Гимназистка

— Тем более что Фаина Алексеевна разрешила, — насмешливо бросил Владимир Викентьевич.

— Нам не нужно разрешение Фаины Алексеевны, — прошипел в ответ Рысьин. — Она глава клана по недоразумению. И недоразумение уже несколько затянулось.

— Разве? — Целитель картинно приподнял брови в деланом удивлении. — А мне казалось, что она глава клана как самый сильный его представитель.

— Вот именно что казалось, — презрительно бросил Рысьин. — Просто женщины традиционно сильнее в подковёрных интригах. Лизанька, собирайтесь. Наша семья принимает на себя ответственность за вас и ваше будущее.

— К моему глубокому сожалению я вынуждена отказаться. Дело в том, что я у вас не буду чувствовать себя в безопасности.

— У нас? — удивился Рысьин. — Вы шутите, Лизанька? Наш дом защищён куда лучше звягинского. Можно сказать, несоизмеримо лучше. На чём на чём, а на безопасности мы не экономим. И если вы так беспокоитесь за себя, можем даже выделить охранника.

— Юрия Александровича? — ехидно уточнил Владимир Викентьевич. — Боюсь, Елизавета Дмитриевна будет против, у них отношения не складываются в последнее время.

— Временная размолвка. Обычное дело между любящими сердцами, — уверенно возразил Рысьин. — Если они будут жить в одном доме, отношения сразу наладятся.

Похоже, он считает меня идиоткой. Но наверняка Та Лиза давала для этого все основания. Но я-то не она.

— Я вам весьма благодарна, Александр Николаевич, за ваше щедрое предложение, но воспользоваться им не могу. К тому же за Юрия Александровича я не планирую выходить замуж.

— А за кого планируете? — подозрительно спросил он, явно намекая на Хомякова.

— Ни за кого не планирую. Я ещё недостаточно взрослая, чтобы вообще думать о браке.

— Помилуйте, Лизанька, — вытаращился он на меня, — когда еще думать о браке, как не в вашем возрасте? Самый подходящий. Это Фаине Алексеевне уже можно про это не думать, ей самое время думать о богах, хе-хе, если вы понимаете, о чём я.

Думать о богах мне не хотелось, более того — не хотелось думать вообще, поскольку внезапно я ощутила дикую усталость, которая связывала и тело, и мысли и оставляла одно-единственное желание — спать. Внезапно крылья носа Александра Николаевича дёрнулись, словно он к чему-то принюхивался, а сам он уставился на меня довольно-таки возмущённо. Интересно, у оборотней нюх в человеческом облике лучше, чем у обычного человека, и если да, что такого унюхал Рысьин? Можно ли вообще унюхать вмешательство бога? Или то, что рядом со мной был представитель другого клана? Наверное, в его представлении я вся пропахла Хомяковыми. Не самый приятный запах для Рысьиных. Или, напротив, хищников привлекает запах возможной жертвы? Хотя… В дуэли между Рысьиным и Хомяковым победил Хомяков, поэтому кто тут жертва, однозначно не скажешь.

— Не думаю, что Фаина Алексеевна нуждается в вашем мнении, о чём ей думать, — холодно заметил Владимир Викентьевич.

— Донесёте ей, да, Звягинцев? — окрысился Александр Николаевич, становясь похожим на мелкого агрессивного грызуна. Ох, измельчали Рысьины, как я погляжу. Этак скоро придётся их в Крысиных переименовывать. — Ну и доносите. Не боюсь ни вас, ни вашу княгиню.

— Помилуйте, Александр Николаевич, она и ваша княгиня, честно получившая своё место, как бы вам ни хотелось доказать обратное.

— Ещё скажите, что она — самый достойный представитель клана.

— И скажу.

— И поэтому Лизанька живёт сейчас у вас на положении бедной родственницы, а не со своей бабушкой? — победно спросил Рысьин. — Бабушка вышвырнула несоответствующую внучку из клана и даже не задумалась.

— А вы хотите подобрать и обогреть? — поинтересовалась я, невинно похлопав ресницами, чтобы собеседник не заподозрил издёвку.

— Разумеется, милая. Рысьины своих не бросают, что бы там ни думали некоторые дорвавшиеся до власти представительницы клана. А вы — наша, рысьинская.

Он гордо вскинул голову и расправил плечи, наверняка представляя себя истинным князем или, как вариант, позируя в мыслях для памятника. Памятник получился бы великолепный. Особенно конный. Особенно во втором облике. Воинственно сидящий на седле рысь с распушёнными усами и эффектно торчащим хвостом. Или не особо эффектно: все же хвосты рысям достались в несколько урезанном варианте.

— Спасибо за ваше предложение, Александр Николаевич. Я непременно его обдумаю, — решила я прекратить этот фарс.

— Да что тут думать? — удивился он. — Собираете вещи да переезжаете к нам. Впрочем, можете и не собирать: мы вам купим всё новое. Поехали, Лизанька, прямо сейчас поехали.

Он попытался меня по-отечески приобнять, но я увернулась, пусть и несколько неловко. Желание куда-нибудь прилечь становилось невыносимым и сковывало движения, если не полностью, то довольно сильно.

— Прямо сейчас, Александр Николаевич, я иду спать. Я очень устала за сегодня. Всего хорошего.

— Как спать? Без ужина? Владимир Викентьевич, что вы с бедной девочкой сегодня делали? — обрушился Рысьин на целителя. — Это прямое нарушение вашего целительского долга. И опекунского.

От него разило возмущением, от целителя — уверенностью в своей правоте и силах. А я решила, что они и без меня разберутся, тем более что сказала чистую правду: я настолько вымоталась, что казалось — положу голову на подушку и усну сразу. Мысли о несделанной домашней работе на завтра я успешно поборола, решив, что встану пораньше и непременно всё сделаю. Наверное. Но сейчас я точно ничего не смогу сделать: мысли в голове путались, а глаза закрывались.

Раздевалась я, особо не замечаю, что делаю, в постель залезла со смесью облегчения с наслаждением. Прижалась к подушке, но уснуть не успела — прибежала горничная с куском пирога и стаканом горячего молока.

— Завтра, всё завтра, — бросила я ей, не открывая глаз.

— Владимир Викентьевич сказал, что вам непременно нужно поесть перед сном.

Я приоткрыла один глаз. Горничная стояла с таким лицом, что не возникало ни малейшего сомнения: спать не даст, пока предписание целителя не будет выполнено от и до. Я со вздохом села. Второй глаз упорно не открывался, но мне и одного вполне хватало. Что там одного: я и с закрытыми глазами не промазала бы мимо рта. Я механически жевала, запивая молоком, желая только одного — чтобы еда закончилась как можно быстрее. Кусок пирога был не слишком большим, так что моё желание вскоре удовлетворилось. Я вручила пустой стакан горничной и рухнула на подушку, почти сразу провалившись в сон.

Проснулась я посреди ночи от того, что запуталась в ночной сорочке, которая внезапно оказалась просто огромной. С трудом из неё выбравшись, я уютно свернулась клубком поверх одеяла в надежде доспать оставшиеся часы. Я свернулась клубком?!! В испуге я подпрыгнула… на всех четырёх лапах… покрытых блестящим пушистым мехом. Мама дорогая! Я закрутилась волчком, пытаясь одновременно рассмотреть себя со всех сторон. Рассмотреть не получалось, но одно было бесспорно: выгляжу я сейчас совсем не как человек, вряд ли люди ходят на четырёх конечностях, зарастают мехом и имеют сзади короткий хвост. В голове метались панические мысли о том, что вечерний пирог наверняка был с добавками и Владимир Викентьевич избавился от меня довольно элегантно: убить не убил, но из игры вывел наверняка. Но я-то не хочу быть пушистой неведомой зверушкой, я хочу быть человеком. Уверенно хочу. И словно в ответ на моё желание шерсть начала втягиваться, конечности — удлиняться, терять похожесть на звериные и становиться уже человеческими руками и ногами. Заняло это миг, боли не было, лишь странные ощущения, похожие на щекотку, скорее приятную. Я недоверчиво повертела перед глазами рукой. Она была привычной, и вообще никаких следов от недавнего превращения не наблюдалось, пусть и видела в темноте я куда хуже, чем пару мгновений назад. Подскочив с кровати, я подошла к зеркалу, но и там не заметила ничего отличающегося от своего обычного вида: ни островков шерсти, ни хвоста на попе, ни самых крошечных кисточек на ушах. Мой вид был совершенно нормальным, во всяком случае — для этого мира. Мне даже подумалось, что звериный облик мне просто пригрезился со сна, но нет — ночная сорочка лежала комом на кровати и хранила отпечаток чего-то большого, не так давно примявшего её сверху. Я же была абсолютно голой.

Сразу вспомнился разговор с Велесом и его уверенное: «Рысь». Получается, я тоже оборотень? Я села на кровать как была и запустила руки в волосы. Хорошо это или плохо в моём положении? Не смогут ли теперь Рысьины прибрать меня к рукам на законных основаниях? И вообще, смогу ли я обратиться ещё раз, ведь, как ни крути, оборот произошёл вне моего желания, да и вообще вне сознания. Раз — и проснулась с пушистой попой. Хорошо хоть, что вернулась в привычный облик, когда захотела. Но если оборот управляемый, значит, могу захотеть — и стать опять рысью? Но стоит ли? Зачем мне нужен второй облик? Мне и одного предостаточно. И вообще, ненормально, когда из человека внезапно получается животное.

Но тут я вспомнила, что в этом мире иметь второй облик — не то что норма, даже, можно сказать, привилегия, данная не всем. Правда, какие именно привилегии имеют оборотни, я не знала. Вдруг это только защита Родины по первому требованию? А ещё получается, что мне придётся менять фамилию. Нужно ли для этого доказывать свою обретённую способность? «Усы, лапы и хвост — вот мои документы!» Я представила комиссию, перед которой перетекаю из одной формы в другую. Вряд ли это происходит так, стыда перед комиссией в голом виде не оберёшься. Наверняка всё это доказывается не так травматично для получившего способность. Например, один оборотень чувствует другого, находящегося рядом, и может подтвердить его право на звериную фамилию. Тут я вспомнила дёргающего носом Рысьина и поневоле забеспокоилась. Быть может, он унюхал как раз мою обретенную способность, а вовсе не Хомяковых в моём окружении? Я принюхалась, но никаких более тонких запахов не различила. Наверное, для этого нужен если не полный оборот в зверя, то хотя бы частичный.

Сна больше не было ни в одном глазу: слишком велико оказалось потрясение. В комнате было прохладно, и я подумала, не надеть ли ночную сорочку и не залезть ли под одеяло. Ведь всем известно, что лучше всего думается как раз в кровати, под тёплым одеялом, с закрытыми глазами, на грани сна и яви. Но ночная сорочка теперь казалась ловушкой, слишком свежо было воспоминание, как я из неё выпутывалась. И любопытство, любопытство разгоралось так, что усидеть на месте было чрезвычайно сложно, а уж о том, чтобы полежать не стоило даже думать — ничего не получится. Нет, одеваться рано. Сначала нужно попробовать перейти опять в звериную форму.


Я закрыла глаза, вспомнила ощущения от оборота в человека и попыталась их прогнать в обратном порядке, усиливая желанием превратиться в рысь. Шлёпнулась на пол я совершенно неожиданно для себя, но приземлилась как надо, не опрокинувшись ни на бок, ни на спину, и даже загордилась своей реакцией. Теперь, когда я была уверена, что это обратимо, паника больше не мешала любопытству. Я подпрыгнула на месте, чувствуя себя необычайно уверенно на четырёх лапах и принюхалась. В зверином облике действительно запахов ощущалось куда больше. Да и те, что чувствовались раньше, становились богаче и насыщеннее. Но не сказать, что это меня сильно обрадовало, так как оттенок «Здесь был Юрий» обнаружился сразу, и он был ужасно раздражающим. Я даже неконтролируемо зашипела, хотя никакого постороннего рыся тут давно не было, но запах-то остался — увы, вместе с Юрием он в окно не выбросился. И какой мерзкий запах, фу! Я дёрнула хвостом, просто-таки спинным мозгом чувствуя, что хвост создан для выражения мнения по многим важным вопросам. И как только я раньше без него обходилась?

К зеркалу я подходила с некоторой настороженностью, и совершенно напрасно. Я была прекрасна. Как только может быть прекрасна рысь. А какие у меня оказались кисточки на ушах! Длинные и пушистые. Если бы Юрий меня сейчас увидел, ему бы стало стыдно за облезлые свои и он бы выбросился в окно сам. Боже мой, неужели кто-то в клане серьёзно думал, что мне может понравиться Юрий? Да он в подмётки мне не годится. Даже на коврик в корзинке не сгодится. Кажется, его зверь размером меньше, и вообще — я куда представительнее. Я потрогала лапой усы, длинные и элегантно загнутые на кончиках, как после посещения парикмахерского салона. Никогда бы не подумала, что мне пойдёт столь экзотичная растительность на лице. Но у меня сейчас было не лицо, а морда, очень даже красивая морда. И всё остальное тоже красивое. Нет, не красивое — идеальное. Настолько идеальное, что хотелось себя погладить и громко замурлыкать в ответ. Мешать себе мурлыкать я не стала, если уж гладить некому. И перед зеркалом повертелась в своё удовольствие. Огорчало только, что было темно и всё я видела хоть и чётко, но только в чёрно-белой гамме. Наверное, особенность рысьего зрения: в темноте видеть прекрасно, но не в цвете. Жаль, цвет шубки не рассмотреть, видно только, что на ней есть аккуратные пятнышки.

Когти я тоже выдвинула, чтобы рассмотреть внимательнее и убедиться: если кто-то опять залезет несанкционированно в мою комнату, вылетит отсюда по ленточкам или по меньшей мере изрядно подранным. Когти были длинные, крепкие и загнутые, как рыболовные крючки. И это было прекрасно. Я больше не чувствовала себя незащищённой: мне было что противопоставить этому миру и без магии. И почему-то появилась уверенность, что оборот — это последствие посещения святилища. Спасибо, Велес, если это так!





Глава 20




Эйфория прошла быстро, поскольку все события прошедшего дня навалились на меня разом, заставив вспомнить, что этот мир мне чужой, это тело — тоже, а ещё надо мной дамокловым мечом висит какое-то обещание богу, а я ровным счётом не знаю, что со всем этим делать. Даже подарок Велеса — возможность принимать второй облик — виделся мне с каким-то подвохом. Но подвох наверняка случится в будущем, а пока нужно разбираться с тем, что получила. К примеру, я понятия не имею, что даёт возможность оборота. Нет, рысь из меня получилась прекрасная, к облику нареканий не было. Но что если к нему в комплекте идёт ещё и куча незапланированных ограничений? Что мне стоило узнать об этом раньше? Так нет, было куда актуальнее спросить, как происходит оборот. И вот, теперь как раз это я знаю, а минусы и плюсы, с ним связанные, — нет.

Заснуть я уже не смогла, зато сделала домашнее задание. Правда, по параграфам учебника истории пробежалась довольно поверхностно, нужно будет перед уроком повторить. Зато успела сделать все письменные. И позавтракать успела. Завтракала я в одиночестве, поскольку Владимир Викентьевич к этому времени уже ушёл. В лечебницу, как любезно сообщила горничная.

Его отсутствию я не огорчилась. Соглашаться ли на его предложение, я пока не думала, значит, отвечать было нечего, а о случившемся ночью я решила ему ничего не сообщать: проконсультировать он сможет куда в меньшей степени, чем любой оборотень, но при этом я сама даю ему информацию, которой он неизвестно как воспользуется. Не зря же Рысьин был уверен, что княгиня узнает обо всём, что говорилось вчера в гостиной. А сообщать ей о своих новых возможностях я не собиралась. Кто знает, вдруг учует во мне соперницу? У меня, конечно, и когти, и зубы, но у неё-то к ним добавляется ещё опыт.

Пока я видела только один источник информации по оборотням — Хомяковых. лучше было бы поговорить с Николаем, но его я увижу не раньше обеда, а желание разобраться в появившихся способностях просто-таки распирало изнутри. Оставалась Оленька, но её надо расспрашивать очень аккуратно, чтобы не поняла что к чему и не выдала моей тайны.

Перед занятиями было некогда — пришла к самому началу, еле успела пальто в гардеробе бросить. Подумала ещё, что в нём уже прохладно, а в квартире, кажется, была шубка. Но туда я одна не пойду. Страшно.

— Оля, а как обстоят дела с обязанностями у оборотней? — спросила я на первой же перемене. — Их намного больше, чем у простых смертных?

— Так сразу и не вспомню. Разве что отслужить пять лет в армии… — Она забавно сморщила носик, показывая своё отношение к этому делу. — Или на гражданской службе.

— Ты тоже будешь? — поразилась я.

— Ты что? — удивилась она. — Я же девушка, девушки в армии не служат. — И тут же, деловито: — Ты математику решила? Давай сравним, а то я сильно сомневаюсь в своих ответах.

Сравнение закончилось тем, что последнюю задачку подруга просто переписала, старательно выводя каждую букву. О моём интересе она успела забыть, а расспрашивать Оленьку, занятую математикой — дело неблагодарное. Перепишет неправильно, обидится на меня если не до конца жизни, то до конца дня точно. Своими словами об обязанностях только у мужской половины оборотней она меня несказанно обрадовала, поэтому я терпеливо дождалась, пока она закроет дыру в своём самообразовании, а уж потом начала выяснять дальше:

— А права? Прав у оборотней больше?

— С чего бы больше? Мы такие же граждане, как и все остальные, — явно заученными фразами ответила Оленька. — И то, что нам дано больше, не делает нас особенными. Разве что мы обычному суду неподсудны. Имущество конфисковать в казну нельзя. От части налогов освобождены. Ну и так, по мелочи.

— И насколько существенные мелочи?

— Например, за моё обучение половину вносит государство, — чуть виновато сказала Оленька.

Разговор прекратил звонок на урок. Но и так было понятно, что ни прав, ни обязанностей у меня существенно не прибавилось. Или Оленька просто об этом не в курсе. Да ей это и неактуально: у неё есть семья, которая всегда подскажет при необходимости. Даже не семья — клан. Нет, нужно расспрашивать Николая, он наверняка знает больше, уж про обязанности — точно. Но невыясненных вопросов оставалась уйма, и любопытство глодало меня изнутри, как маленький, но очень голодный зверь.

Грызельда вплыла в класс как манекен, перемещаемый неким тайным устройством: плавно, но жёстко зафиксировано относительно внутреннего штыря. Кажется, у неё даже юбки не шевелились. Наши тетради она прижимала к груди, словно великую драгоценность. Одноклассницы, как загипнотизированные, уставились на эту стопку. Мне даже показалось, что некоторые из них начали молиться. На мой взгляд, занятие совершенно непродуктивное. Да, я уже убедилась, что молитва помогает, но молиться нужно было до написания сочинения, а не тогда, когда всё уже написано, проверено и оценено. А ещё лучше — не молиться, а учить язык. Надёжнее уж точно.

Разбор сочинений проходил быстро, и для каждой ученицы находилась пара язвительных фраз. Аничкова не зря переживала: её сочинение Грызельду не устроило совершенно, критике подверглась практически каждая фраза. Так что когда дело дошло до моей тетради, я уже внутренне подготовилась к экзекуции.

— Фройляйн Седых, вам удалось меня удивить. Где вы прятали свои знания все эти годы? Или это была затянувшаяся шутка? Если так, то должна указать, что шутка весьма дурного толка. — Она возмущённо уставилась на меня, ожидая полного и безоговорочного раскаяния. — Имейте в виду, больше я не буду делать снисхождение на вашу природную глупость.

Аничкова насмешливо фыркнула и повернулась ко мне, показывая своё полное согласие со словами учительницы о моей природной тупости. Уж кому-кому, но не ей высказывать подобные претензии к чужим мозгам, поскольку своих нет. Грызельда, наверное, подумала так же, так как постучала указкой. Увы, не по Аничковой, а лишь по её парте, но этого хватило, чтобы одноклассница вытянулась в струнку и подобострастно уставилась на учительницу, более ни на кого не отвлекаясь. Впрочем, ей это не сильно помогло, поскольку сразу после разборов сочинений Грызельда начала вызывать девочек отвечать заданное к предыдущему уроку стихотворение, и вот тут выяснилось, что Аничкова знает его не так хорошо, как должна была. За её мучениями у доски я наблюдала с некоторым злорадством. Желания подсказать не возникало. Да и не только у меня. Похоже, Аничкову в классе не слишком любили. Возможно, её привлекают только те реалисты, которые ухаживают за другими, что и приводит к неприязненным отношениям с одноклассницами?

День получился весьма насыщенным, и я смогла вернуться к выяснению у Оленьки важных вопросов только после занятий. Но этот вопрос точно не терпел отлагательств.

— Оль, а один оборотень может почуять другого?

— Конечно, — уверенно ответила Оленька, — мы же совсем по-другому пахнем.

— Что-то я этого не замечала.

— Потому что ты обычный человек. Мы, оборотни, умеем изменяться не полностью, а изменять одни органы чувств, и тогда и слышим лучше, и запахов чувствуем больше, — пояснила Оленька.

— А внешне это как-то проявляется?

— Нет же, — удивилась она. — Вот смотри сама. — Она чуть дёрнула носом, а затем уставилась на меня с видимым изумлением: — Лиза, но ты же…

— Ш-ш-ш, — похолодела я. — Не вздумай никому ничего говорить.

— Почему? — Оленька от радости чуть не прыгала на стуле, но голос всё-таки понизила: — Это же здорово, что у тебя второй облик прорезался. Ты же теперь не Седых, а Рысьина, получается?

Энтузиазм Оленьки скорее пугал, чем радовал.

— Я — Седых, — с напором сказала я. — И если ты моя подруга, то ты никому не проболтаешься о том, что унюхала.