Грешница

— Не хочу.

— Мне все равно, хочешь ты или нет. Это из полиции.

Взгляд Нони по-прежнему был прикован к Риццоли.

— Они не похожи на полицейских.

— Но они работают в полиции, — сказала Грейс. — И если ты не скажешь правду, тебя посадят в тюрьму.

Именно этих слов из уст родителей полицейские опасаются больше всего. У детей появлялся страх перед теми, кому они должны доверять.

Риццоли кратким жестом дала Грейс понять, чтобы та замолчала. Джейн присела на корточки перед Нони, так чтобы их глаза оказались на одном уровне. Они были удивительно похожи — обе с темными кудрями и пронзительным взглядом, так что у Риццоли возникло ощущение, будто она видит перед собой собственного маленького клона. Если бы еще выяснилось, что Нони такая же упрямая, ничего хорошего можно было не ожидать.

— Давай сначала кое-что проясним, хорошо? — Риццоли обратилась к девочке непринужденно, как будто говорила не с ребенком, а со взрослым в миниатюре. — Я не посажу тебя в тюрьму. Я никогда не сажаю детей в тюрьму.

Девочка с сомнением посмотрела на нее.

— Даже плохих детей? — засомневалась Нони.

— Даже плохих.

— Даже очень-очень плохих детей?

Риццоли заколебалась, и в глазах ее промелькнуло раздражение. С Нони было не так-то просто договориться.

— Хорошо, — уступила она. — Очень-очень плохих я посылаю на перевоспитание.

— Это и есть тюрьма для детей.

— Верно.

— Выходит, вы все-таки сажаете детей в тюрьму.

Риццоли обернулась к Мауре, и в ее взгляде можно было прочесть: «Как вам это нравится?».

— Ладно, — вздохнула она. — Ты победила. Но я не собираюсь сажать тебя в тюрьму. Я просто хочу поговорить с тобой.

— А почему вы не в форме?

— Потому что я детектив. Мы не носим форму. Но я настоящий полицейский.

— Но ведь вы женщина.

— Да. Верно. Женщина-полицейский. Так ты скажешь мне, что делала там, на чердаке?

Нони вжалась в стул и вытаращила глаза. Они долго смотрели друг на друга, выжидая, кто первой нарушит молчание.

Грейс не выдержала и стукнула девочку по плечу.

— Давай же! Рассказывай!

— Прошу вас, миссис Отис, — поморщилась Риццоли. — Это не обязательно.

— Но вы видите, что она вытворяет? С ней никогда не сладишь. Ничего по-хорошему не сделает.

— Давайте просто успокоимся, договорились? Я могу подождать.

«Я могу ждать столько же, сколько и ты, малыш», — взглядом сказала девочке Риццоли.

— Итак, Нони. Расскажи нам, откуда у тебя эти куклы. Ну, те, с которыми ты там играешь.

— Я их не крала.

— А я и не говорила, что ты их украла.

— Я их нашла. Целую коробку.

— Где?

— На чердаке. Там еще много таких коробок.

— Тебе нельзя туда ходить, — заявила Грейс. — Ты должна находиться рядом с кухней и никому не мешать.

— А я и не мешала никому. Даже если бы я захотела, там все равно никого нет.


— Итак, ты нашла кукол на чердаке, — сказала Риццоли, возвращая разговор в нужное русло.

— Да, целую коробку.

Риццоли вопросительно взглянула на Мэри Клемент, которая поспешила все объяснить:

— Несколько лет тому назад у нас был благотворительный проект. Мы шили одежду для кукол и отправляли их сиротам в Мексику.

— Значит, ты нашла кукол. — Риццоли вновь обратилась к Ноли. — И играла с ними там, наверху?

— Но ведь они никому не нужны.

— А откуда ты узнала, как пробраться на чердак?

— Я видела, как туда заходил мужчина.

Мужчина? Риццоли переглянулась с Маурой. И наклонилась ближе к Нони.

— Что за мужчина?

— У него на поясе что-то болталось.

— Болталось?

— Молоток и еще что-то. — Девочка указала рукой на аббатису. — Она тоже видела его. И говорила с ним.

Мать Мэри Клемент рассмеялась.

— О! Я знаю, о ком она говорит. У нас недавно был капитальный ремонт. На чердаке действительно работали люди, устанавливали новую изоляцию.

— Когда это было? — спросила Риццоли.

— В октябре.

— У вас есть имена всех этих людей?

— Я могу проверить в гроссбухе. Мы ведем учет всех выплат подрядчикам.

Что ж, признание девочки не было таким уж удивительным открытием. Она проследила, как рабочие заходят в незнакомое для нее место. Место таинственное, куда можно было попасть только через потайную дверь. Соблазн пробраться туда был бы велик для любого ребенка и уж тем более для такой непоседы.

— А тебе не страшно было там, в темноте? — спросила Риццоли.

— У меня ведь есть фонарик.

«Какой глупый вопрос!» — сквозило в голосе Нони.

— И ты не боялась? Ведь ты была там совсем одна?

— А чего бояться?

«Действительно, чего?» — подумала Маура. Эта малышка была бесстрашной, ее не пугали ни темнота, ни полиция. Она сидела, в упор уставившись на собеседницу, как будто именно она, а вовсе не Риццоли, задавала вопросы. Но при всем самообладании она все-таки оставалась ребенком, причем не слишком благополучным. На ее кудряшках лежал слой чердачной пыли. Розовый свитер был изрядно поношенным и давно просился на помойку. К тому же он был явно с чужого плеча — рукава были высоко закатаны и засалены. Только обувь выглядела новой — модные кеды на липучках. Ее ноги не касались пола, и она все время монотонно раскачивала ими. Этакий метроном с избыточной энергией.

— Поверьте, я и не знала, что она бывает там, наверху, — вмешалась Грейс. — Я же не могу все время за ней следить. Мне нужно и стол накрыть, и посуду помыть. Мы не уходим отсюда раньше девяти вечера, да и в постель я ее раньше десяти не могу загнать. — Женщина посмотрела на Нони. — Это тоже проблема, знаете ли. Она очень устает, бывает страшно капризной, поэтому мы все время ссоримся. В прошлом году я из-за нее заработала язву. Она так меня изводила, что желудок начал сам себя пожирать. Меня скручивало от боли, а ей хоть бы что. Она до сих пор без боя не идет ни в постель, ни в ванную. Ей на всех наплевать. Вот такой ребенок, полная эгоистка. Весь мир должен вращаться вокруг нее.

Пока Грейс выплескивала свое раздражение, Маура наблюдала за реакцией Нони. Девочка замерла на стуле и даже перестала болтать ногами, а стиснутые зубы еще резче подчеркивали квадратный подбородок. Но в ее темных глазах блестели слезы. Уже через мгновение они исчезли, стертые грязным рукавом. Она не глухая и не немая, подумала Маура. Она слышит злость в голосе матери. День за днем сотнями разных способов Грейс выплескивает на дочь свое отвращение. И девочка все понимает. Неудивительно, что Нони такой трудный ребенок; неудивительно, что она заставляет Грейс злиться. Это единственная эмоция, которую она может вызвать у своей матери, и единственное доказательство того, что их связывают хотя бы какие-то чувства. Ей всего семь лет, а она уже знает, что бесполезно надеяться на материнскую любовь. Она знает больше, чем думают взрослые, и то, что она видит и слышит, безусловно, вызывает боль.

Риццоли слишком долго сидела на корточках. Она поднялась и размяла затекшие мышцы. Было уже восемь часов, они пропустили ужин, и сил у Риццоли явно поубавилось. Она стояла, глядя на девочку — точную свою копию, с такими же непокорными волосами, таким же решительным лицом.

— Скажи, Нони, ты часто забираешься на чердак? — вымученно спросила Риццоли.

Пыльная шапка волос утвердительно дернулась.

— И что ты там делаешь?

— Ничего.

— Ты только что говорила, что играешь в куклы.

— Это я вам уже сказала.

— А что еще ты делаешь?

Девочка пожала плечами.