Грани будущего

Первые распиленные и разрубленные дрова были заброшены в печь. Поезд дернулся и потихоньку стал набирать обороты. Хвала всем силам земным и небесным — тяги от дров хватило. Отцеплять вагоны не пришлось. Потерю антирадиационной камеры Зема бы себе не простил.

Но поезд останавливался каждый десяток километров, простаивал. Не успевали пилить и рубить достаточно. Как же быстро таяли бревна в ненасытной печи!

Так непонятно и прошел день, а за ночь глаза не сомкнулись. Напала бессонница.

Зема ощущал, что жизнь тяжела. Пацан стонал рядом. Ленка периодически свисала с верхней полки, но лишь бессильно смотрела вниз в темноту и вздыхала, не зная, чем помочь. Обезболивающие давно кончились. Ольха, так же ворочающаяся наверху, сделала все, что могла. Дальше пацан должен был бороться сам. Все зависело только от него.

Лежать Земе стало как-то не по себе. Не из-за самочувствия. Проклятый мозг подкинул новую идею, и теперь на плечи давило ощущение, что все вагоны снаружи пропитаны радиацией после Уссурийска. Постоянно казалось, что она должна проникнуть через металл. Пусть внутренние счетчики-радиометры состава оставались каменно спокойны, а внешние обманчиво похрустывали, ловя излучение только от наружной поверхности металла, чисто психологически хотелось сильного ливня. Или огня. Он тоже вроде очищает. Проскочить бы через какой-нибудь пожар или водопад. Только лихо, с ветерком, чтобы ничего не повредилось.

Сон не шел. Жалобно стонал рядом пацан. Терпение таяло.

«Терпи, Зема, терпи», — только и оставалось повторять себе.

Мучение продолжалось двое суток, пока парень не открыл глаза. Лена назвала его Андреем. Своего имени он не помнил, как и жизни. Существование для него словно началось с чистого листа с того момента, когда открыл глаза. Амнезия. Не помнил даже, что вставал и бродил по вагонам.

— При травмах головы и не такое случается, — пожала плечами Ольха.

Все вопросы к пацану отпали сами собой. Он просто стал новым членом команды. Тихим, послушным, неприметным, всем по нраву, так как других детей больше не было. Даже про татуировку забыли.

Зема, восстанавливаясь, только отмечал, как поразительно быстро пацан стал набирать силы.





* * *


Ольха возникла в дверях купе мрачная, поникшая. Вошла без стука, сразу села напротив, перехватив взгляд завхоза. Смирнова была на дежурстве, Андрейка нагуливал аппетит, бродя по свободным вагонам, так что в купе Зема был один. Валялся, пытаясь собраться с мыслями, после беглой зарядки. Силы возвращались не так быстро, как хотелось бы. Бессилен был и костюм «Саламандра».

— Ну чего случилось, медицина? — Зема приподнялся. Подспудное ощущение чего-то холодного, неприятного сжало изнутри. Натянутая через боль в щеке улыбка пропала сама собой.

Ольха опустила голову в ладони, буркнула приглушенно:

— Добрыня облучился.

— В смысле? Как облучился? Где?!

Самонареченный доктор медицины подняла взгляд:

— Наверное, его костюм порвало еще в Уссурийске. Гвоздем, арматуриной… да чем угодно. Какая-нибудь небольшая дырочка в районе ноги — и все, пиши пропало. Костюмы теперь уже не проверить. Может, вовсе бракованный попался.

— Ты чего мелешь? Радиационная безопасность — это едва ли не единственная отрасль в России до войны, к которой относились серьезно еще после Чернобыля. Брак невозможен по определению!

Ольха отклонилась, прислонившись спиной к стенке.

— Может, и так, а может, пока костюмы химзащиты валялись на складах, мышь прогрызла. Маленькая такая подлая мышь. — Она замолчала, ожидая реакции.

Зема промолчал.

— Говорю же, что при том уровне радиации в Уссурийске, что вы описывали, хватало и дырки размером с монету, чтобы отправить человека на тот свет. Да что человека? Стадо слонов. Не все такие радиационно устойчивые, как убитый Таранов.

Значит, вскоре экспедиция потеряет еще одного человека.

— Мрачное дело. А как Ряжин?

— Очнулся. Учится обходиться без руки.

— Что Бессмертных?

— Тоже приходит в себя. Кабурова ему костыль строгает. Скоро доделает.

— Еще облученные есть помимо Добрыни?

— Возможно, но конкретно досталось только Добрыне. Остальные — узнаем со временем. Пока отмечают только немного увеличенные щитовидки. Раздала йодные таблетки.

— Не говори никому.

— Знать, что смерть близко, — не лучшая из новостей. Одно осознание, что в твоем внешне здоровом теле уже происходят дестабилизирующие процессы, — сильный стресс. Стресс и страх. А от него бунт и паника по всему составу. Я не дура, Зем.

Ольха привстала, но тут же снова присела, продолжив шепотом:

— Вот знаю, что у Добрыни рак, но ничего не могу поделать. Симптомы у него, вообще-то, начали проявляться почти сразу. Облученный рабочий не вылезал из сортира, а когда приполз ко мне среди ночи, ткани уже начали отмирать. Сейчас в относительно изолированном лазарете лежит просто заживо гниющее тело. И что я могу ему предложить? Нет даже обезболивающего. Дала спирта. Больше никак не могу облегчить его муки. Я долбаный доктор лишь по названию! — Ольха придвинулась, в бессильной злости зажимая кулаки. — Я прошу тебя, Зема, надо как-то облегчить его муки. Он сначала стонал, потом кричал, перебудив под утро весь вагон. Сейчас же эти мольбы об убийстве слушать невозможно. Прояви гуманизм, шеф. Я сама готова нажать на курок. Народ притих по купе и молча слушает. Но я не могу — команда твоя. СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ — ИЛИ Я САМА!


Зема вздохнул и потянулся к рюкзаку под столиком. Там лежал старый Макаров Брусова. Свободный от любой радиации пистолет с почти вековой историей. Адмирал не брал его наружу.

— Сама, говоришь? Нет, это — моя работа, — твердо ответил парень, тиская рифленую рукоятку.

— Да не все так просто, — вздохнула доктор.

— Что еще?

— Иван Столбов, — почти по буквам произнесла Ольха. — Он и сейчас должен быть на смене, но Салават его подменяет.

— Ясно… друг, — протянул Зема. Появилось стойкое желание дать Фортуне по лицу, будь она хоть как-то олицетворена в живых образах.

— Сидит рядом и рвет волосы, глядя на агонизирующего товарища. Но его мольбы о смерти всячески отвергает, — добавила совсем тихо Ольха.

Зема застыл, обдумывая услышанное. Да, надо облегчить муки, раз ничего другого сделать не мог. Еще несколько дней назад это был крепкий, здоровый мужик в самом расцвете сил. А сегодня — пулю ему в лоб, как какой-то скотине. А все почему? Потому что не повезло парню? Это лживое, подлое слово — «везение».

— Проехали поселок Ласточка, — сообщил тем временем по рации машинист.

Состав ехал, завтрак варился, Пий кидал дрова в топку один, наверняка задавая вопрос, где его напарник. Жизнь шла своим чередом. А разнорабочий Столбов, здоровенный детина, теперь был нетрудоспособен.

«Надо сделать то, что требуется. Гуманизм в том и заключается, что стоит переступить через себя и позволить чему-то свершиться вне зависимости от твоего эгоистичного “спасения собственной души”, — пришло в голову оправдание очередному убийству.

— Надо, — только и обронил Зема вслух, выходя в коридор.

— Надо, — повторила как под гипнозом Ольха, встав за спиной.

Вдвоем пошли в коричневый мужской вагон. Ноги были как деревянные, руки дрожали. Завхоз едва не выронил пистолет по пути. Ольха за спиной шла, качаясь, как бычок из сказки.

Все в купе, едва завидев шефа с пистолетом, погрузились в мертвую тишину. Застыли, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. Ощущение, что живых не было вообще.

Зема отодвинул дверь лазарета, и увиденная картина больно ударила по глазам. Добрыня превратился в тухлого гниющего урода: вздувшееся обезображенное лицо большими кровоточащими губами кусало края одеяла. Кровь шла из десен, что уже лишились зубов. Человек стонал, чудовищной силой воли не позволяя себе кричать. Лишь еще живые глаза отчетливо говорили, сколько в нем скопилось внутри боли. Он осознанно плавал между двумя мирами, почти перестав понимать, почему его все еще держат в этом мире. Почему не дают уйти в лучший, освободить от боли?

Богатырь Столбов уставился на Зему ненавидящим взором. То на него, то на пистолет в его руке.

— Шеф, — протянул Добрыня умоляюще. Это длилось какие-то секунды. Столбов подался навстречу, попытавшись помешать, но завхоз первым сорвался в действие.

— Какого хрена ты сидишь здесь? Я дежурства не отменял! — Почти не понимая, что творит, Зема схватил Столбова за шиворот рубашки и отбросил в коридор, добавляя пинка для разбега. — Живо на кочегарню! Иначе без завтрака и обеда останешься!

— Шеф, не надо! — запоздало закричал тот из коридора, поднимаясь с пола. Но Ольха и прибежавший Демон уже повисли у него на плечах, заламывая руки и мешая подняться. Он мог их скинуть, но в следующий момент на Столбова в коридоре навалились всей толпой, окончательно похоронив его попытки подняться.

Крепкий от природы, Столбов обладал недюжинной силой, но против коллектива не попрешь.

Зема закрыл дверь купе. Перевел взгляд на Добрыню.

— Прости, мужик. Ты был хорошим рабочим. Передай адмиралу по ту сторону, что мы постараемся прожить немного дольше.

Больной моргнул, не в силах даже ответить. Это была уже лишь тонкая оболочка, из которой на волю просилась измученная душа.

Зема поднял пистолет, подхватил соседнюю подушку и приставил ее к лицу Добрыни. Палец дернул курок. Приглушенный выстрел, тем не менее, оглушил. Не уши, а что-то внутри. В самом разуме вдруг все затихло, глядя, как по подушке расползается кровавое пятно…

Очнулся на соседней полке в лазарете долгие минуты спустя. Пришел в себя с ясными мыслями о том, что, подобно сожженному в Средневековье за «еретические» взгляды ученому, предводитель экспедиции так же стойко должен держаться своей правды. Что бы ни случилось, этот внутренний стержень — ощущение своей правоты — должен быть. Обязан быть! Иначе все рухнет. Вообще все. Весь проклятый мир вокруг перестанет иметь значение.

Ольха пощелкала пальцами перед глазами, возвращая в действительность.

— Зем, ты в порядке?

— Все отлично! — сгоряча ляпнул завхоз, поднимаясь. — Где Столбов и Добрыня?

— Столбов намотал сопли на кулак и пошел дежурить, как ты и сказал. А тело Добрыни мужики отнесли в розовый вагон. При ближайшей остановке похороним. Ты бы шел спать к себе в купе — мне продезинфицировать весь лазарет надо. Тело Добрыни, конечно, создает не тот уровень радиации, чтобы могилу плитами накрывать, но все же я пока запретила народу появляться без необходимости в розовом вагоне, где он лежит. Нам надо захоронить тела, а не устраивать молельные дома.

Зема снова присел на место. Радиация, смерть, смерть, радиация. Почему мир — такое Чистилище? Куда столько проблем на горстку выживших людей? Отвечать за поступки нескольких идиотов, позволивших ИИ развязать Войну из-за нелепых амбиций человечества, переставшего думать своей головой и доверившего эту работу компьютерам, было тяжело.

Ольха без дальнейших разговоров подхватила под плечо и вывела в коридор.

— Ты если хочешь когда-то получить звание «Бати», вспомни, что тебе еще детей строгать. Вот и береги яйца смолоду. Вот будешь дедом — сиди тут сколько хочешь! А пока пошел вон с подвластного мне клочка территории! Здесь надо все обеззараживать!

Мужики в коридоре отвели взгляд, опустили глаза, сделав вид, что заняты интересной беседой.

«Осуждают? Вряд ли. Каждый, подумав какое-то время, придет к такому же выводу — обойма не зря лишилась патрона. И жестко со Столбовым я поступил лишь потому, что так надо. В работе отвлечется. Мы все должны работать и не забывать об обязанностях. Иначе все перестанет иметь смысл. Пусть хоть снова по небу летят ракеты, но завтрак должен вариться, печка топиться, а состав мчаться по рельсам, оставляя за собой километры пути. Это единственный ориентир, который говорит нам всем, что мы движемся вперед. Закрыться в купе и плакать в подушку разрешено только ночью. Таковы правила, привитые экспедицией».

Зема отцепил с пояса рацию.

— Кузьмич, что там следующее по трассе?