Год, когда я всему говорила ДА

Моему рекламному агенту нравится эта идея.

Эта идея не нравится мне.

Всем плевать.

Мне никто не верит.

Ибо – кому же не хочется сниматься на TV?

А ну быстро все уселись на толчок! Камера, мотор!

В этом году людям Джимми (у каждой телепрограммы есть свои «люди» – и у Киммела они необыкновенно милые) несколько раз задавали вопрос, быть ли мне гостьей его шоу.

– Они хотят, чтобы ты снялась у Киммела.

Мой рекламный агент, Крис, разговаривает со мной. Мы общаемся по телефону. И это мне, считай, повезло, поскольку за физическое нападение полагается тюремный срок.

– Ты имеешь в виду, – напряженно говорю я, – в программе «Джимми Киммел в прямом эфире»…

– Ага!

Его голос звучит беззаботно. Непринужденно. Но он знает.

Он знает, как я отношусь к публичности. Он знает, как я отношусь к интервью. Он знает, как я отношусь к интервью на TV. И особенно хорошо он знает, как я отношусь к прямому эфиру на TV.

Знаете, что случается в прямом эфире?

В прямом эфире случается голая грудь Дженет Джексон на Суперкубке. В прямом эфире случается Адель Дазим[14]. В прямом эфире случается президент Эл Гор[15].

Знаете, что еще происходит в прямом эфире?

Шонда идет здороваться с Джимми и вместо того, чтобы идти, как нормальный человек, спотыкается о собственные ноги, падает и разбивает голову об угол стола Джимми. Спинномозговая жидкость вытекает, а она лежит, дергаясь, на полу, с платьем, задравшимся до талии, являя свой двойной комплект утягивающего белья Spanx аудитории всей Америки.

Шонда под жаркими прожекторами студии, замученная нервами, потеет так обильно, что водяные цунами катятся по ее лицу в том же отвратительном, но завораживающем стиле, что и автокатастрофа, от которой никто не может отвести взгляд, – пока наконец, обезвоженная, не сваливается на пол перед столом Джимми.

Шонда делает то, что сделала я во время своего поступления в Пенсильванский университет, когда тучный старый распорядитель сказал: «Я не собираюсь вешать вам лапшу на уши по поводу нашего учебного заведения…» Что я сделала? А сделала я вот что: окруженная толпой детишек из частных школ, светловолосых и с иголочки одетых, разразилась громким неудержимым подхрюкивающим и подвывающим хохотом.

Нет необходимости говорить, что я не училась в Пенсильванском университете. Не ухмыляйтесь! Я поступила. Но учиться там не смогла. Один из этих богатеньких блондинчиков потом увидел меня в кампусе и рассказал всем, абсолютно всем об этом подхрюкивающем и подвывающем хохоте. Я так делаю, когда нервничаю. Так что представьте себе, как это может быть, когда я экстремально нервничаю. В прямом эфире. С Джимми.

Шонда, разражающаяся громким неудержимым подхрюкивающим и подвывающим хохотом при первой же шутке Джимми. Хохот и фырканье становятся все громче, и громче, и громче. Истеричный и абсурдный хохот, который НЕВОЗМОЖНО ОСТАНОВИТЬ, который нет ни малейшего шанса остановить, который заставляет меня взвизгивать от смеха, все громче и громче, все сильнее и сильнее – пока не начнется икота.

От икоты можно умереть. Взаправду. Я – врач-шарлатан, который пишет шарлатанские медицинские истории для TV, так что я знаю, о чем говорю. И я говорю вам: мы убили мать Мередит икотой, и это может случиться со мной. Я могла бы дохохотаться до икоты и доикаться до смерти. Я могла бы УМЕРЕТЬ в прямом эфире. Буквально умереть. Вы хотите, чтобы я так поступила с Джимми? Вы хотите, чтобы я сделала Джимми убийцей гостьи его программы? Думаю, вряд ли.

Знаете, чего еще вы не хотите видеть?

Как у Шонды от страха спонтанно вылетает сопля из носа.

Сопли от страха.

И хватит об этом.

Все это могло бы случиться, если бы мне пришлось сниматься в прямом эфире. И все это – не хорошо. Все это плохо. О-о-очень плохо.

Думаете, я преувеличиваю или пытаюсь вас насмешить?

Сопли от страха – это, по-вашему, смешно? Закройте глаза и представьте, как у вас из носа текут сопли на виду у двенадцати миллионов людей. Это не смешно. Совсем не смешно.

Ладно. Сопли от страха у меня не текли никогда. Но я из тех людей, у которых МОГУТ потечь сопли от страха. Это случилось бы со мной. Просто потому, что это было бы чудовищно. Вот так вселенная любит со мной обращаться, учить меня, держать в рамках.

Я – та девушка, у которой трескаются по шву брюки, и она не замечает сквозняка.

Я – та женщина, которая забывает срезать ценник с платья и ходит с ним, прилипшим к спине, так что в течение всего званого ужина все видят не только то, сколько я на него потратила, но и КАКОГО Я РАЗМЕРА.

Я – та, кто проливает и просыпает.

Кто спотыкается.

Кто роняет.

Как-то раз я случайно запустила куриную кость в полет через весь зал на весьма элегантной коктейльной вечеринке, пытаясь донести до собеседника свою точку зрения.

Вы меня услышали?


Я ЗАПУСТИЛА КУРИНУЮ КОСТЬ В ПОЛЕТ ЧЕРЕЗ ВЕСЬ ЗАЛ НА КОКТЕЙЛЬНОЙ ВЕЧЕРИНКЕ.

Пока все пялились на птичью конечность на белом ковре, я сделала вид, что тут совершенно ни при чем. Это не придуманная история.

Меня нельзя никуда водить.

И совершенно точно меня нельзя вести туда, где передача снимается вживую на глазах миллионов людей. Потому что если в природе бывают сопли от страха, то У МЕНЯ ОНИ НЕПРЕМЕННО БУДУТ.

И Крис это знает. Он знает, что́ может случиться в прямом эфире TV. Он знает, как я отношусь к прямому эфиру TV.

Вот только ему это до лампочки.

У него нет времени на сопли от страха. Он пытается помочь мне построить карьеру.

Против моей воли.

За эти годы всякий раз, когда люди Киммела просили меня быть гостьей в его шоу, я говорила «нет».

И «нет».

И «нет».

Я не говорю людям Киммела, что говорю «нет» потому, что прямой эфир – это минное поле. Я не говорю им, что я говорю «нет» из боязни, что могу случайно удружить Джимми «ниплгейт» а-ля Дженет Джексон. Или опи́сать его диван, как перевозбужденный щенок. Или пропахать лицом пол, даже не успев дойти до этого дивана. Или умереть. Я ничего не говорю ни о чем таком.

Потому что я леди, прах его побери!

Я просто говорю «нет».

Люди Киммела так милы! Когда я вижу их на мероприятиях ABC, они улыбаются мне, в то время как с моего каменного лица на них взирают вращающиеся глазные яблоки.

А потом я шаркаю к шведскому столу, чтобы прикрыть свой стресс слоем еды.

Я совершенно уверена, что супермилые люди Киммела считают меня большой задницей.

Мой рекламный агент Крис не считает меня задницей. Он считает меня занозой в заднице. Для него я – Сизифов камень, который он уже не один год толкает в гору. И все же он верит. Он продолжает надеяться.

Он не дает надежде умереть.

Он использует кодовые слова. Кодовые слова, на которые, как мы оба знаем, я просто не могу ответить «нет». Они хотят часовую специальную программу по «Скандалу». Вечером показа заключительной серии. ABC в восторге. И сейчас для меня и ABC наступил этакий тонкий момент. Так что я должна быть командным игроком. Если я скажу «нет», то не буду хорошим командным игроком. И весь этот «спортивный треп» пропадет ни за грош.

Видите ли, как раз сейчас идут переговоры о моем следующем контракте.

Вы понимаете, о чем я?

«Спортивный треп» должен что-то ЗНАЧИТЬ.

Мы вместе висим на телефоне. Я молчу. Я надеюсь, что он уловит намек, повесит трубку, позвонит на ABC и скажет, что я заболела чумой. Это могло бы случиться. Я могла бы заболеть чумой. Я уже чувствую, как она начинается.

Крис не вешает трубку. Он никогда не вешает трубку.

Он молчит.

Он ждет, пока я высунусь из норы. Это соревнование, которое мы часто устраиваем. Наконец, как всегда, я не выдерживаю первая.

– Я не хочу сниматься на телевидении. Никогда, – напоминаю я ему. – Никогда. Никогда. Ни по какой причине. Никому не нужно меня видеть. Зачем кому-то меня видеть, если можно посмотреть на Керри Вашингтон?

Я истово в это верю. Вы видели Керри Вашингтон? Керри Вашингтон – нечто необыкновенное.

– Керри Вашингтон только что родила, – напоминает мне Крис.

Верно. Керри с полным на то правом получила такой необходимый ей отпуск для формирования уз с ребенком. Как мать, я солидарна с ней в этом вопросе. Проклятье!

– Тогда Тони! Или Беллами! Беллами восхитительна!

Я начинаю называть имена актеров «Скандала». Крис набирает побольше воздуху. А потом перечисляет все причины, по которым мне следовало бы появиться на TV. Эти причины не имеют для меня никакого смысла. Он мог бы с тем же успехом говорить по-немецки. Потому что я не говорю по-немецки. Или на том реально крутом койсанском языке Намибии, который похож на серию щелчков.

– Я ни черта не понимаю, что ты там говоришь! – завываю я. – На кой мне черт быть более узнаваемой? Это прямая противоположность тому, чем я хочу быть! Сделай так, чтобы этого не было!

Вероятно, Крис сейчас как раз прикидывает, что бы его больше удовлетворило – сшить костюм из моей кожи или просто разбросать обрубки моего мертвого тела по океану.

Может быть, он просто подумывает отрубить мне ногу, как в «Мизери» Стивена Кинга.

Я не стала бы его винить. Я бы стала с ним драться, но не стала бы винить. В смысле – ведь я же на него ору. Я действительно истерически ору на него. Страх одолевает меня. Я теряю самообладание. Я чувствую, что теряю самообладание, и какая-то часть меня тоже хочет отрубить мне ногу. Потому что, чувак, когда ты становишься человеком, каким-то боком причастным к власти, ни в коем случае не становись человеком, который орет. Пусть даже в приступе истерического страха.

То, что ты можешь делать, находясь на нижней ступеньке лестницы, меняется по мере подъема по ней. На вершине этой лестницы многое из того, что ты позволяла себе раньше, делает тебя задницей. Я веду себя как задница. Очень напуганная и очень стеснительная задница.