Горюч камень Алатырь

– Прошка! – ахнул старик. – Да… как же у тебя, стервец, рука-то поднялась?! А?! Ну-ка отвечай, сукин сын, за что гадство этакое чинить взялся? Нешто барышня тебе чего худого сделала? Нешто не твоих сестрёнок, подлец, она грамоте выучила? Благодарность-то в тебе где, паршивец?

– О какой благодарности ты спрашиваешь, Федотыч? – процедила Ольга, не опуская ружья. – Прошка, отвечай, зачем ты это сделал. Или, клянусь, я выстрелю. За такую дрянь и на каторгу пойти не жаль будет.

– Ольга Андревна… Помилосердуйте… По глупости всё нашей и по бедности… Своей волей нешто б я посмел… – заныл, распялив огромный рот, мальчишка. Ольга недоумевающе нахмурилась:

– Так тебе что же – заплатили?

– А как же… Целую полтину посулили! Судите сами, нешто малые деньги за такой пустяк?

– Деньги хорошие, – холодно согласилась Ольга. – Кто же тебе их пообещал?

– Не только что пообещали, а в самые руки дали! Да отодвиньте, сделайте милость, ружьишко-то ваше… не ровен час, сорвётся… Маменька ваша дали, Алевтина Тихоновна…

– Да что ты брешешь, шельмец?! – взорвался Федотыч, с рамаху влепив мальчишке щедрую оплеуху. Тот, хныча, загородился одной рукой, другой неловко полез за пазуху.

– Да нате… Возьмите… Больно надобно… Вот она – полтина-то! И брать не стану, коль работу не сделал… Только её как есть госпожа майорша дала, с чего мне брехать-то?

– Он не врёт, Федотыч, – бесцветным голосом сказала Ольга, вертя в пальцах монету. – Этот щербатый полтинник мне заплатили у Устиновых во вторник за урок. Я отдала его маменьке. А она, как видишь, нашла ему достойное применение… Федотыч! Господи! Что ты, Федотыч, миленький?!.

Старик, держась за сердце, медленно осел у забора. Ольга, отшвырнув ружьё, бросилась к нему. Прошка, воспользовавшись этим, резво вскочил на ноги и, забыв о своём ведре, дёрнул в проулок. Ни старик, ни девушка даже не повернулись ему вслед.

– Федотыч, ты не пугай меня больше так, – глухо говорила Ольга час спустя, вставляя новую свечу в позеленевший подсвечник. – Ну солдатское ли это дело – сердечные приступы получать? Хорошо ещё, я знала, что нужно делать…

Федотыч лежал на своём деревянном топчане со сбившимся на пол лоскутным одеялом и отрывисто дышал. На слова девушки он слабо улыбнулся, помахал рукой: ничего, мол. Ольга, заметив это, сурово сдвинула брови.

– Сейчас накапаю, подожди… И не смотри так: водки всё равно нет и взять негде! Федотыч, ну не дури… ишь чего придумал! У меня ведь больше никого на свете нет!

– Уходи, Оленька, – тихо сказал старый солдат, глядя на то, как из пузырька в гранёный стакан падают капли. – Уходи отсюда. Бежи, куда глаза глядят.

Стакан заплясал в пальцах Ольги. Она неловко, чуть не промахнувшись, опустила его на край стола.

– Куда же мне идти, Федотыч?

– Куда угодно… Всюду лучше будет, чем здесь. Маменька вовсе с ума свихнулись, коли человека наняли ворота дёгтем собственной дочери мазать! Этак она тебе и сулемы в щи насыплет аль ночью удушит… дело-то серьёзное! Бежи, Оленька, моё тебе слово – бежи! Ты не пропадёшь, ты девушка умная, сама себя прокормишь.

– Мне некуда бежать, Федотыч. Ты же знаешь, – Ольга тяжело опустилась рядом со стариком на край топчана, закрыла лицо руками. – Я ведь уже уходила. Помнишь, с каким скандалом она явилась за мной? Да не одна, а с приставом, с жандармами! Грозилась судом! Мои знакомые ни в чём не были виноваты, они порядочные люди… а после этого им отказали от квартиры! У неё полная власть надо мной, в том-то и беда… – Ольга задумалась. Её тонкие, длинные пальцы нервно барабанили по столешнице. Старик взял её за руку, Ольга машинально стиснула его ладонь.

– У тебя совсем холодные руки, это плохо. Дай я укрою тебя, – она подняла с пола одеяло, заботливо укутала Федотыча. – А ты со мной пойдёшь, коли что?

– Я-то, Оленька, нет, – честно ответил старый солдат. – Стар уже.

– А всю жизнь хвастался, что солдат – до смерти солдат! По трубе вскочит да бежит!

– Так вот уж смерть-то – на пороге… И как мать твою одну оставить прикажешь? Она ведь чисто дитё малое: ни прибрать, ни сготовить, ни в лавке заплатить… Не знает даже, сколь нынче хлеб да сахар стоят! Дом ещё спалит с собою вместе, не пошли бог… – старик закашлялся, судорожно схватившись за грудь. Отдышавшись, чуть слышно сказал, – Замуж бы тебе, Олюшка…

– Да ведь это из одной тюрьмы в другую, Егорыч, – жёстко ответила она. – Хуже даже: в бессрочную каторгу!

– Зато жива останешься, – шёпотом сказал старик.

В крошечной комнате снова воцарилась тишина. Ольга, закусив губу, смотрела сухими, неподвижными глазами в залитое дождём окно.



Обо всём этом Ольга Семчинова рассказала княгине Вере, сидя в зелёной гостиной дома Иверзневых. Чай в фарфоровых чашках давно остыл: никто его не пил. В комнате было тепло, трещали дрова в печи, – но Вера, слушая девушку, всё сильнее куталась в пуховую шаль. Ольга сидела на диване очень прямо, глядя то в окно, за которым метались под ветром ветви липы, то на собственные пальцы, судорожно сцепленные на столешнице.

– Воображаю, что вы сейчас обо мне думаете, Вера Николаевна. Уверена, что вам не по душе это… знакомство вашего сына, – отрывисто говорила она. – И смею вас уверить, что я никогда не соглашусь на брак с ним. Я к Николаю отношусь с огромным уважением, он прекрасный товарищ… но ни приданого, ни своей любви я ему дать в браке не смогу. Мне нужно лишь одно – свобода от матери. Николай об этом знает, я всегда была с ним честна. Я не имею права использовать чувства другого человека для решения собственной судьбы! У меня есть и честь, и совесть! И достоинство! И… и куча недостатков. Но я никогда в своей жизни не лгала. Клянусь вам, что Николай никогда не будет несчастен по моей милости!

Вера молчала.

– А, тем не менее, делать-то мне что-то всё же нужно! – с ожесточением продолжала Ольга. – Иначе меня через два дня снова препроводят с жандармами к маменьке! Безусловно, я могла бы попросить о фиктивном браке кого-нибудь из товарищей… и, думаю, многие согласились бы… Но это тоже требует времени, а мать может отыскать меня уже завтра! С неё станется! Мне нужно, очень нужно спешить… Мне нужно на свободу, а я… я задыхаюсь в одном доме с матерью! Я уже боюсь, что однажды, потеряв терпение, просто убью её и… Впрочем, это не ваши заботы, княгиня, извините. Я понимаю, что, придя сюда, поступила глупо и эгоистично. Не хватало ещё вам выслушивать матушкины концерты у себя под окнами! – она резко поднялась, толкнув стол, и чашки на скатерти жалобно звякнули. – Пожалуй, мне пора ехать.

– Подождите, Ольга Андреевна, – медленно выговорила Вера. – Сядьте. Я понимаю вас. От начала до конца я понимаю вас.

– Право?.. – недоверчиво улыбнулась Ольга.

– Представьте себе. Я ведь была такой же, как и вы, – только с родителями мне повезло неизмеримо больше. Мне позволяли читать, позволяли мыслить, позволяли рассуждать. Не скажу, что матушка моя была от этого в восторге, всё же времена тогда были другие… но никаких препон она мне не чинила, нет. В вашем возрасте я уже зарабатывала самостоятельно.

– Но ведь всё кончилось браком с князем Тоневицким, не так ли? – дерзко спросила Ольга. Вера внимательно посмотрела на неё. Улыбнулась.

– Да. Именно этим и кончилось. Забавно, что и у вас сейчас к этому же идёт.

– Ничего подобного! – взвилась Ольга. – Поверьте, ноги бы моей не было в замужестве, кабы не необходимость спасать свою жизнь и честь! Разве вы не понимаете…


– Прекрасно понимаю. И не смеюсь над вами, как вам кажется. Я улыбнулась тому, что причины, толкнувшие меня в брак, во многом сходны с вашими. Я тоже не искала ни титула, ни денег, ни положения замужней дамы. Просто… так уж неумолимо сложились обстоятельства. И мне попросту не оставили выхода.

Ольга, неловко, боком опустившись на диван, в упор смотрела на княгиню.

– И сейчас, спустя десять лет, я могу сказать, что… нет, я ни о чём не жалею. Возможно, что не пожалеете и вы, и Коля. Я не философ и не судья, но могу предположить, что в любом браке важнее всего не любовь и не положение, а – честность. Если нет запертых дверей, нет тайных мыслей и расчётов, нет обмана – любой брак может оказаться удачным.

– Но фиктивный брак – это вовсе не брак, княгиня, – возразила слегка озадаченная Ольга. – Сразу же после церкви мы разойдёмся в разные стороны. Да ведь и не будет никакого брака! Надеюсь, что хотя бы вы вразумите вашего сына! Меня он слушать попросту не желает!

– Боюсь, что меня тоже, – грустно улыбнулась Вера. – Но вот что я хотела бы вам предложить… Насколько я понимаю, вам нужно сейчас исчезнуть из Москвы?

– Именно так, – удивлённо согласилась Ольга, не сводя с княгини лихорадочно блестящих глаз.

– В таком случае, могу ли я предложить вам место? У меня, видите ли, в моём имении, Бобовинах, открыта школа для крестьянских детей, а преподавать там, кроме меня самой и моей дочери, некому! Занятия, конечно, идут только зимой, а в этом году их и вовсе не было – потому что я всю зиму просидела с Аннет в Москве. Я уже начала поиски учительницы – и вдруг такая удача! Может быть, вы согласитесь? При школе есть квартира для учительницы, и жалованье мы с вами можем обсудить…

– Я готова преподавать азбуку, словесность, арифметику, а также историю, географию, химию и основы биологии, – деловито заговорила Ольга.

– Вы уверены, что химия необходима в сельской школе? – невольно улыбнулась Вера.

– Просто необходима! Я могу доказать! Кстати, ваши Бобовины – это где же? В Смоленской губернии, кажется? – Вера кивнула, и Ольга, в упор посмотрев на неё загоревшимися глазами из-за очков, спокойно сказала, – Я готова выехать туда нынче же.

– Завтра, – поправила Вера. – И я поеду с вами. А сейчас мы подумаем о том, как быть с вашей матушкой.



Два дня спустя к воротам дома Иверзневых подкатил извозчик.

– Стой, дурак! Да не здесь! Что же тебя, остолоп, растаращило посреди лужи! Назад подай! Тьфу, послал господь болвана, да за свои же деньги… Останови!

Извозчик, ворча, натянул вожжи. Из экипажа неловко выбралась особа лет сорока пяти в измятом коричневом платье и старой, местами траченной молью накидке. Её узкое лицо с воспалёнными веками отливало нездоровой желтизной. Тонкие губы вздрагивали, словно от тика. Женщина забарабанила кулаком в калитку. Время от времени она прерывала стук и приподнималась на цыпочки, силясь заглянуть за забор. Вскоре послышались торопливые шаги.

– Бежу, бежу… Чего надобно? Вам кого, сударыня? Кто такая будете? – изумлённо спросила Федосья, открыв калитку и воззрившись на гостью.

– Майорская вдова Алевтина Тихоновна Семчинова буду, дура! Где твои господа? Князь Тоневицкий мне надобен и дочь моя Ольга! Зови немедля!

– Эка, барыня, а где ж взять-то? – развела руками кухарка. – Второго дня господа уехамши, дом пустой стоит! Никого нет!

– Уе-ехали? – со свистом втянув в себя воздух, переспросила Семчинова. – Это куда же?

– А в Петербург, куда ж ещё! На сезон зимний! Враз после венчания собрались и укатили!

– Ах, мерзавка… – прошептала Алевтина Тихоновна. – Ах, сучка драная… Обвенчалась, стало быть… Уела мать, нечего сказать… Выскочила… в княгини вскочила, мра-а-азь! Без дозволения… без благословления… отблагодарила за хлеб… да будь ты про-о-оклята! – завопила она вдруг так пронзительно, что Федосья шарахнулась от неё и поспешно захлопнула калитку. Лязгнул засов. Семчинова, взвыв, кинулась грудью на доски, калитка затряслась – но выдержала. Алевтина Тихоновна поперхнулась, взмахнула руками и, бессмысленно поводя глазами, осела на тротуар.

Из экипажа деловито выбрался Федотыч, подхватил свою барыню под мышки и молча повлёк её к извозчику. Семчинова не сопротивлялась, безвольно перебирая ногами по земле. Губы её что-то беззвучно шептали, выкаченные, безумные глаза смотрели в серое небо.





* * *


– До свиданья, Марья Александровна! Дашенька… Наденька… Адель… Может, всё же останетесь ночевать? В доме куча пустых спален! Посмотрите, ведь ветер поднимается! Того гляди, снег падать начнёт, а вы на колёсном ходу!

– Нет-нет, моя дорогая, сердечно благодарю – но мы поедем домой! Вы, надеюсь, не забыли, что завтра бал у пана Команского? Нужно как следует выспаться, подготовиться… Да проследить, чтобы наша дура Гапка утюгом платья не сожгла: с неё ведь станется! Увидимся завтра в Ставках! Непременно! До свидания же, мои милые! Вера Николаевна! Аннет! Nicolas! До завтра!

– Прощайте, прощайте! Коля, проводите гостей!

Госпожа Алферина, ни на минуту не переставая болтать, величественно выплыла в сени. За ней последовали её дочери и Николай Тоневицкий. В гостиной с открытым пианино и разбросанными по столу карточками лото остались лишь княгиня и княжна Тоневицкие.

– Господи, маменька… какое же облегчение! – со вздохом сказала восемнадцатилетняя Аннет, без всякого изящества плюхаясь в кресло и хватаясь за голову. – Да если бы они согласились остаться на ночь, я бы с ума сошла! Пожалуй, самое невыносимое в соседях – это вот эти визиты… Бал у пана Команского – ужас какое счастье! Пыльные туалеты времён очаковских и покоренья Крыма – и мазурка с прыжками до люстры!

Вера в ответ только слабо улыбнулась. Она сидела у окна и вслушивалась в доносящиеся со двора звуки: женский смех, галантный бас Николая, фырканье лошадей. Свет оплывших свечей играл в её тёмных, гладко причёсанных волосах.

– Не понимаю, почему мы не возвращаемся в Москву? – ожесточённо сказала Аннет, вскакивая и принимаясь мерить шагами гостиную. – Чего мы здесь дожидаемся? Варя с Серёжей уехали ещё месяц назад – и правильно сделали!

– Вы могли бы уехать вместе с ними, Аннет, – напомнила Вера.

– Да, право, стоило бы, – с горечью призналась Аннет. – Поверьте, если бы я знала, что Коля намерен здесь остаток дней своих провести – сбежала бы не оглянувшись! Но как можно было такое предположить?! Серёжа теперь бранится в каждом письме! А Варя, между прочим, ждёт ребёнка, и ей непременно нужны близкие люди рядом! Серёжа, конечно, обожает её, но он – мужчина, и многих вещей, известных опытным женщинам, просто не в силах понять… Ну чему же вы опять улыбаетесь, маменька?

– Вашей горячности.

– По-вашему, она неуместна?! Да Колю скоро попросту исключат из университета! Да-да, и из московского тоже! Занятия давным-давно начались, а он манкирует лекциями! Друзья пишут, удивляются, не могут понять, куда мы пропали… А мы сидим сиднем в деревне, тратим время на индюшек Алфериных и на балы в Ставках! И всё из-за сушёной воблы в синих очках!

– Аннет, вы несправедливы к Ольге Андреевне.