Год ведьмовства

Иммануэль отправилась в путь на рассвете. Дорога до Окраин пронеслась чередой разрозненных картинок, как будто перспектива встречи с семьей настолько ошеломила ее, что она не понимала, что видит перед собой. Вот промелькнуло лицо человека в маске, похожей на воронью голову, вилами ворошившего костер; закутанное в саван тело в кузове повозки, подлетающее вверх на каждом ухабе. Синий дым, такой плотный, что слезились глаза, волнами поднимался над верхушками деревьев, и воздух оглашался криками заболевших.

Она видела женщин, бродивших по округе в одном исподнем. Мужчин, волочивших по дорогам босые стопы – кого-то из них била дрожь, а кто-то выл и расцарапывал кожу до крови. Проходя мимо соседской фермы, Иммануэль заметила девушку, которая бежала по увядшему кукурузному полю, протягивая руки к Темному Лесу. Из одежды на ней не было ничего, кроме длинной, окровавленной ночной сорочки, в подоле которой она на бегу заплеталась ногами. Какой-то мужчина бросился ее догонять – возможно, отец или муж, с такого расстояния было не разобрать. Он схватил ее за талию, когда до края леса ей оставалось всего несколько футов, и поволок прочь, брыкающуюся и кричащую.

Иммануэль отвернулась. Что-то в этой сцене, не предназначенной для посторонних глаз, показалось ей особенно унизительным. Ошеломленная, она зашагала дальше по главной дороге, быстро преодолевая расстояние, пока из пелены погребального дыма перед ней не выступили Окраины.

Ее сердце сильнее забилось в груди, хотя сама она остановилась посреди дороги как вкопанная.

После стольких лет томления она наконец-то встретится со своей родней.

Иммануэль пошла вперед, отмечая про себя странную тишину, царившую здесь. Дети не бегали по улицам, зараженные в лихорадочном припадке не удирали в лес. Дороги пустовали, если не считать редкого проезжего фермера или торговца на запряженной мулом телеге. Ставни на окнах домов были закрыты. Собаки сидели на привязи у фонарных столбов и заборов и иногда лаяли Иммануэль вслед, когда она проходила мимо. Время от времени издалека доносились крики ворон, но в остальном здесь было совершенно тихо. По какой-то причине, будь то малочисленность населения или акт милосердия со стороны ведьм, истинные ужасы мора обошли Окраины стороной.

После долгих блужданий по извилистым улочкам Иммануэль вышла к центру деревни, где стояла часовня. Это было необычное сооружение. В отличие от собора пророка, возведенного из сланцевых плит, окраинную церковь венчала нехитрая крыша, плетенная из лозы и прутьев. Окна украшали витражи с ликами странных, темнокожих святых, чьих имен Иммануэль не знала. Каждый из этих странных святых нес перед собой какой-нибудь талисман: зажженную свечу, срезанную ветку, вплетенную в пальцы красную ленту, узловатую косточку.

За свои шестнадцать лет Иммануэль ни разу не видела, чтобы идолы и святые были на нее похожи. Ни одна из статуй и картин в соборе пророка не имела с ней ни малейшего сходства. Но когда она смотрела на этих святых, увековеченных в витражной мозаике, ее охватывало до боли знакомое чувство, словно что-то утраченное, и давно стершееся из памяти, наконец-то вернулось к ней.

Входная дверь, вытесанная из толстого массива дуба, выглядела так, словно место ей было не в церкви, а в склепе. Несмотря на то, что дверь оказалась слегка приоткрыта, Иммануэль пришлось упереться в нее плечом и навалиться всем телом, чтобы отворить до конца. Внутри царил полумрак и висел такой густой дым от благовоний, что у Иммануэль защипало глаза, и выступили слезы. Вместо молельных скамей тут стояли обычные узкие лавочки, занимавшие половину ширины помещения и расположенные рядами по обе стороны прохода. А наверху по всему периметру церкви тянулся балкон, откуда за Иммануэль наблюдали несколько женщин.

В конце прохода возвышалось некое подобие алтаря. Но в отличие от соборного, у этого имелись приподнятые бортики по краям, превращавшие алтарь в своеобразную неглубокую купель, в которой горел огонь. Над подношением в облаке дыма стоял мужчина с обритой головой. Приблизившись, Иммануэль заметила, что при себе он носил священный кинжал, только старый и ржавый. Его глаза цвета бледнейшего янтаря резко контрастировали с темной, иссиня-черной кожей. Навскидку, Иммануэль сказала бы, что мужчина был примерно одних лет с Абрамом, возможно, чуть-чуть моложе. Он был облачен в рясу, сшитую, похоже, из простой мешковины и подпоясанную кожаным шнуром, достаточно длинным, чтобы кисти касались пола. Подойдя к нему, Иммануэль словно кожей ощутила значимость момента, совсем как тогда, в лесу, когда Лилит впервые вышла из-за деревьев.

– Меня зовут Иммануэль Мур…

– Не стоит, – оборвал он ее и снова склонился над огнем. Рядом, на небольшом каменном постаменте, лежало несколько цыплячьих тушек, связанных вместе за шеи. Священник поднял их за веревку и опустил в огонь, пробормотав что-то себе под нос – вероятно, молитву, но все произошло так быстро, что Иммануэль не успела ничего разобрать. Запах горелых перьев и жареного мяса смешался с приторным запахом благовоний. – Мне известно, кто вы.

– Откуда?

Священник усмехнулся, будто она рассказала ему крайне остроумный анекдот.

– Тут мало кому о вас не известно. Расскажите, что привело вас нынче в Окраины?

– Я хочу встретить свою семью.

– Почему вы разыскиваете их именно сейчас?

– Потому что сейчас я готова.

Священник вздернул бровь. Окинул ее оценивающим взглядом сквозь клубящийся дым.

– А раньше не были готовы?

Иммануэль расправила плечи.

– Раньше я боялась. Но это в прошлом. Так что я хотела бы встретиться с ними, если вам не составит труда направить меня в нужную сторону.

Выражение лица священника сменилось с холодного на сочувственное.

– Боюсь, вы пришли не по адресу, мисс Мур. Уорды здесь больше не проживают.

У нее перехватило дыхание, словно она получила кулаком в живот. Иммануэль наклонилась вперед и оперлась на спинку скамьи.

– Они мертвы? Все до единого?

– Нет, не все. Насколько мне известно, ваша бабушка Вера Уорд – последняя из ваших выживших родственников. Но она покинула Вефиль через несколько дней после убийства вашего отца.

Значит, надежда пока оставалась. Возможно, еще не все потеряно.

– Вы знаете, где она?

Священник кивнул вправо. Иммануэль пошла за ним по узкому проходу между двумя лавочками, и они очутились в небольшом алькове часовни. Все здесь напоминало о смежных апсидах и галереях собора, но в гораздо меньшем масштабе. Стены алькова украшала огромная фреска с изображением Вефиля и земель за его пределами. На дальней стене были нарисованы Перелесье, Окраины и Святые Земли, с соответственно обозначенными достопримечательностями, такими как гробница первого пророка, Обитель, окраинная церковь и, конечно же, собор пророка. Окружал все это Темный Лес… только на фреске все выглядело иначе. На ней лес принимал обличье обнаженной женщины, обернувшейся калачиком вокруг Вефиля.

Иммануэль долго, затаив дыхание, рассматривала фреску, шаря взглядом по силуэту женщины, безрезультатно пытаясь разгадать тайный смысл рисунка. Наконец ее взгляд упал на короткое посвящение, выгравированное на деревянной табличке в правой части фрески: «Чаща чувствует то, к чему мужчина бесчувственен. Она видит тысячью глаз и ничего не забывает».

– Это из Священного Писания? – спросила Иммануэль.

Священник покачал головой.

– Не из того, которое вы читаете по субботам. Считайте это… неофициальным дополнением.

– Это отсылка к Матери или к лесу?

– И к тому, и к другому, – ответил священник. – Мать – это и есть лес. Она – душа, а Темный Лес – Ее тело. Для нас две эти сущности имманентны. Они одно и они едины.


Иммануэль коснулась на фреске места у границы леса, повторяя пальцами линию деревьев, растущих вдоль земель Муров.

– Никогда раньше не слышала такой интерпретации.

– Это потому, что твой народ не обучен слову Матери.

Иммануэль не понравилось, как он сказал «твой народ», словно стирая двумя словами узы крови, связывавшие ее с Окраинами и Уордами. Но она оставила его замечание без комментариев. Вместо этого Иммануэль продолжила изучать фреску, задирая голову, чтобы рассмотреть карту наверху. Высокий потолок был расписан бледными контурами карт, но иллюстрации казались гораздо более абстрактными, чем на карте Вефиля. Несколько названий она узнала: Хеврон, Галл, Вальта.

– Языческие города?

– Говоря словами вашего пророка, да.

– Там я найду свою бабушку?

Священник покачал головой и постучал пальцем по маленькому безлесому пятнышку в дикой местности к северу от Вефиля. Это была деревня, Ишмель. К огромному удивлению Иммануэль, находилась она совсем недалеко от Вефиля. Исходя из масштаба карты, всего в нескольких лигах от Священных Врат. Она рассудила, что опытный всадник на быстрой лошади смог бы преодолеть это расстояние примерно за день пути.

– Есть ли какая-то возможность связаться с ней?

Священник вновь покачал головой.

– Отправлять письма за ворота незаконно, и даже если бы это чудом вам удалось, нет никакой уверенности, что вы бы получили от нее ответ. Сильно сомневаюсь, что Вера рискнет посылать письмо обратно в Вефиль, зная, что может навлечь гнев церкви. Если вы хотите поговорить с ней, вам придется сделать это лично. Найдите человека, который проведет вас за Священные Врата, и другого человека, который проведет вас обратно.

– Это вообще возможно?

– Нет почти ничего невозможного, когда задаешь правильные вопросы правильным людям и готов заплатить нужную цену.

Иммануэль ненадолго задумалась.

– Где гарантии, что бабушка все еще в Ишмеле?

– Их нет. Этого никто не знает наверняка. Уход из Вефиля – это испытание веры. Ваша бабушка сама так говорила перед тем, как уйти.

– Вы хотите сказать, перед тем, как ее изгнали?

Он нахмурился, как будто Иммануэль сказала что-то оскорбительное или глупое.

– Вера отринула этот город по своей воле. Прошла через ворота задолго до того, как ваш пророк объявил о ее изгнании в официальном порядке. Она ушла в ночь после того, как сожгли ее сына. Его тело еще не забрали с пепелища, когда она бежала.

Иммануэль подернула плечами, представив безжизненное тело отца на погребальном костре.

– Как вы думаете, она все еще там?

– Да, – ответил священник. – Эта женщина умела проливать кровь за то, чего хотела, и всегда была в ладах с лесом. Уверен, природа ее не обижает.

Иммануэль вспомнила тот день, когда она была в Окраинах в последний раз, с Мартой, несколько недель назад. Они тогда проезжали в повозке мимо леса, и Иммануэль заметила множество разнообразных подношений, расставленных вдоль всей его опушки. Не таким ли образом окраинцам удавалось избежать всего гнева бедствий? Кормя Темный Лес, чтобы завоевать его благосклонность?

– Вы хотите сказать, что она приносила жертвы лесу в обмен на… защиту?

Священник рассмеялся, и резкий звук эхом разнесся по часовне.

– Лес никого не защищает. Если вам нужна утешительная рутина безопасности, вы приносите кровавую жертву Отцу в надежде умилостивить Его. Но если вам нужна сила, тогда складывайте свои жертвы к ногам Матери.

– Но как проливать кровь, чтобы взамен получить силу Матери? – спросила Иммануэль, недоумевая все больше и больше. – Наверняка это должно быть сложнее, чем уколоть себе палец и произнести молитву.

Священник нахмурился, явно начиная что-то подозревать.

– И почему же девушка с Перелесья задает такие вопросы?

– Праздное любопытство, – ответила Иммануэль, но по лицу священника она поняла, что он ей не поверил.

Он обошел ее, прошелестев рясой, и остановился у выхода в часовню.

– А ведь Вера хотела сама взять вас на воспитание. Всегда говорила, что если у Дэниэла и Мириам будут дети, они должны расти в Окраинах.

– Я этого не знала, – прошептала Иммануэль надрывающимся от слез голосом.

Как глупа она была все эти годы, полагая, что ее родне с Окраин нет до нее никакого дела, что кроме Муров у нее не осталось никого на свете. Это было странное и восхитительное откровение, но оно принесло с собой и боль. Боль за то, что ее держали на расстоянии от человека, которого она могла бы знать и любить. От человека, который, возможно, тоже мог бы любить и понимать ее так, как никогда не понимали Муры.

– Если врата когда-нибудь откроются перед тобой, непременно отправляйся к Вере. Кроме тебя у нее никого не осталось. Она будет рада повидаться с тобой.

Иммануэль повернулась и посмотрела на маленькое пятнышко на стене – Ишмель, крошечный островок в бескрайнем море дикого леса.

– Возможно, так я и поступлю.

Они покинули альков и вернулись в часовню. Туши цыплят еще догорали на алтаре, рядом с которым стояла девушка, подбрасывая в огонь сосновые иголки, мох, веточки сушеного розмарина и другие травы, названий которых Иммануэль не знала.