Год, когда я всему говорила ДА

По мере продвижения года «Да» я начинаю выпутывать свой разум из истории о том, что мы – два утенка, что у нас импринтинг. Потому что это не так. Я знаю, что это не так. Потому что я лежала ночью без сна. В панике.

Он переедет сюда? Ко мне? И с детьми? Будет жить здесь? Со мной?

Мне придется все время с ним разговаривать. Видеть его каждый день. Осознавать его. Отдавать ему еще больше своей энергии и сосредоточенности. Мне и сейчас невероятно трудно вписать его. И это вовсе не оскорбление. Это правда. Все свое свободное время я провожу с детьми, потом идут друзья, потом родственники. Еще есть определенное количество времени наедине с собой, которой необходимо мне просто для того, чтобы иметь «мозговое пространство» для творчества, то время, что я называю проведенным в психологической кладовке. Я уже оторвала по кусочку времени от каждого, чтобы видеться с ним.

Он мягко предлагает:

– Я могу просто быть рядом, пока ты пишешь. Нам не обязательно разговаривать. Я просто хочу быть с тобой.

Мы с вами теперь уже близкие друзья, читатели. Так что вы знаете, как я отношусь к сочинительству.

Сочинительство – это гул. Сочинительство – это укладка рельсов. Сочинительство – это кайф.

А теперь вообразите, что этот гул, этот кайф, эти рельсы, которые нужно уложить, находятся за дверью. А эта дверь в пяти милях от вас. Эти пять миль – просто… написание чепухи, дуракаваляние, попытки придумать идею, блуждания по Интернету и надежда, черт возьми, отвлекаться не настолько, чтобы сдаться.

Знаете, что еще хуже? Эти пять миль вымощены брауни, капкейками, эпизодами «Игры престолов», Идрисом Эльбой[58], желающим поговорить только с тобой, и очень хорошими романами, которые еще не прочитаны.

Всякий раз когда я сажусь писать, мне приходится мысленно пробегать все эти пять миль мимо всего этого, чтобы добраться до заветной двери. Это долгая, трудная пятимильная пробежка. Иногда я добираюсь до этой двери почти умирающая.

Вот почему мне приходится продолжать это делать.

Чем чаще я пробегаю эти пять миль, тем лучше становится моя форма, а чем лучше становится моя форма, тем легче дается пробежка. И тем менее свежей и возбуждающей кажется вся эта хрень на обочине дороги. В смысле сколько времени она уже там валяется? Что еще важнее, набирая все лучшую форму, я могу бежать быстрее. А чем быстрее я бегу, тем быстрее мне удается добраться до этой двери.

К вам это тоже относится, собратья-писатели.

Когда каждый день садишься работать, становится все легче и легче подключаться к этому творческому пространству внутри разума.

Чем быстрее у меня получается добраться до этой двери, тем быстрее я могу добраться до хорошего.

За этой дверью – хорошее.

Так что когда я добираюсь до этой двери и распахиваю ее… вот тогда щелкает моя креативность, и то особенное местечко в моем мозгу начинает работать, и я перехожу от усилий к экзальтации и вдруг уже могу писать бесконечно, и во веки веков, вечно, вечно, веч…

И тут кто-то открывает дверь и спрашивает, хочу ли я кофе или воды, – и я опять ЗА ПЯТЬ МИЛЬ от двери.

Я скрежещу зубами, пытаюсь улыбаться и говорить: «Нет, спасибо, видишь, у меня здесь уже есть И кофе, И вода, вот прямо здесь». А потом начинаю заново бежать эти пять миль.

Это происходит приблизительно по тридцать пять раз в день в офисе.

Кто-то выключает мой гул. И всегда по веской причине. Но мне все равно приходится подпихивать под себя ладони, чтобы избежать обвинений в убийствах, которые сейчас совершаются в параллельной вселенной.

Вообразите, что это происходит дома, милые читатели. С человеком, который любит вас и вовсе не хотел вас беспокоить.

Мне нет нужды это воображать. Я и так слишком хорошо это знаю.

У меня есть дети. Любая работающая мать это знает. Но одно дело – если это они затыкают мой гул. Я бы с готовностью скрипела зубами и улыбалась им весь день. Ради них я встала бы перед мчащимся автобусом. Они – мои дети.

Я пытаюсь вообразить, что это не мои дети. Я пытаюсь вообразить, как по доброй воле добавляю в эту мешанину его.

Зачем мне так поступать с собой? С ним?

Появляется ощущение, что я загнана в ловушку. В клетку. Я знаю, знаю. Теперь я кажусь монстром. Кто-то любит тебя настолько сильно, что хочет быть с тобой, Шонда! В чем твоя проблема? Я просто тебя не понимаю!

Знаете, кто меня понимает? Кто сочувствует мне в этом вопросе?

Кристина Янг.

Я подарила ей свое двойственное отношение к браку. Я подарила ей свою страсть к работе. Я подарила ей свою любовь к чему-то большему, чем мои романтические чувства. К чему-то, что притягивает ее сильнее, чем любой мужчина, – к творческому гению, вечно не дающемуся в руки, которого она никогда не перестает пытаться поймать.

Ее истинная любовь? Родственная душа? Ее СДДД?

Хирургия.

Зачем выходить замуж за мужчину, когда можно получить шоколадную фабрику?

Он меня любит. Я люблю его. И все же. Я не могу вообразить, как стану отдавать ему еще больше внимания. Я пытаюсь. Я просто не могу это вообразить.

Наконец я высказываюсь. И говорю, что хочу отложить не просто свадьбу, но и любые разговоры о свадьбе.

Надолго ли?

На один полный год.


Не сказать, что это воспринимается хорошо. Но он соглашается. Потому что он на самом деле фантастический, добрый и понимающий человек. Это я по-прежнему на грани. Потому что знаю, что это не то. Я знаю, что откладываю настоящий разговор.

В году «Да» это «да» – самое трудное «да».

«Скажи «да», – говорю я себе. – Скажи «да» своей истине».

Я разговариваю со своим кругом «вместе до смерти». Они серьезны. Озабочены. Но поддерживают меня. Мое племя за меня горой.

Поэтому я делаю это. Говорю. Ему. Ему в лицо. Впервые.

– Я не хочу выходить замуж. Возможно, я никогда не захочу замуж. Я совершенно уверена, что абсолютно никогда не захочу выходить замуж. Ну… Может быть, когда Беккетт окончит колледж. Или когда мне будет семьдесят пять.

Он поражен. И у него есть полное право.

Он хочет знать почему.

Я говорю. Долго. О традиционных причинах брака, больше не существующих для независимой женщины. О том, что брак – это клочок бумаги, обязывающий контракт, используемый для защиты собственности и активов, и что часто он правомерно применяется для защиты прав женщин, если они воспитывают детей и оказываются брошенными без всякого дохода. Брак – это финансовое партнерство. Брак не имеет ничего общего с любовью. Любовь – это выбор, который мы делаем каждый день. Романтическая любовь как путь к браку – сравнительно новая концепция, говорю я ему. И глупая притом.

Я говорю ему, что не хочу развода. Никогда.

Я говорю ему, что видела великолепное, фантастическое сочетание брака и романтической любви, совсем близко и своими глазами, на примере моих родителей и в силу этого знаю, как выглядят брак вкупе с долговечной любовью и сколько это требует труда.

Делаю глубокий вдох и говорю ему, что моя первая любовь – это творчество. Творчество и я – СДДД. Я говорю ему, что мой колодец энергии имеет ограниченную глубину и что я с радостью вливаю эту энергию в сочинительство и воспитание моих дочерей и поэтому никогда не буду вливать эту энергию в семейную жизнь в тех объемах, которые он, как я знаю из наших разговоров, воображает в своем будущем браке.

Я говорю ему, что он будет обижаться на меня, и эта обида перерастет в ненависть, если мы поженимся, и в моей системе приоритетов он не будет выше моей работы. И я не обладаю способностью приглушать творческое начало в своей душе. Не имею такого желания.

Я говорю, давай относиться к этому более богемно. Давай просто позволим любви быть любовью и откажемся от всех определений и ожиданий. Давай перестанем думать о браке как о финишной черте, давай переопределим, что́ для нас значит совместная жизнь. Давай будем свободными, давай не связывать себя правилами.

Я хочу сказать все это.

Я ничего этого не говорю.

Я говорю кое-что из этого. Я не высказываю все подчистую. Потому что он выглядит таким разочарованным. И растерянным.

Он говорит:

– Но… но… Я думал, что ты гораздо более традиционна.

И в этот момент я понимаю: я и есть этот поезд.

Это я – поезд.

Я укладывала рельсы.

Для поезда, который есть я.

Я – история, грохочущая по этим рельсам мимо и пропадающая из виду. Я – ложь. Я сама себя придумала. Я уложила эти рельсы, выстроила эти декорации, я снимала себя на пленку и со свистом подходила к станции. И, боже ты мой, какой же это было прекрасной поездкой! Я выдаю хорошую историю. Я сотворила себя, превратив в то, что он искал.

И это творение имеет мало общего с человеком, которого я каждый день вижу в зеркале.

Я стара. И я люблю лгать.

Кто же знал, что я лгала нам обоим?!

В роли Шонды выступает… Шонда.

Да-да-да.



Вот бы мне сказать вам, что я, спотыкаясь, выбрела из этих отношений, опустошенная и разбитая.

Нет.

Я знаю, я говорила вам: нечего приходить в мою книгу, чтобы судить меня. Но здесь, прямо здесь, на этой странице – можете судить. Я не стану вставать в позу и вышвыривать вас из своей книги. Вы вольны судить.

Смотрите-ка. Что главное в этом большом памятном прорыве, который у меня случился? Который кристаллизовал меня такой, какая я есть, и навеки изменил мою жизнь? Этот прорыв случился только со мной. Это у меня был прорыв. А сломался другой человек. Так что в то время, когда я была занята своими откровениями, ужасная вещь происходила с другим, совершенно замечательным человеком. Может быть, я-то росла и менялась, но я также брала чьи-то мечты и планы на будущее и предавала их огню. То, что ценой моей радости была боль другого человека – это я себе прощу. Когда-нибудь.

Но тогда, в тот день? Когда это закончилось, я не могла ничего этого почувствовать. Все, что я чувствовала, – это… всепоглощающее облегчение. Радость.

Так что, как я и говорила, вы вольны судить. Давайте, займитесь осуждением. Вам же этого хочется. Потому что, должна вам сказать, я не просто ушла из этих отношений…

Я плясала.