Год, когда я всему говорила ДА

– Что?

Вот что я ему говорю.

И мое «что» – не милое, заигрывающее двухсложное, с восходящей к концу интонацией «что-о?». Мое «что» – это плоское ворчливое «ЧТО?!» каменщика, снова берущегося за работу.

Похоже, потенциальный знакомый клиентки ошарашен.

– Я говорю, этот цвет вам идет.

Я перевожу взгляд вниз, на свое платье. Оно цвета берлинской лазури. Я знаю, что это берлинская лазурь, только потому, что Мерил Стрип произнесла захватывающий монолог об этом цвете в фильме «Дьявол носит Prada».

Я люблю Мерил Стрип. Я знаю, что она нравится всем. Но мне она очень нравится. Больше, чем вам. Я люблю Мерил настолько, что, какую бы роль она ни играла, я влюбляюсь с потрохами в ее персонажа. Так что в то время, как многие считают, что «Дьявол носит Prada» – фильм о мерзопакостной начальнице, я знаю, что они не правы. Для меня ясно, что он освещает вопрос о том, как трудно найти хорошего помощника. Кстати говоря, а сама Мерил? Наверняка она знает, как надо принимать комплименты. Бери пример с Мерил и берлинской лазури.

Я на самом деле усиленно думала обо всем этом, когда стояла в лифте с тем мужчиной. С этим желающим познакомиться с клиенткой. Теперь понятно, почему мне так трудно дается светская болтовня?

Но мое платье – цвета берлинской лазури, и оно ему нравится. Ему нравится видеть его на мне.

Погодите-ка!

Он сказал, что оно ему понравилось.

И до меня доходит, что вот она. Она случилась. Моя возможность.

Скажи это. Просто скажи «спасибо». А потом улыбнись. И больше ничего не говори. Не присовокупляй ни слов извинения, ни угрызений совести из-за того, что тебе хватило наглости надеть платье, которое может кому-то понравиться. Просто стой в лифте, уверенная и смелая. Как будто ты тоже думаешь, что этот цвет тебе идет.

– Спасибо, – отвечаю я.

Хорошо. Улыбнись, Шонда. Заткнись, Шонда.

Я заставляю себя улыбнуться. И тут все идет наперекосяк.

То ли во рту у меня становится слишком сухо, то ли я нервничаю, то ли настолько полна решимости сделать все правильно, что моя улыбка получается… ну, пугающей.

Как улыбка Буффало Билла. Не ковбоя Буффало Билла. Буффало Билла из «Молчания ягнят», который заставлял тебя «мазаться мазью, а не то снова будешь облита водой из шланга».

Такая улыбка. Ужасающая, растянутая, омерзительная клоунская маска – вот что он, должно быть, видит, потому что теперь этот милый мужчина, который, вполне вероятно, секундой раньше флиртовал со мной, вжимается в угол лифта подальше от меня, словно я – зомби, который хочет сожрать его лицо.

И вместо того чтобы так это и оставить…

Вместо того чтобы решить про себя, «что ж, в следующий раз сделай это получше»…

Вместо того чтобы позволить куриной кости остаться куриной костью, я пытаюсь объясниться перед этим беднягой.

– Вот был ужас-то, верно? Эта гримаса? Это я так улыбалась. Но я сделала это совершенно неправильно, потому что, видите ли, я теперь говорю «да» комплиментам, но еще не привыкла к ним, и вы для меня вроде как первый, пробный случай, и я не ожидала ничего такого здесь, в лифте, понимаете, ха-ха, так что, когда вы так мило похвалили этот цвет, кстати, это берлинская лазурь, я просто вроде как…

ДЗЫНЬ.

И двери разъезжаются, и этот очень милый мужчина, которому понравилось, как смотрится на мне этот цвет, со всех ног бросается спасаться от безумной женщины в лифте. К чести моей, я не гонюсь за ним, продолжая попытки объясниться. Поверьте, мне этого хочется. Но я не могу. Я иду к своему гинекологу.

Доктору Шейн нужно повидаться с моей клиенткой.

Полчаса спустя доктор Шейн (ну, я зову ее Конни, потому что, по моим же словам, я должна звать по имени любого человека, который получает доступ внутрь меня), Конни копошится между моими бедрами. Мои ступни упираются в держатели. Вот сейчас она орудует своей зеркальной штукой и в эту минуту светит мне прямо в веджейджей, бог его знает что разглядывая. Может быть, найдет там мое достоинство.

– У вас прекрасная матка! – восклицает Конни.

Я подтягиваюсь, опираясь на локти, и смотрю на нее.

– Спасибо, Конни, – говорю я и улыбаюсь. И больше ничего не говорю.

Не то чтобы я хвастаюсь или еще что-то, но вот так это делается, девочки!

Да-да-да.



По мере того как катятся мимо недели, это упражнение – сказать «спасибо», улыбнуться и заткнуться – дается все легче. Нужна некоторая практика, но я постепенно осваиваюсь.

Поблагодарить, улыбнуться, заткнуться.

Что же происходит, когда я даю себе разрешение просто выслушать комплимент, не извиняться, не отмахиваться и не отрицать?

Я начинаю ценить комплименты.


Комплименты, оказывается, что-то для меня значат.

А знаете, что еще важнее? Факт, что кто-то потратил свое драгоценное время на то, чтобы сделать мне комплимент, что-то для меня значит.

Никто не обязан делать комплименты.

Люди делают это по доброте душевной.

Они делают это, потому что сами так хотят.

Они делают это, потому что верят в произносимый ими комплимент.

Так что, когда вы отрицаете чей-то комплимент, вы говорите человеку, что он не прав. Вы говорите ему, что он зря потратил свое время. Вы подвергаете сомнению его вкус и суждения.

Вы его оскорбляете.

Если кто-то хочет сделать вам комплименты – пусть делает.

Но этого недостаточно. Это, как я начинаю понимать, даже не главное.

Это как поза Чудо-женщины.

Поблагодарить, улыбнуться, заткнуться – это хорошо. Это полезно для вас.

Но это только поза.

Это «притворяйся, пока не поверишь».

Это не настоящее.

Я могу простоять в позе Чудо-женщины весь день напролет, но это не сделает меня Чудо-женщиной. Потому что, убрав руки с бедер и живя дальше, Чудо-женщина никогда не говорила подруге: «Да нет, блин, какая там я героиня! Это спасение мира – чистая удача. Я почти ничего не сделала. В смысле, если бы у меня не было лассо и вот этих вот браслетов, я бы совершенно растерялась… Я имею в виду, я же всего лишь амазонка ростом метр восемьдесят, у которой есть мечта».

Чудо-женщина убила бы эту версию себя. Она расплющила бы это кроткое благочестивое позорище своим невидимым самолетом.

Чудо-женщина не притворяется.

Чудо-женщина – это целая наука крути.

Есть такое слово.

Круть.

Я знаю, что такое слово есть, потому что только что дважды набрала его на клавиатуре, и когда мой компьютер спросил, что я хочу сделать – «пропустить» его или «добавить в словарь», я выбрала «добавить в словарь». Слово, которое есть в словаре, – это определенно существующее слово.

Круть.

Это настоящее слово. Ну, типа, так говорит словарь.

Круть:

1.

(сущ.) практика осознания собственных достижений и даров, принятия собственных достижений и даров, прославления собственных достижений и даров. 2. (сущ.) умение жить своей жизнью с куражом. КУРАЖ (сущ.) состояние бытия, которое включает любовь к себе, «я такой проснулась» и наплевательское отношение ко всему, что думают о тебе другие. Термин впервые употреблен Уильямом Шекспиром.



Чудо-женщина не притворяется. Чудо-женщина настроена серьезно. Чудо-женщина – сплошь кураж и круть.

Сделайте комплимент Чудо-женщине – и она вся такая: «Ага, я героиня. Ага, я спасла мир. Что дальше?»

Чудо-женщину не волнует, что ее подруга огорчится. Чудо-женщину не беспокоит, что люди подумают, что она считает себя лучше них.

Потому что – догадайтесь что?

Когда дело доходит до владения лассо и волшебными браслетами и полетов на невидимом самолете, Чудо-женщина действительно лучше всех. Она же хренова Чудо-женщина. Вы ее сапоги видели?

Если Серена Уильямс говорит репортеру что-то вроде «лучшей теннисистки, чем я, вы в жизни не увидите», я готова спорить – ее не беспокоит, что люди подумают, что она считает себя лучшей теннисисткой, чем они. Потому что она – СЕРЕНА УИЛЬЯМС.

Это кураж. Это круть.

Хотите еще примеров?

Как думаете, Опра не знает, что она – лучшая в истории ведущая телешоу? Думаете, она не спит по ночам, беспокоясь о том, что люди думают, что она считает себя лучшей? Как бы не так! И Одра Макдональд со своими рекордными шестью премиями «Тони» наверняка не нервничает на репетиции из-за того, что кто-то подумает, будто она считает себя лучшей бродвейской исполнительницей, верно?

Мне кажется, что Джулия Чайлд куражилась напропалую.