нем приходится тысяча ее дум – обо мне! В самую страшную пору моей жизни мне казалось, что она забыла меня. Когда я прошлым летом вернулся сюда, этот страх преследовал меня неотступно. И тогда я понял, что только ее собственное слово о том, что она меня отвергает, может сделать этот кошмар явью. И тогда и Линтон, и Хиндли, и все мечты, которые я лелеял, стали бы для меня ничем, пустым звуком. И лишь в два слова – смерть и ад – вместилось бы все мое будущее, ибо, потеряв ее, я мог существовать в аду и нигде больше. Только на один краткий миг я был так глуп, что вообразил, будто она ценит привязанность Эдгара Линтона выше моей. Да если бы даже он любил ее всей своей мелкой душонкой, он бы и за восемьдесят лет не смог бы полюбить ее сильнее, чем я – за один день. А чувства Кэтрин так же глубоки, как и мои: скорее можно вместить море в отпечаток конского копыта, чем представить, что она безраздельно принадлежит Линтону. Да он ей вряд ли многим дороже, чем ее собака или лошадь! Никогда не быть ему любимым ею так, как я любим. Не будет она любить то, чего в нем нет и никогда не было!

– Кэтрин и Эдгар так же привязаны друг к другу, как любая другая супружеская пара! – подала голос Изабелла с неожиданной горячностью. – Никто не вправе утверждать иное, и я не потерплю, чтобы моего брата умаляли в моем присутствии.

– Ваш брат также необыкновенно привязан к вам, не так ли? – презрительно бросил Хитклиф. – Он с чудесной легкостью отправил вас плыть по воле волн.


– Он не знает, как сильно я страдаю, – ответила она. – Этого я ему не открыла.

– Ах, так, значит, вы состоите с ним в переписке? И много ли вы ему открыли?

– Я всего лишь написала ему о том, что вышла замуж. Вы видели письмо!

– И с тех пор вы больше ему не писали?

– Нет.

– Моя юная леди выглядит гораздо хуже с тех пор, как бежала из отчего дома, – не преминула ввернуть я. – Видимо, на нее кое у кого любви не хватает, и я догадываюсь у кого, да только не скажу!

– А я догадываюсь, что у нее самой не достает к себе уважения, – сказал Хитклиф. – Посмотрите, как она опустилась, выглядит словно деревенская девка! Скоро же она перестала прилагать усилия, чтобы понравиться мне! Ты не поверишь, но уже на следующее утро после нашей свадьбы она умывалась слезами и просилась домой. Но коли она хочет выглядеть замарашкой – пусть ее! Этому дому нарядные молодые леди не требуются, а я приму все меры, чтобы она не болталась по округе и не позорила меня.

– Очень хорошо, сэр, – ответила я, – но вы, надеюсь, учтете, что миссис Хитклиф привыкла к тому, чтобы ей прислуживали и чтобы за ней ухаживали. Она – единственная дочь в благородной семье, всякие желания которой исполнялись. Вы должны нанять для нее служанку, которая и ей прислуживала бы, и по дому хлопотала бы, а еще вы должны обращаться с нашей юной леди хорошо. Как бы вы ни относились к мистеру Эдгару, вы должны понимать, что его сестра способна на самую крепкую привязанность, иначе бы она не бросила уют и устроенность своего прежнего дома, своих друзей и слуг и не связала бы свою судьбу с вами, поселившись в этом диком месте.

– Она бросила свою прежнюю жизнь, потому что оказалась во власти иллюзии, – заявил он. – Она вообразила меня романтическим героем, готовым на любые проявления бесконечной рыцарской преданности. В безумии своем, – а по-другому назвать это увлечение вымышленным героем я не могу, – она составила совершенно ложное представление о моей особе и поступала соответствующим образом. Но сейчас она, кажется, начала прозревать. Наконец-то! По крайней мере, я не вижу больше тех глупых улыбочек и ужимок, которые меня так раздражали вначале. И еще пропало тупое нежелание понять, что я всегда честно высказывал ей свое мнение как о ее увлечении, так и о его предмете. Каких же трудов стоило ей понимание простой истины – я ее не люблю. Одно время мне казалось, что она в это так никогда и не поверит! Не далее как сегодня утром она объявила, что мне удалось заставить ее возненавидеть меня – вот уж не иначе, как подвиг Геракла![22] Если мне это и вправду удалось, остается только порадоваться! Могу я верить вашим словам, Изабелла? Вы действительно ненавидите меня? Если я оставлю вас одну на полдня, не встретите ли вы меня обратно с распростертыми объятиями, вздохами и угодничеством? Конечно, ей хочется, чтобы я перед тобой изобразил наши отношения исполненными теплой привязанности: ее тщеславие ранит неприкрытая правда. Но меня не волнует, если весь свет узнает, что страсть была в наших отношениях только с одной стороны, и не с моей. Я никогда не лгал Изабелле о своих чувствах. Она не может обвинить меня в притворной нежности. Первое, что я сделал, когда мы покинули усадьбу «Скворцы», – удавил ее собачку, а когда она умоляла меня пощадить ее любимицу, первые мои слова были о том, что я с удовольствием удавил бы любое существо из тех, что ее окружают, за исключением одного – наверное, она приняла это исключение на свой счет. Но моя жестокость ее не отпугнула: мне даже показалось, что в глубине души она ею восхищается, если только мои зверства не приносят вреда ее драгоценной особе. Подумать только, разве мечты этой лебезящей передо мной подлой суки о том, что я могу ее полюбить, не полная нелепость и первостатейная глупость? Скажи своему хозяину, Нелли, что я никогда в жизни не встречал более презренного существа, чем его сестра! Она позорит даже такое имя, как Линтон, к которому я не питаю уважения. Как я ни изощрялся в попытках проверить, какое еще унижение она сможет вынести, она всякий раз приползала ко мне, словно бы виляя хвостом! Иногда я даже прекращал эти опыты, потому что у меня просто-напросто не хватало фантазии. Но тут скажи ему, что его сердце брата и мирового судьи может быть спокойно: я держусь исключительно в рамках закона. До сего дня я не давал никаких оснований для того, чтобы она могла требовать раздельного проживания. Более того, ей никого не придется благодарить за него. Она вольна уйти в любой момент: ее пребывание здесь мне в тягость и перевешивает то удовольствие, которое я получал, мучая ее!

– Мистер Хитклиф! – сказала я. – Вы говорите как безумец! Во всяком случае, ваша жена уж точно почитает вас безумцем. И по этой причине она вас терпит. Но теперь, коль скоро вы разрешаете ей уйти, она, несомненно, воспользуется этим разрешением. Вы ведь не настолько околдованы, мадам, чтобы оставаться с ним по доброй воле?

– Берегись, Эллен! – ответила Изабелла, глаза которой сверкали от гнева. Их выражение безошибочно свидетельствовало о том, что ее муж сумел-таки возбудить ненависть к себе. – Не верь ничему, что он говорит! Он – лживый дьявол, он – чудовище, он – не человек! Он и раньше говорил, что я могу уйти, и я даже предприняла попытку уйти, но больше ни за что не решусь ее повторить! Об одном прошу, Эллен, не передавай ни слова, ни полслова его мерзких речей моему брату или Кэтрин. Что бы он сейчас ни говорил, у него одна цель – довести Эдгара до отчаяния. Он прямо сказал, что женился на мне только для того, чтобы иметь власть над братом. А я умру, но не дам ему этой власти! Я молюсь только об одном – лишь бы он забыл свое проклятое благоразумие и убил меня. Одна радость у меня в жизни осталась – умереть самой или увидеть его мертвым!

– Ну что ж, на сегодня довольно! – оборвал ее Хитклиф. – Если тебя вызовут в суд, Нелли, вспомни, что она тут наговорила. И еще внимательно посмотри ей в лицо: еще немного, и она дойдет до того состояния, которое мне требуется. Вы, Изабелла, не отвечаете за свои поступки, и я, ваш супруг, будучи вашим законным представителем, обязан держать вас под своей опекой, как бы мне это не было противно. А теперь ступайте наверх. Мне нужно кое-что сказать Эллен Дин с глазу на глаз. Нет, не сюда: я сказал – наверх! Чтобы попасть на лестницу, вам нужно выйти в эту дверь, любовь моя!

Он грубо вытолкал ее из комнаты и вернулся, бормоча: «Во мне нет жалости! Во мне нет милосердия! Чем сильнее извиваются черви в моем мозгу, тем больше мне хочется их раздавить. Они словно бы гложут мой разум, и чем сильнее болит, тем больше растравляю я свои язвы».

– А вы вообще-то знаете, что означает слово «жалость»? – спросила я, торопясь забрать свою шляпу и уйти. – Вам когда-нибудь в жизни довелось ее испытывать?

– Положи свою шляпку, Нелли, – резко прервал он меня, видя, что я собираюсь в обратный путь. – Ты останешься здесь до тех пор, пока мы не поговорим. Подойди сюда и слушай: я тебя либо уговорю, либо заставлю сделать то, что мне нужно, – выхода у тебя нет. А нужно мне одно – увидеть Кэтрин, и без промедления. Клянусь, я не замышляю причинить вред, не хочу вызвать переполох, не стремлюсь вывести из себя или оскорбить мистера Линтона. Я только хочу услышать из ее собственных уст, как она себя чувствует и что вызвало ее болезнь. И еще мне надобно спросить ее, что я могу для нее сделать. Прошлой ночью я пробыл в саду вашей усадьбы целых шесть часов и этой ночью опять там буду. И я буду приходить каждую ночь и каждый день, пока не представится возможность проникнуть в дом. Если я столкнусь с Эдгаром Линтоном, я, ни секунды не колеблясь, собью его с ног и так его отделаю, что он будет лежать тихо, пока я не уйду. Если ваши слуги попытаются меня остановить, придется мне пригрозить им пистолетами. Но не лучше ли предотвратить мое столкновение с ними или с их хозяином? Ты с легкостью можешь это устроить. Я дам тебе знать, когда приду, ты меня впустишь в дом так, чтобы никто не видел, Кэтрин будет одна, и ты проследишь, чтобы нам никто не мешал, пока я не уйду. В этом случае твоя совесть будет спокойна, ты ведь не допустишь неприятностей, не будешь способствовать злу.

Я принялась горячо возражать. Ведь негоже мне было предавать моего хозяина. Кроме того, я прямо сказала Хитклифу, что с его стороны жестоко в своих собственных целях пытаться разрушить спокойствие миссис Линтон. «Любые события, даже самые обыденные, волнуют ее сверх меры, – объяснила я ему. – Она сейчас словно комок нервов. Ваш приход будет для нее тем потрясением, которое она может не пережить. Прошу вас, сэр, не настаивайте! Иначе мне придется рассказать мистеру Линтону о вашем замысле, и он примет меры, чтобы оградить свой дом и всех домочадцев от такого недозволенного вторжения».

– Значит, я тоже приму меры и запру тебя, женщина! – вскричал Хитклиф. – Ты не покинешь Грозовой Перевал до завтрашнего утра! И не рассказывай мне сказки, будто Кэтрин не выдержит встречи со мной. И не хочу я, чтобы мой приход стал для нее потрясением, – подготовь ее, спроси, можно ли мне увидеть ее. Ты говоришь, она никогда даже не упоминает моего имени, и обо мне при ней не говорят. А с кем ей толковать обо мне, если я – запретная тема в доме? Она думает, что все вы – соглядатаи ее мужа. О, я уверен, она страшно мучается своим одиночеством среди вас! Я знаю ее так хорошо, что даже по ее молчанию могу догадаться, что она чувствует и чего натерпелась. Ты говоришь, она – комок нервов, она пребывает в тревоге – тогда где же то спокойствие, которое, по твоим словам, на нее снизошло? Ты говоришь, что разум ее отказывается ей повиноваться. Но ведь провалиться мне на этом месте, если я не чувствую, как пустота вокруг нее просто-напросто сводит ее с ума! И этот жалкий слизняк ухаживает за ней из чувства долга и добросердечия, не так ли? Может, еще скажешь, что из жалости и милосердия? Он с таким же успехом может посадить дуб в цветочный горшок и ожидать, что тот разрастется, как и вообразить, что в состоянии вернуть Кэтрин к полной жизни на бедной ниве своих мелочных забот. Давай-ка определим раз и навсегда: либо ты остаешься здесь, а я попробую силой проложить путь к Кэтрин, отринув с моей дороги Линтона с его лакеями, либо ты будешь мне другом, каким ты была до сих пор, и будешь делать то, о чем я тебя попрошу. Решай сама и сейчас же, потому как нет мне резона ждать ни одной минуты, если ты предпочитаешь из упрямства и вредности характера стоять на своем!

Как только я ни спорила с ним, мистер Локвуд, как ни пыталась его разжалобить, и даже сотню раз отказала ему наотрез, в конце концов он вынудил меня заключить с ним договор. Я взялась доставить от него письмо моей госпоже. И еще я обещала с согласия Кэтрин дать ему знать о первой же отлучке Линтона из дому, чтобы он мог прийти в усадьбу и проникнуть в дом на свой страх и риск. Мы договорились, что меня дома не будет и слуг я тоже куда-нибудь ушлю. Правильно ли я поступила, заключив с ним союз? Боюсь, сэр, что очень неправильно, хотя деваться-то мне, по большому счету, было некуда! Я стремилась угодить «и нашим, и вашим», чтобы избежать нового взрыва. Мне подумалось, что встреча с Хитклифом может стать тем переломным моментом в душевной болезни Кэтрин, после которого начнется выздоровление. И еще я твердо помнила, что мистер Эдгар строго-настрого запретил мне даже заикаться о его жене: дескать, я на нее наговариваю. Вот такие доводы я приводила самой себе, пытаясь отогнать тревогу и рассеять сомнения. И еще вновь и вновь я мысленно твердила, что хоть и готова злоупотребить доверием своего хозяина, это будет мой последний проступок. Несмотря на все мои самооправдания, мой обратный путь с Перевала был нескор и горек от тяжких дум. Много раз колебалась я, прежде чем вручила послание Хитклифа в собственные руки миссис Линтон.

Минуточку, сэр, – пришел доктор Кеннет! Я спущусь и скажу ему, что вам лучше. История моя, сэр, не из тех, что быстро сказываются, да еще и страдательная, как в наших местах говорят, так что лучше я ее завтра вам доскажу.

Да уж, «страдательная» и невеселая, подумал я, когда добрая женщина ушла встречать доктора, и не совсем та, которую выбрал бы я для своего развлечения. Но не беда! Из горьких трав миссис Дин я получу целебные снадобья. И в первую очередь это касается прекрасных глаз Кэтрин Хитклиф. Их колдовского очарования мне надо опасаться! Не миновать мне беды, если я отдал свое сердце этой молодой особе, а дочка окажется вторым изданием матери.





Глава 15




Прошла еще неделя, которая семимильными шагами приблизила меня к выздоровлению и к наступлению весны! Теперь я знаю всю историю моего соседа до самого конца. Она была рассказана мне в несколько присестов моей экономкой, когда та могла выкроить время среди других более важных забот. Я продолжу эту повесть ее же словами, только чуть более сжато. Она – прекрасный рассказчик, так что мне нет нужды пытаться улучшить ее слог.

– Вечером – продолжила она свой рассказ, – то есть на исходе того дня, когда я побывала на Грозовом Перевале и вернулась в усадьбу, я почувствовала, что мистер Хитклиф где-то поблизости, как если бы увидела его своими глазами. Я боялась выйти, боялась столкнуться с ним, потому что его письмо все еще лежало у меня в кармане и мне не хотелось вновь выслушивать его угрозы и издевки. Я решила, что отдам письмо Кэтрин только тогда, когда мистер Линтон куда-нибудь уйдет, потому что не знала, как оно подействует на хозяйку. Прошло три дня, и послание Хитклифа все еще жгло мне руки. На четвертый день – а это было воскресенье – все обитатели дома отправились в церковь, и я принесла письмо ей в комнату. Со мной остался один слуга, который должен был охранять дом. Обычно мы с ним запирали двери на все время, пока шла церковная служба, но в тот день стояла такая прекрасная теплая погода, что я распахнула их настежь, и во исполнение договора с тем, кто должен был прийти, велела слуге сбегать в деревню и принести апельсинов, которых якобы захотела госпожа и за которые мы заплатим завтра. Слуга отправился выполнять поручение, а я поднялась наверх.

Миссис Линтон, одетая в свободное белое платье, с легкой шалью на плечах, сидела, как уже повелось за время ее выздоровления, в нише открытого окна. В самом начале болезни пришлось подстричь ее пышные длинные волосы, и сейчас ей делали простую прическу с естественными локонами на висках и завитками на шее. Внешность ее изменилась, как я и сказала Хитклифу, но когда она была спокойна, в ее изменившемся лице проступала поистине неземная красота. Огонь в ее глазах сменился мечтательным и грустным выражением. Теперь эти глаза не пронзали взглядом окружающие предметы, а как будто бы смотрели вдаль, за те горизонты, которые недоступны обычному человеческому зрению. Кроме того, бледность ее лица – а после того, как она пополнела, оно больше не казалось таким изможденным, – и странное выражение, отражающее печальное состояние ее духа, делали ее еще более беззащитной и достойной сострадания. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы не только я, но и любой другой человек, понимал, что ее выздоровление не более чем временно и что она обречена.

Перед ней на подоконнике лежала раскрытая книга, и легкий ветерок время от времени переворачивал ее страницы. Наверное, ее положил туда Линтон, уходя, потому что Кэтрин теперь не интересовалась ни чтением, ни другими занятиями, а ее муж провел многие часы, пытаясь заинтересовать ее тем, что раньше ее развлекало. Она понимала, чего он добивается, и, в периоды просветления, терпеливо сносила его старания, лишь легким вздохом время от времени намекая на тщетность его усилий и прекращая их поцелуем и печальнейшей из улыбок. В другом своем настроении она нетерпеливо отворачивалась и закрывала руками лицо, либо с раздражением отталкивала мужа. В этих случаях он прекращал свои попытки, потому что понимал, насколько они бесполезны.

Колокола Гиммертонской церкви все еще звонили, а из долины доносилось нежное, умиротворяющее журчание полноводного ручья. Весною этот мелодичный, легкий звук был приятной заменой шуму листвы, наводнявшему усадьбу летом. На Грозовом Перевале рокот ручья был хорошо слышен в тихие дни после большого таяния снегов или затяжных дождей. Наверное, именно о Грозовом Перевале вспоминала Кэтрин, внимая ему, если только она вообще была в состоянии о чем-нибудь думать и что-нибудь слышать. Ведь лицо ее хранило такое загадочное, отрешенное выражение, что мы поневоле сомневались в том, осознает ли она окружающее посредством слуха или зрения.

– Вам письмо, миссис Линтон, – проговорила я, осторожно вкладывая послание в ее ладонь, безвольно лежавшую на колене. – Вы должны прочесть его немедленно, потому что на него ждут ответа. Мне сломать печать?

– Да, – ответила она, даже не взглянув на меня.

Я вскрыла послание – оно было кратким.

– А теперь прочтите его, – настаивала я.

Она убрала руку и позволила письму упасть на пол. Я вновь положила листок ей на колени и стояла, ожидая, когда она захочет взглянуть на него. Не дождавшись, я проговорила:

– Может быть, мне прочесть его вам вслух, мадам? Оно от мистера Хитклифа.

Она вздрогнула, и на лице ее промелькнуло воспоминание. Во взгляде теперь сквозило беспокойство и отражалась попытка привести мысли в порядок. Она взяла письмо, поднесла к глазам и, казалось, прочитала его. Увидев подпись, она вздохнула. Но я поняла, что суть написанного ускользнула от нее, потому что, когда я спросила, каков будет ответ, она только указала на имя отправителя и подняла на меня взгляд, полный печали и нетерпения.

– Тут написано, что он хочет вас видеть, – проговорила я, поняв, что ей нужен кто-то, кто объяснил бы ей смысл послания. – Сейчас он в саду и с нетерпением ждет ответа, который я должна принести ему.