Гроздья гнева

Том и дядя Джон вышли на шоссе. Искалеченное тело чуть подергивалось. Том взял собаку за задние лапы и оттащил к кювету. Дядя Джон стоял растерянный, точно это случилось по его вине.

— Мне бы надо привязать ее, — сказал он.

Отец посмотрел на собаку и отвернулся.

— Поехали дальше, — сказал он. — Все равно мы бы ее не прокормили. Может, это к лучшему.

Из-за грузовика появился толстяк.

— Вот жалость-то, — сказал он. — У автострады собачья жизнь короткая. У меня за год трех задавило. Я их больше не держу. — И добавил: — Вы не беспокойтесь. Я оттащу ее в поле и там закопаю.

Мать подошла к Розе Сарона, которая все еще дрожала от испуга, сидя на подножке грузовика.

— Ты что Роза? — спросила она. — Тебе нехорошо?

— Я все видела. Испугалась очень.

— Я слышала, как ты закричала, — сказала мать. — Ну, теперь уже пора успокоиться.

— Ты думаешь, мне это не повредит?

— Нет, — ответила мать. — Если будешь кукситься, да ступать на цыпочках, да нянчиться сама с собой, вот тогда будет плохо. А сейчас вставай, пойдем усаживать бабку. И брось ты думать о своем ребенке. Он сам о себе позаботится.

— А где бабка? — спросила Роза Сарона.

— Не знаю. Где-нибудь здесь. Может, в отхожем месте.

Роза Сарона пошла к уборной и вскоре вернулась, ведя бабку.

— Она там задремала, — сказала Роза.

Бабка улыбалась:

— Там славно. Унитаз, и вода сверху льется. — И добавила: — Мне очень понравилось. Я бы там заснула, да вот разбудили.

— В таких местах не годится спать, — сказала Роза Сарона и помогла бабке залезть в кабину. Бабка, довольная, опустилась на сиденье. — Годится — не годится, а все-таки хорошо, — ответила она.

Том сказал:

— Поехали. Путь у нас долгий.

Отец пронзительно свистнул.

— Вот теперь ребята запропали. — Он свистнул еще раз, сунув два пальца в рот.

И ребята тут же появились на его зов. Они бежали с поля — впереди Руфь, за ней Уинфилд.

— Яички! — крикнула Руфь. — Я нашла яички! Скорлупка совсем мягкая! — Она подбежала к грузовику, Уинфилд не отставал от нее. — Смотрите! — На грязной ладошке лежало несколько светло-серых хрупких яичек. И как только она протянула руку, на глаза ей попалась лежавшая у края дороги дохлая собака.

— Ой! — вскрикнула она и вместе с Уинфилдом медленно подошла к ней. Они стали рассматривать ее.

Отец позвал их:

— Ну, живо, не то без вас уедем.

Они молча повернулись и пошли к грузовику. Руфь взглянула еще раз на серые яички, бросила их и вслед за братом взобралась по борту на грузовик.

— У нее еще глаза открытые, — прошептала она.

Но Уинфилд решил покрасоваться. Он храбро сказал:

— Все кишки наружу так и вывалились… — помолчал немного. — Все кишки — наружу… — и вдруг, быстро перевернувшись на живот, лег у самого борта. Его стошнило. Он поднял голову, в глазах у него стояли слезы, из носу текло. — Когда свиней режут, это совсем по-другому, — пояснил он.

Эл стоял у поднятого капота и проверял уровень масла в моторе. Он достал из кабины жестянку вместимостью в галлон, подлил в картер масла и снова смерил уровень.

Том подошел к нему.

— Хочешь, теперь я поведу?

— Я не устал, — ответил Эл.

— Ты же всю ночь глаз не сомкнул. Я хоть немного поспал утром. Залезай наверх, а я поведу.

— Ладно, — нехотя согласился Эл. — Только следи за маслом. И не гони. Как бы еще замыкания не было. Поглядывай на амперметр. Если показывает ноль, значит, замыкание. И не гони, Том. Ведь нагрузились-то как.


Том засмеялся.

— Ладно, ладно, — сказал он. — Можешь спать спокойно.

Верхние пассажиры заняли свои места. Мать опять устроилась рядом с бабкой в кабине. Том сел за руль и включил зажигание.

— Н-да, — сказал он, дал полную скорость и выехал на шоссе.

Мотор гудел ровно, солнце, светившее Тому прямо в лицо, клонилось к западу. Бабка спала, и даже мать вздремнула, опустив голову на грудь. Том надвинул кепку пониже, чтобы защитить глаза от слепящих лучей.

От Падена до Микера — тридцать миль; от Микера до Хара — четырнадцать, а потом большой город — Оклахома-Сити. Том вел машину через центр. Мать проснулась и стала смотреть на улицы, по которым они проезжали. И те, кто сидел наверху, тоже глядели во все глаза на магазины, на высокие дома, на здания деловых кварталов. А потом дома пошли поменьше, и магазины пошли меньше. Потянулись дворы с автомобильным ломом, закусочные, торгующие сосисками, загородные дансинги.

Руфь и Уинфилд смотрели на все это, и их поражало — какой город большой, как здесь все странно и сколько на улицах красиво одетых людей! Они сидели испуганные, не обмениваясь друг с другом ни единым словом. Потом они наговорятся, а сейчас лучше помолчать. Нефтяные вышки и в городе и на окраинах. Нефтяные вышки были темные, пахло нефтью, бензином. Но Руфь и Уинфилд не разражались криками восторга, они молчали. Все это было такое огромное, такое необычное, что их пробирал страх.

На одной из улиц Роза Сарона увидела человека в светлом костюме. На нем были белые башмаки и жесткая соломенная шляпа. Роза Сарона подтолкнула Конни и показала ему глазами на этого человека, и они начали пересмеиваться между собой, сначала тихо, а потом все громче и громче. Они зажимали себе рот ладонью, не в силах удержаться от смеха. Это им так понравилось, что они стали выискивать, над кем бы посмеяться еще. Глядя на них, Руфь и Уинфилд тоже начали хихикать, но скоро замолчали, потому что им было не смешно. А Конни и Роза Сарона сидели красные и еле переводили дух, стараясь удержаться от хохота. Под конец стоило им только взглянуть друг на друга, и они опять прыскали.

Пригород раскинулся широко. Том осторожно вел грузовик сквозь потоки машин и пешеходов и наконец выехал на великий западный путь — шоссе № 66, к которому медленно клонилось солнце. Ветровое стекло запорошило пылью. Том надвинул кепку еще ниже, и теперь ему приходилось задирать голову, чтобы смотреть на дорогу. Бабка спала, хотя солнце било ей прямо в закрытые веки; на висках у нее голубели жилки; тонкая сетка вен, покрывавшая щеки, была красная, как вино, а застарелые коричневые пятна на лице потемнели.

Том сказал:

— По этой дороге так до самого конца и поедем.

Мать долго молчала.

— Может, подыщем место для остановки, пока солнце еще не зашло, — сказала она наконец. — Надо сварить свинину, спечь хлеб. На это уйдет много времени.

— Что ж, ладно, — согласился Том. — Нас никто не гонит. Поразмяться тоже не мешает.

От Оклахома-Сити до Бетени четырнадцать миль.

Том сказал:

— В самом деле, пока солнце не зашло, надо остановиться. Эл собирался пристроить навес. Не то они там наверху совсем изжарятся.

Мать опять задремала. Но, услышав его слова, она вскинула голову.

— Надо приготовить ужин. — И добавила: — Том, отец говорил, что тебе нельзя в другой штат…

Он долго не отвечал ей.

— Да? Ну и что же?

— Я боюсь. Выходит, будто ты сбежал. Как бы тебя не поймали.

Том поднял руку к глазам, заслоняясь от заходящего солнца.

— А ты не беспокойся, ма, — сказал он. — Таких, как я, много ходит, а в тюрьму садится еще больше. Если проштрафлюсь там, на Западе, тогда затребуют из Вашингтона мой снимок и отпечатки. Пошлют назад в тюрьму. А если никаких провинностей за мной не будет, так им наплевать на меня.

— А я все-таки боюсь. Иной раз сделаешь что-нибудь, а оказывается — это против закона. Может, в Калифорнии многое такое считается преступлением, о чем мы даже не знаем. Скажем, ты хочешь что-нибудь сделать, думаешь — ничего плохого тут нет, а в Калифорнии это преступление.

— Тогда все равно, что с подпиской, что без подписки, — сказал Том. — Правда, таким, как я, попадает сильнее, чем другим. Но ты брось беспокоиться. У нас и без того много забот, зачем еще придумывать лишние.

— Как же мне не беспокоиться, — сказала мать. — Перешел границу — вот тебе и преступление.

— Все лучше, чем слоняться около Саллисо да подыхать с голоду, — сказал Том. — Давай-ка подыскивать место для ночевки.

Они проехали Бетени из конца в конец. За городом, в том месте, где под насыпью проходила дренажная труба, стояла старая легковая машина, а возле нее была разбита небольшая палатка, над которой вился дымок из продетой сквозь брезент трубы. Том показал на палатку.

— Вон там кто-то остановился. Место как будто подходящее.

Он сбавил газу и затормозил. Капот старенькой машины был открыт, ее хозяин — пожилой человек — разглядывал мотор. На нем была дешевая соломенная шляпа с широкими полями, синяя рубашка и черный, в крапинку, жилет; замасленные, заскорузлые брюки поблескивали и торчали колом. Глубокие морщины на щеках только сильнее подчеркивали скулы и подбородок на этом худом лице. Он посмотрел на грузовик Джоудов; взгляд у него был озабоченный и сердитый.

Том высунулся из кабины.

— Тут останавливаться на ночь не запрещается?

До сих пор человек видел только грузовик. Теперь его взгляд перешел на Тома.

— Не знаю, — сказал он. — Мы остановились, потому что машина не идет.

— А вода здесь есть?

Человек показал на заправочную станцию, видневшуюся впереди на дороге.