Гимназистка

Сразу же вспомнились Оленькины слова о том, что просьба показать вторую ипостась — очень интимная просьба, предполагающая определённую степень близости. Получается, этот гад передо мной сейчас совершенно голый, прикрытый только собственной растительностью? Он считает себя настолько неотразимым или надеется меня скомпрометировать?

— Мур, — сказал гад, вальяжно потянулся и посмотрел таким выразительным мужским взглядом, что если бы я сомневалась в личности визитёра, сейчас все сомнения непременно улетучились бы.

От всего этого я окончательно проснулась, подпрыгнула на кровати и вцепилась в шерстяной загривок. Компрометироваться Рысьиным я не собиралась, значит, о постороннего мужчины в комнате нужно было срочно избавляться, пока никто его тут не обнаружил. Туша была увесистая, но всё же я поволокла её прямиком к окну. Юрий нагло уселся на пушистую попу и всячески тормозил передвижение. Ещё и лапой попытался зацепиться за ножку кровати. Хорошо ещё, что в металлические ножки когтями не очень-то вцепишься.

— А ну-ка! — Я приподняла его в воздух и встряхнула. Охнули мы оба: я — от тяжести, он — от неожиданности. После чего я зашипела так, что Рысьина непременно бы позавидовала, услышь меня сейчас. У неё столь проникновенного шипения не получалось: — Вести себя тихо, иначе уши выкручу, усы выдеру, хвост общипаю, понял? Впрочем, общипывать там особо нечего.

Юрий оскорблённо повис в моих руках, прижав на всякий случай поплотнее уши к голове, а усы опустив трагически вниз. Что он сделал с хвостом, я разглядывать не стала, не до рысьих хвостов мне было. Доволокла я гада до окна, и тут он опять попытался задёргаться. Но одного грозного шика хватило, чтобы он окончательно перестал трепыхаться и повис в моих руках, как огромная мягкая игрушка. Набитая, к сожалению, совсем не тем, чем положено набивать такие игрушки, чтобы их могли таскать даже самые маленькие девочки. Я, конечно, девочка не маленькая, но у меня уже отваливались руки от неподъемной тяжести, а ведь это ещё надо было выбросить…

Если бы были соревнования по метанию котиков на длинные дистанции, я бы их точно проиграла. Поскольку хоть и собиралась добросить Юрия до ствола дерева у окна, моих сил хватило только на то, чтобы перевалить его через подоконник, и он с возмущённым мявом полетел вниз, где довольно грузно приземлился на кучу листьев. Мяв прервался посредине, поэтому я на всякий случай выглянула из окна, проверить, не случилось ли несчастья. Но кошак, выглядевший вполне целым, ошеломлённо встряхнул головой, задрал её к моему окну и вякнул что-то гадкое про меня и Хомякова. Владимир Викентьевич говорил, что магу необходимо тренировать самообладание, поэтому я не стала сразу портить рысью шкуру, а, чувствуя себя героиней древних анекдотов, высунулась из окна и прошипела:

— А теперь отползайте, Юрий Александрович, отползайте, пока я не зажгла шерсть между вашими ушами.

И отправила совсем маленький огонёк к его носу. Крохотный, он даже почти потух до того, как долетел до адресата. Но Юрию этого хватило: ругаться он перестал, послушно припал к земле и пополз в сторону ограды столь шустро, что все сомнения по поводу его целостности сразу пропали. И пусть мне кто-нибудь заявит, что котики плохо обучаемые — у меня будет что ответить: вы просто правильно их не стимулировали.

Юрий был простимулирован правильно, поэтому я удовлетворённо захлопнула окно, задвинула шпингалеты и с чистой совестью отправилась спать. Если в моей комнате никто не видел постороннего мужчины, значит, его там и не было. Когда я уже почти заснула, в голову пришла странная мысль: матери Николая было просто жалко выбрасывать на улицу маленького беззащитного хомячка. У меня бы тоже, наверное, рука не поднялась.

Утром о ночном происшествии снаружи не напоминало ровным счётом ничего. Ночью выпал снег, и даже если Юрию доползти до ограды не удалось, узнают об этом нескоро. Если, конечно, всё это было на самом деле, а не явилось кошмарным сном. Я даже засомневалась ненадолго, но почти тут же обнаружила на подоконнике клок шерсти. Значит, всё-таки не приснилось. Боже мой! Я невольно хихикнула: гимназистка выбросила из окна офицера русской армии. Я бы на месте Юрия молилась всем богам, чтобы это не попало в газеты, позора не оберётся. Я начинала понимать княгиню Рысьину: если в её клане таких, как Юрий, несколько, то тут не только зашипишь, тут кусаться начнешь. Ночному визитеру повезло, что я из него только выдрала немного шерсти, а не оставила без уха. Безухий оборотень потерял бы весь свой лоск. Или, напротив, стал бы выглядеть мужественней? Немного мужественности Юрию точно бы не помешало. Подумаю об этом при нашей следующей встрече.

Я собрала все улики, которые нашла в комнате, до самого крошечного волоска, и окончательно уверилась, что никто ничего не узнает. В конце концов, такой маленький комочек шерсти всегда можно выбросить незаметно.

В счастливом заблуждении я пробыла ровно до завтрака.

— Знаете, Елизавета Дмитриевна, из вас бы получилась прекрасная глава клана, — неожиданно сказал целитель.

— Почему вы так думаете, Владимир Викентьевич? — удивилась я.

— Юрий вас слушается так, как никогда не слушался Фаину Алексеевну. Во всяком случае, не припомню, чтобы он от неё отползал по-пластунски.

— Значит, вы знали, что он проник в дом! — от возмущения я отложила ложку, в которую успела уже набрать овсянки, и даже тарелку от себя отодвинула. — Знали и ничего не делали? Как вы могли, Владимир Викентьевич!

— Мне настоятельно рекомендовали не мешать вам мириться, — если он и смутился, то совсем чуть-чуть.

А ведь я понятия не имею, насколько Владимир Викентьевич зависим от Рысьиной. И если эта зависимость сильнее, чем предполагает Николай, тогда получается, что я, будучи зависима от него, в результате завишу от княгини. Но Юрия она мне не навяжет ни в каком виде!

— Во-первых, для того, чтобы с кем-то помириться, нужно с этим кем-то сначала поссориться. Я с Юрием… Александровичем не ссорилась, я его знать не знаю и знать не хочу, если вы понимаете, о чём я. А во-вторых, о каком примирении может идти речь с голым мужчиной в спальне, сами подумайте.

— Почему с голым? — нахмурился целитель. — Мне обещали, что он не выйдет из облика рыси.

— Он и не вышел. Но я-то знала, что он на самом деле голый, а значит, ему нечего делать в моей спальне. Мало ли что могло случиться.

— Уверяю вас, Елизавета Дмитриевна, если бы вам что-то угрожало, я бы вмешался.

— То есть то, что он торчал в моей спальне в виде рыси, меня ни в коей мере не компрометирует? — подозрительно уточнила я. — Я не так давно узнала, что просьба показать второй облик не совсем прилична и допустима только при близких отношениях.

— Вы же не обращались к нему с такой просьбой, — улыбнулся целитель. — Вот если бы обращались или, не дай боги, приглашали бы к себе в спальню, тогда да, можно было говорить об отсутствии приличий.

— И всё равно я уверена, что вам следовало вмешаться ещё до того, как он появился на подоконнике в моей комнате, — упрямо возразила я. — Зачем он вообще полез ко мне?

Причём полез даже без розы в зубах или завалящей коробочки конфет. Посчитал, что лучший подарок даме — он сам?

— Фаина Алексеевна была уверена, что его второй облик окажется для вас притягательнее и заставит забыть размолвку.

— Фаина Алексеевна так беспокоится о Юрии Александровиче?

— Фаина Алексеевна беспокоится о вас обоих.

— Пусть она за меня не беспокоится, — раздосадованно бросила я. — Да и за Юрия Александровича ей беспокоиться не стоит. Вы говорили, что он в оппозиции к княгине. Я бы за такую оппозицию не переживала, мне было бы за неё стыдно.

— Будете главой клана, заведёте такую оппозицию, какую захотите, — миролюбиво предложил целитель. — Или воспитаете, чтобы точно стыдиться не пришлось. А уж со своей оппозицией Фаина Алексеевна сама решит, что делать.

Наверное, целитель прав, и глава должен заботиться обо всех членах клана, даже тех, кто выступает против него. И всё же выгонять из клана внучку, чтобы потом пристроить её оппозиционеру, странно даже для Рысьиной. Разве что Юрий эту самую оппозицию возглавляет… Хотя вряд ли Юрий. Глуповат он для этого. Разве что его отец… Я посмотрела на целителя, поняла, что он ждёт от меня какого-то вопроса, и решила из вредности больше ни о чем не спрашивать. Мне нет дела до клана Рысьиных, а им не должно быть дела до меня. Я невозмутимо придвинула к себе тарелку и начала аккуратно перекладывать её содержимое в рот, попутно размышляя, как бы выпросить у целителя пару занятий по защитной магии.

Возможно, тем, что я ничего не спросила, я разочаровала Владимира Викентьевича, поскольку он опять отказался со мной заниматься. Сказал, что занят и предложил самостоятельно повторять, то, что мы с ним уже изучили. Правда, уточнил, чтобы я это ни в коем случае не делала в библиотеке. И вообще без него в библиотеке не появлялась во избежание новых срабатываний защиты. После чего ушёл в лечебницу. Во всяком случае, именно это он сказал мне, а куда он ушёл на самом деле, кто знает. Вдруг к княгине разрабатывать новые планы по примирению меня с Юрием? В конце концов, у того оба уха остались целыми, может рискнуть одним.

Литература из шкафа целителя стала казаться ещё заманчивей, но горничная с деловым видом шныряла по коридору, совершенно не опасаясь того, что от тщательного протирания облезут рамы картин. Или опасалась и именно поэтому размахивала метёлкой из перьев на некотором отдалении от объекта и только при моём появлении?

Мучиться от ничегонеделания я не стала, приготовила домашнее задание на завтра, пересмотрела учебники и решила, что нужно в первую очередь восполнять пробелы по истории. Не знать свою историю — это не просто необразованность, это вопиющее неуважение к предкам. Но не успела я углубиться в изучение внешней политики при Владимире I, как в комнату вихрем ворвалась Оленька.

— Что делается, что делается! — затараторила она. — Представляешь, Рысьина прислала папе письмо, в котором потребовала, чтобы Коля к тебе не приближался. Мол, нельзя ухаживать за чужой невестой да ещё и водить в разные сомнительные места. Это говорит о плохом воспитании и вообще…

Не зря, ох не зря мне ночью показалось, что Юрий говорит гадости про Николая. Он их не только говорил, он их донёс до княгини, а та решила: не пропадать же добру — и адресно переслала. Бедные Хомяковы, теперь у них из-за меня наверняка будут неприятности.


— А поскольку с Колей вы нигде не были, кроме нашего дома, получается, что сомнительным местом Рысьина назвала наш дом, — кипела возмущением Оленька, как чайник, забытый на плите. — Это такое неуважение, что дальше некуда.

— Думаю, она имела в виду совсем не ваш дом, — вздохнула я, понимая, что Николай не стал рисковать, сообщая сестре, что в кино я ходила без неё. — Мы вчера были в синематографе.

— Вы с Колей? — Оленька округлила глаза, сначала удивлённо, потом обиженно, потом восторженно. — Ой, значит, у вас действительно роман, да?

— Вряд ли можно считать романом один-единственный выход в кино, — возразила я. — Да и если считать, то он наверняка уже закончился. Твоим родителям вряд ли понравится обострение отношений с Рысьиными.

— Ха, папа сказал: «Увели у Рысьиных одну невесту, уведём ещё одну», — гордо бросила Оленька, столь похоже имитируя родителя, что перед глазами как живое встало лицо Петра Аркадьевича, довольно подмигивающее собеседнику. — Кто такие Рысьины, чтобы их бояться? Кошки общипанные! Будут они нам угрожать. Наше — это наше. Нечего на наше пасть разевать, без зубов можно остаться.

Она воинственно вздёрнула носик, словно именно она этой ночью ощипывала Юрия, встав на мою защиту. Да уж, Оленька точно не поняла бы желания Владимира Викентьевича примирить меня и Юрия

— Оля, мы просто сходили один раз в кино. Какая невеста?

— Ты сейчас хочешь меня оскорбить, намекая, что брат мог ухаживать за девушкой с бесчестными намерениями? — встопорщилась она. — То есть не меня, а вообще всех Хомяковых? Что у нашего клана нет понятия чести?

— Что ты, я совсем не про это, — попыталась я увильнуть от близящейся расправы.

— Тогда про что? Про то, что ты собиралась поиграть Колиными чувствами и вернуться к Рысьину? Или вообще роман был просто для того, чтобы Рысьин взревновал? То есть ты невеста Рысьина, так, что ли?

Оленька на меня наступала, грозно размахивая кулачками. Я отступала к стене, размышляя, лучше согласиться, что я Колина невеста, или попытаться удрать, пока меня не вышвырнули в запале в окно, как я давеча поступила с Юрием. То, что кажется правильным по отношению к другому, не всегда является таковым, когда примеряешь на себя. В окно категорически не хотелось.

— Я про то, что твой брат мог сводить меня в кино из жалости, — наконец я нашла нужное оправдание. — Как подругу сестры, одинокую сироту.

— Из жалости в кино не водят, — несколько успокоилась Оленька. — Из жалости только милостыню подают.

— Это тоже можно считать милостыней, в некотором роде, — намекнула я.

— Можно было бы, если бы мы были с ним обе. А если он пригласил тебя одну — значит, ухаживает, и точка!

Она посмотрела так, что я сочла, что лучше всего с ней согласиться. Пусть уж с ней сами Хомяковы разбираются, им привычнее. В конце концов, прямо сейчас меня под венец никто не тащит, может, не потащат и дальше: Николай ни разу не говорил о своих планах, а то что думает Оленька, думает только она.

— Но сейчас о письме Рысьиной рассказываешь мне ты, а не Николай, — всё-таки заметила я, пока подруга не начала строить планы за брата.

— Да они с папой вообще решили ничего тебе не говорить, чтобы не расстраивать, — небрежно ответила Оленька. — Но я считаю, куда больше расстраиваешься, тогда, когда узнаешь, что тебе что-то не рассказали. Причем такого, что касается непосредственно тебя, правда?

— Правда, — согласилась я. — И что теперь?

— Будем возвращать тебе память, — уверенно сказала подруга. — Потому что Николай думает, что вдруг ты внезапно вспомнишь, что на самом деле влюблена в Юрия Рысьина. И что тогда?

— Ужас какой… Я такого точно не вспомню, — открестилась я.

Говорить, что нас теперь не связывает даже ленточка на пачке писем, которые я забрала у Юрия, я не стала, поскольку Оленьку это точно бы настроило на подозрительный лад. Если были письма, то мало ли какие опрометчивые обещания я могла дать Рысьину.

— А вдруг? Нехорошо получится.

Я была уверена, что если вспомню, что была влюблена в Рысьина, то мне будет не нехорошо, а стыдно. Но само возвращение памяти с лихвой бы компенсировало это неудобство. Если, конечно, предложение Оленьки реально, а не плод её фантазии.

— Как вы думаете мне помочь, если целители оказались беспомощны?

— Помнишь, Строгова предлагала правильно обратиться к богу, который забрал память?

— Помню, — согласилась я, недоумевая, куда она клонит. — Но забрал же не бог, и целители единодушно утверждают, что ничего вернуть не смогут.

— То, что не сможет лучший целитель, сможет самый слабый бог, — убеждённо сказала Оленька. — А у нас покровитель рода не из слабых. Поэтому, если самый сильный из рода обратится с просьбой, бог может откликнуться.

— А может не откликнуться.

— Чаще всего так и бывает, — не стала обнадёживать меня Оленька. — Но просить будет Коля, а он отмечен Велесом, так что вероятность отклика выше, особенно в семейном святилище. Поэтому собирайся, мы едем за город. Только Владимиру Викентьевичу говорить ничего не надо, это тайна.

— Я должна буду войти в ваш клан? — подозрительно уточнила я.

— Ты что! — возмутилась Оленька. — Только если сама захочешь и не вспомнишь, что у тебя обязательства перед кем-нибудь.

Но мордашка у неё была такая, что сразу стало понятно: уверена, что непременно сама захочу, потому что Хомяковы — это Хомяковы, а не какие-то там Рысьины.





Глава 16