Гимназистка

Глава 3




Оленьку Хомякову, жизнерадостную голубоглазую девицу с толстенной пшеничной косой, вряд ли бы взяли в разведку. Не потому, что она не имела второй ипостаси, как раз наоборот, с этим все обстояло прекрасно, во всяком случае, по ее словам, а вот с умением держать язык за зубами — нет. Владимир Викентьевич успел ей сообщить, что я ничегошеньки не помню, поэтому подруга старательно заполняла пустующие места нужными и ненужными сведениями. Так, я почти одновременно узнала, что учитель по географии — зверь, хотя и без второй ипостаси, но по внутренней сущности — гибрид между змеей и ехидной, а чтобы купить апельсин, Оленьке пришлось оббегать половину Ильинска. Ильинск — это город, в котором мы находились. Как ни странно, я была уверена, что одна из лучших гимназий, о которой столь пафосно говорила отказавшаяся от меня недобабушка, столичная, а поди ж ты, нет. Наверное, на столичную у Рысьиных денег не хватило, вот и выбрали лучшее среди худшего или худшее среди лучшего, или, как вариант, самое недорогое среди лучшего. Или просто на меня решили не тратиться, посчитав ненужным балластом.

Старательно обходя тему смерти моей мамы, о которой Оленька упомянула лишь в начале появления и не смогла сдержать слез, она почти непрерывно болтала, перескакивая с одной темы на другую, и выставляла на тумбочку кучу разнообразных горшочков снеди, призванных накормить не меньше чем полный гимназический класс, о чем я не преминула заметить.

— Скажешь тоже, — хихикнула Оленька, заправив непокорную выбившуюся кудряшку за ухо, — нашим это на один зубок. Так только размяться, и все. Да и то только Строговой.

— А Строгова?..

— О, — мечтательно протянула Оленька, — Строгова такая… — Она обрисовала руками силуэт, больше всего похожий на бурого медведя в преддверии спячки, когда тот полностью набрал жировые запасы на долгую сонную зиму. — Ее ни с кем не перепутать. Сама увидишь.

— Если увижу.

— А почему нет? Владимир Викентьевич сказал, что Рысьины твое обучение оплатили. Деньги гимназия никогда не возвращает, это в договоре прописано. Не хочешь же ты подарить деньги Булочке?

Оленька возмущенно посмотрела, набрала в ложку какую-то кашу и ловко засунула ее в рот не ожидавшей такой подставы мне. Все же слишком много времени прошло с тех пор, как я начала есть самостоятельно. И сейчас я открывала рот совсем не для того, чтобы в него что-то положили, поэтому, не дожидаясь следующей порции, невнятно спросила:

— Буфочке?

— Директриса же, — удивленно пояснила Оленька. — Ей жалование платят из наших денег.

Она подготовила еще одну ложку и внимательно смотрела мне в рот, ожидая, когда я его опять необдуманно открою. Но поскольку я уже была настороже, встречи с очередной порцией еды успешно избежала, просто уклонившись в сторону.

— Учителям тоже платят из них же, — напомнила я. — Не надо меня кормить!

— Как это не надо? Владимир Викентьевич сказал, что ты должна хорошо кушать, чтобы набраться сил, — запротестовала Оленька, — так что давай, не увиливай. Тебе еще сегодня к нам перебираться.

— К вам?

— Не будешь же ты жить одна? — она потешно вытаращила глаза и задумчиво положила ложку с кашей себе в рот. К слову, каша была весьма вкусной, с мясом, и если бы мне дали ложку, вполне может быть, что от содержимого этого горшочка уже ничего не осталось бы. — Не переживай, с папенькой согласовано, в мою комнату поставят вторую кровать.

Я опешила.

— Это, конечно, здорово, но, во-первых, я ничегошеньки не помню: ни тебя, ни твою семью, ни учителей…

— Зато я тебя помню. Не буду же я отказываться от подруги только потому, что она меня забыла, — ничтоже сумняшеся заявила Оленька. — Я же тебя помню. Ты вот она, рядом, и ты моя подруга, а значит, я должна тебе помочь вспомнить все.

Говоря, она выразительно размахивала ложкой, потом решила, что та пустой выглядит несолидно, и опять набрала в нее каши, задумчиво отправив ту в свой собственный рот.

— А во-вторых, у вас будут проблемы с кланом Рысьиных, если я вдруг у вас поселюсь.

— Ой, напугали Хомяковых Рысьиными, — весело махнула она рукой и запустила ложку в горшочек. Так, не поняла, кому принесли кашу? — У нас и без того отношения не заладились, когда мой папа мою маму у твоего папы увел.

Не иначе как от неожиданности я отобрала у нее и ложку, и горшочек. Такие известия нужно встречать во всеоружии.

— Твой папа увел невесту у моего? — на всякий случай уточнила я.

Почему-то захотелось увидеть женщину, променявшую фамилию Рысьина на Хомякову. Правда, я почти сразу вспомнила, что фамилия у нее осталась своя, Волкова, но дети-то, дети — Хомяковы, а могли быть Рысьиными. Я даже немного оскорбилась за папу, которого променяли на мелкого грызуна.

— Не совсем так, — возразила Оленька, почувствовавшая мое настроение или просто огорчившаяся тем, что ложку у нее отобрали. — К тому времени твой папа уже разорвал помолвку и вовсю ухаживал за твоей мамой, но Рысьина-старшая не смирилась и делала все, чтобы не допустить ненужного брака и вообще вернуть все как было, поэтому обхаживала Волковых, чтобы те не торопились выдавать дочь замуж. Но тут маме пришлось срочно выходить за папу…

— Почему срочно? — заинтересовалась я.

Не совсем внятно, потому что каша как-то незаметно перекочевывала из горшочка туда, куда Оленька собиралась ее первоначально отправлять, но отвлеклась.

— Потому что Волкову за Хомякова никто бы не выдал, — пояснила подруга. — Но мы же Хомяковы! Мы проберемся всюду, где нас не ждут, и непременно добьемся поставленной цели, — закончила она оптимистично. — Кстати, ты помнишь, что почти помолвлена с моим братом?

— Точно не было такого! — я поперхнулась от неожиданности и комочки каши щедро усеяли белую тумбочку.

Чтобы я вышла замуж за Хомякова? Да никогда! Впрочем, я тут же вспомнила, что среди Хомяковых затесался один Волков, может, о нем речь? Но поскольку все равно ничего не вспоминалось, то и гадать нечего.

— Ну вот, а говоришь, ничего не помнишь, — разочарованно протянула Оленька.

— Это ты сейчас, пользуясь моей амнезией, пыталась меня обмануть? — возмутилась я. — А еще говоришь, подруга. Подруги так не поступают.

Я демонстративно засунула ложку в горшочек и отодвинула подальше. Все равно он уже опустел. Да если бы и не опустел: никакая каша не стоит вливания в дружную хомяковскую семью.

— Это я так, проверить, — ничуть не смутилась Оленька. — Да даже если бы ты вдруг согласилась, что что-то такое могло быть, у брата никакой амнезии нет, он-то точно помнит, что ни о какой помолвке речи не заходило. — Она заглянула в горшочек, тяжело вздохнула и принялась накручивать на палец кончик косы. — С другой стороны, если одна сторона согласна, другую уговаривать намного проще, а мы и без того с тобой как сестры.


Она с надеждой на меня посмотрела, но я ее сразу же разочаровала:

— Я не согласна. Кроме того, я не помню ни тебя, ни твою семью.

— У меня замечательная семья, — гордо сказала она. — Хомяковы — это сила. Вспомнишь. Вот поживешь у нас и вспомнишь.

— У меня есть своя квартира, — не согласилась я. — Почему я должна жить непонятно у кого?

— Лиза, ты не можешь жить одна, — убежденно сказала Оленька. — Да и на что ты будешь жить?

Я задумалась. При слове «деньги» воспоминаний не возникало ровным счетом никаких. Сомневаюсь, что я буду в состоянии хоть что-то заработать, одновременно учась в гимназии. Судя по словам бывшей бабушки, знаниями я не блистала, а сейчас и все, что выучила, благополучно забыла.

— Возможно, мне положена какая-то пенсия? — предположила я. — От военного ведомства?

— Пока ее будешь выбивать, успеешь состариться, — проворчала Оленька. — Лиза, ну прости меня, согласна, это была глупая шутка. — Она полезла обниматься и чуть не уронила меня на кровать, все-таки я не слишком устойчиво сидела, да и противная слабость не желала пока уходить. — Обещаю, больше никогда-никогда.

Она клятвенно приложила руки к груди, вполне себе оформившейся для ее лет шестнадцати-семнадцати. Наверное, и мне столько же. Я ведь до сих пор даже не представляла, ни как выгляжу, ни сколько мне лет.

— Оля, у тебя есть зеркало? — строго спросила я. — А то меня никуда не пускают.

— Конечно. — Она начала вываливать на тумбочку содержимое своих поистине бездонных карманов, и я заподозрила, что в ее случае фамилия полностью отражает внутреннюю суть. К примеру, зачем носить с собой недоеденное яблоко или сломанный карандаш? Но зеркало наконец было найдено, маленькое карманное зеркальце, больше похожее на пудреницу, этакая серебряная коробочка с пышным букетом роз сверху. — Держи.

Из зеркала на меня уставилось совершенно незнакомая бледная девица с огромными темными кругами под глазами. Краше в гроб кладут. Это я невольно повторила вслух.

— Обычно ты выглядишь посимпатичнее, — хихикнула Оленька. — Но Владимир Викентьевич и так тебя лишь чудом с того света вытащил, а остальное восстановится. Главное — вовремя есть и спать.

Она отобрала зеркало, всунула мне в руку невесть откуда взявшийся пирожок и забулькала подозрительной жидкостью из кувшина. Я решила, что собирайся она отравить, сделал бы это уже с кашей, и мужественно откусила немного от пирога, который еще даже не остыл. Ммм… С рисом и грибами, моя любимая начинка. Положительно, в Хомяковых есть что-то хорошее, хотя это что-то — не один из хомяковских сыновей. Я аж глаза прижмурила от наслаждения, поэтому не заметила, когда в палате появился целитель.

— Владимир Викентьевич! — радостно завопила Оленька. — Я забираю Лизу к нам, она согласилась.

Я опять поперхнулась и долго не могла откашляться. Подруга услужливо затарабанила по спине кулачками.

— Я не соглашалась, — наконец выдавила я, утирая выступившие слезы. — Я никого не помню, как я могу к кому-то переезжать?

— Скажите же ей, Владимир Викентьевич, — возмутилась Оленька, — что Лиза не может жить одна.

— Разумеется, не может, Ольга Петровна. Ей требуется присмотр. Целительский присмотр, поэтому она пока поживет у меня, — тоном, не допускающим ни малейших возражений, выдал Владимир Викентьевич. — И не вздумайте отказываться, Елизавета Дмитриевна.

— Как это у вас? — возмутилась Оленька. — У нас. Мы почти родственники, у нас ей будет лучше. А захотите присматривать — приходите в гости.

Выражение «почти родственники» насторожило. Возможно, Оленька Хомякова имела в виду, что мы с ней очень близкие подруги, а возможно, намекала, что от идеи породниться так и не отказалась. Нет, пока я не вспомню хоть что-то, нужно быть как можно более осторожной.

— У меня есть квартира, — напомнила я.

— Кроме где жить, вам, Елизавета Дмитриевна, еще надо что есть. И что вы будете есть в холодной квартире?

— Вот именно! — поддержала его Оленька. — А у нас кухарка такая, что даже Рысьины могут только облизываться.

— У меня тоже есть кухарка, Ольга Петровна, — целитель был непреклонен. — А еще есть знания, которых нет ни у кого в вашей семье.

— Брат проходил курсы первичной медицинской помощи, — продолжила Оленька почти безнадежную борьбу.

— Елизавете Дмитриевне первичная медицинская помощь не нужна. Ей требуется серьезная целительская.

— Вы думаете, Владимир Викентьевич, память удастся восстановить? — оживилась я. — На ваш коллега сказал, что это невозможно.

— Память восстановить действительно невозможно. Это подтвердил еще один специалист, запрошенный Военным ведомством. Очень уж они хотят знать, что случилось у вас дома.

— И какая тогда ей нужна целительская помощь?

— У Елизаветы Дмитриевны пока еще очень слаба связь души и тела.

— То есть она может умереть? — испугалась Оленька.

Признаться, я тоже. Жить, ничего не помня, было не слишком комфортно, но в любом случае куда лучше, чем не жить.

— Что вы, Ольга Петровна, разве я это допущу? — возмутился Владимир Викентьевич. — Я не для этого Елизавету Дмитриевну вытаскивал. Но все же укрепляющие процедуры ей не помешают.

Это была чистая победа. Оленька сдулась, голубые глазки потухли в преддверии поражения, но она все же нашла в себе силы предложить:

— Мы будем возить ее к вам, когда скажете.

— Зачем же подвергать пациента ненужной тряске? К тому же я живу совсем рядом с гимназией и Елизавете Дмитриевне не придется долго добираться.

Оленька окончательно потухла, но и меня не порадовали слова Владимира Викентьевича.