Гимназистка. Под тенью белой лисы
Часть 14 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Впрочем, содержимое письма по большей части касалось как раз наших отношений и проистекающих из них проблем. Оленька сообщала, что Фаина Алексеевна ответа не дала, отложила до возвращения Николая и разговора со мной. И это было весьма тревожно: значит, был у княгини в рукаве какой-то туз, позволяющий рассчитывать, что все пойдет так, как нужно ей. Возможно, собиралась выманить меня из университета для серьезного разговора? Николай, по-видимому, подозревал что-то подобное, потому что Оленька аж два раза написала пожелание не выходить из университета ни под какими предлогами и оба раза еще и жирно подчеркнула. «Коля вернется – непременно со всем разберется», – оптимистично закончила она передачу ценной информации, после чего перешла к выражению радости от того, что моя авантюра удалась, и рассказу о гимназии. Случившееся не могло не бросить тень на репутацию учебного заведения, поэтому сейчас проверяют на каждом уроке, все ли ученицы на месте, а развлекательные мероприятия вообще отменили. «Рысьина лютует», – написала Оленька, не сообщая, впрочем, в чем именно заключается лютование. Можно предположить, что она, как попечитель школы, наведалась туда и взгрела директрису за то, что у той прямо с занятий пропадают ученицы. Охраннику наверняка тоже досталось по первое число. Пожалуй, мне было их жаль, но виноватой я себя не считала: меня поставили в такие условия, что выбора как такового у меня не было, да и Булочка в свое время повела себя некрасиво по отношению ко мне, в точности выполняя поручение Рысьиной. Ну да и бог с ними. Точнее, боги.
Далее Оленька расписала, кто как в классе отнесся к моему побегу. Кто-то даже восхищался, но большинство осуждали. Возможно, как раз потому, что из-за меня у них отменили все балы, на которые Строгова с таким старанием заманивала кавалеров, жертвуя собой из последних сил. Разве что Тамара Яцкевич вздохнула с облегчением…
В самом конце письма Оленька засыпала вопросами о жизни в Царсколевске, словно я могла ответить хотя бы на один. Разве что про стоимость жилья, и то при университете. В конце концов, ей логичнее было бы спрашивать брата, о чем я ей непременно напишу. А написать и поблагодарить надо: если бы не ее забота, у меня была бы серьезная проблема с одеждой при появлении в Царсколевске. Такая предусмотрительность со стороны подруги не могла не восхищать.
– Из университета можно отправить письмо, не знаете, Мефодий Всеславович?
– Личное? – уточнил он. – Вряд ли. Здесь есть канцелярия, но она занимается письмами университета. А отделения обычной почты нет.
– А если попросить кого-нибудь? – задумалась я.
Но кого? Полину, которая сразу же оттащит письмо Рысьиным? И хорошо еще, если это письмо отправится дальше, а не осядет серым пеплом где-нибудь в княжеском камине. Полину Аркадьевну? Вдруг она больше не появится, а если появится, то ее тесное знакомство с Волковым наводит на некоторые подозрения относительно судьбы письма, вручи я ей его с просьбой отнести на почту. Соколова? Этот, может, и отошлет, да только не факт, что не добавит в письмо своих прокламаций. Нет уж, лучше подождать Николая и отправить с ним. Он же пишет родным, вот и вложит весточку от меня для сестры. Думаю, задержку она мне простит: я же здесь практически на осадном положении.
Мои размышления прервала Полина сообщением, что обед готов. На письмо в моей руке она посмотрела столь страдальческим взглядом, словно я ее обездолила, вытащила из рук уже почти полученные деньги. Наверняка Фаина Алексеевна обещала премию за каждый клочок подозрительной бумаги из моей квартиры, а тут письмо, за которое можно выручить целое состояние. Но уж страдания прислуги меня точно оставили равнодушной.
– Елизавета Дмитриевна, – преданно глядя мне в глаза, сказала она. – Мне нужно сходить на рынок за продуктами.
– Сходите, – разрешила я. – Но разве на рынок ходят не утром? Чтобы купить свежее?
– Так оно и сейчас свежее. Мороз же. Чему портиться? А стоит дешевле.
– То, что осталось. Фаина Алексеевна ограничивает траты на меня? – Я делала вид, что не понимаю, куда она так срочно собралась.
– Фаина Алексеевна не любит расточительность. Она щедрая, но против лишних трат. А зачем переплачивать, если вечером можно то же самое купить в два раза дешевле? – затараторила Полина. – Так я могу сходить?
– Разумеется, я ведь уже разрешила. Кстати, когда у вас выходной?
– Боги, Елизавета Дмитриевна, да зачем мне выходной? – всплеснула она руками. – Как же вы одна-то? Разве можно?
Ее нарочитое стремление угодить вызывало лишь глухое раздражение и желание завести артефакт для проверки еды на посторонние примеси. Или хотя бы выучить плетение. Кажется, я такое видела в учебнике для военных, в разделе бытовых. А еще там был интересный раздел по допросу. Раньше мне казалось, что он никогда не пригодится, а сейчас я начинаю в этом сомневаться.
– Тогда я пойду? – воодушевилась Полина. – Чтобы быстренько туда-обратно и ужин вам вовремя приготовить.
– Да идите, наконец, – уже раздраженно ответила я.
Служанка, словно только и ждала, когда я начну на нее злиться, выскочила сразу, а буквально через минуту хлопнула входная дверь.
– Докладать побежала, – заметил проявившийся Мефодий Всеславович.
– Да что она нового скажет? Такого, чего бы Рысьина не знала или о чем бы она не догадывалась. Понятно же, что Николай сообщит о том, что ему пока не отказали.
– Но и предложение не приняли.
– Не приняли, – согласилась я. – Эх, нужно было сразу в газету объявление о помолвке подавать, тогда бы бабушка не отвертелась. Важно сообщила бы всем интересующимся, что именно это и планировала.
– Так не взяли бы объявление без ее подтверждения, – удивленно ответил Мефодий Всеславович. – Все клановые объявления с подтверждением от глав кланов идут.
– Со всех сторон обложили! – в сердцах сказала я. – С таким трудом сюда добралась, так теперь еще и удержаться надо. Смотреть, чтобы не подлили чего.
– Я присмотрю, – предложил Мефодий Всеславович. – Токмо не станут Рысьины сейчас подливать. Вам же через охрану проходить, а там заметят, ежели что не так, и не пропустят.
– Если им не заплатят, чтобы глаза закрыли.
– Это ж скоко заплатить нужно? Ежели узнают, такого мага на работу никто не возьмет более, – запротестовал Мефодий Всеславович. – Да и не одному тогда давать надоть, а всей смене. Нет, Елизавета Дмитриевна, ежели вам чего и подольют, то только снаружи. А Полина эта так-то аккуратная, да и готовит хорошо. А чтобы не сделала пакости, на то я есть.
Уверенность домового немного обнадеживала, а то я пока не могла решить: выставить ли Полину или оставить? Новую прислугу и перекупить могут, а эта – уже известное зло…
Возвращалась в лабораторию я с некоторой опаской. Мало ли, вдруг Филипп Георгиевич отправил меня подальше, чтобы не было свидетеля того, как он расправляется с оскорбителем? Конечно, он выглядел спокойным, когда меня отправлял на обед, но я-то помню, как он взбесился в конце разговора с аспирантом.
Дверь я открывала осторожно, но она все-таки предательски скрипнула, и, когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл.
– Елизавета Дмитриевна! – воодушевленно сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик.
Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то я и на нем с удовольствием попрыгала бы.
– Как приятно, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, – продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег.
– Зачем же вы пошли в этот паноптикум?
Соколов ненадолго смутился, но нашелся почти сразу:
– Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика – необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям.
Но воодушевление его было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я: где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более что в чем-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление.
– Филипп Георгиевич вас простил?
– Меня простил? – оскорбленно переспросил Соколов. – Это мне надо было его прощать.
– Оскорбили его вы, – заметила я.
– Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролет.
– Разве это возможно? – невольно удивилась я. – Я была уверена, что запрет для всех.
– Как же, для всех. – Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полетом. – Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Еще бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант.
– А не холодно Уткину? – уточнила я, пораженная такими сведениями в самое сердце. – Зима же.
– Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, – мрачно подтвердил Соколов. – Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв – и на юга, прожигать жизнь.
– Сколько там утка унесет…
– Не утка, селезень. Уткин же мужчина, – снисходительно пояснил Соколов, – а мужчины у уток – селезни.
– Самцы.
– Что? – удивился он.
– Мужских особей у животных обычно называют самцами.
– Так это у животных, а мы же не животные. Мы люди, – убежденно сказал Соколов. – Вот только почему-то одни получают больше других. Наверное, крякают громче.
Я поняла, что вопросы угнетения Соколовых могут обсуждаться еще очень долго, поэтому кивнула, как бы соглашаясь со словами аспиранта, и прошла к своему столу, на котором мена ждала книга, написанная Седых. Предисловие я успела просмотреть при Тимофееве, теперь собиралась перейти к более информативной части. Первая глава уже называлась «Типы целительских артефактов».
– Елизавета Дмитриевна, вы должны поговорить с Филиппом Георгиевичем. – Соколов нагло уселся на край моего стола. – Соболевы уважают Рысьиных, поэтому он вам не откажет.
– О чем должна поговорить?
– О разрешении на проход в зверином облике.
– Помилуйте, Павел Владимирович, – я невольно рассмеялась. – Если он отказал вам, то мне тем более не будет выбивать такое разрешение. Да и не нужно оно мне, я не собираюсь никуда рысью бегать из университета.
– Так я и не прошу вас, чтобы вы для себя разрешение получали, но для меня.
– Простите, Павел Владимирович, – сухо сказала я, придвигая к себе книгу и тем самым давая понять, что наш затянувшийся разговор мне совершенно неинтересен, – но правила для того и существуют, чтобы их выполнять. Не просто же так ввели это ограничение, а наверняка по серьезной причине.
– Скажете тоже, Елизавета Дмитриевна, – разочарованно протянул Соколов и слез со стола, – по серьезной причине. Все из-за Мышкина, будь он неладен. Стащил ценный артефакт, а мы теперь страдай все.
– Артефакт можно и в человеческом облике стащить, – заметила я.
– В человеческом через проходную не пронести, а в зверином через проходную необязательно.
Он столь тяжело вздохнул, что я заподозрила: все его попытки получить допуск – не что иное, как подготовка к очередному ограблению университета. Ведь с тем, что пронесла мышка, вполне может улететь и сокол, даже мелкий и общипанный. Почему-то казалось, что зверь, то есть, разумеется, птица моего собеседника именно такая, неказистая. Но просить его продемонстрировать я не стала по вполне понятной причине: не дай боги, решит, что я с ним заигрываю.
Разочарованный аспирант отошел к лабораторному столу, где начал снимать крошечные стружки с маленького розового куска дерева, а я наконец открыла книгу и приступила к чтению.
«Целительские артефакты бывают следующих типов: диагностические, терапевтические, хирургические и лабораторные». Также я успела выяснить, что внутри каждого типа есть деление на артефакты для владеющих и не владеющих магией.
– Елизавета Дмитриевна, а помойте-ка мне вот эту колбу. Срочно нужно, а ни одной чистой нет, – раздался командный голос Соколова. – Между прочим, это обязанность лаборанта – следить за чистотой лабораторной посуды. Тимофеев должен был вас проинструктировать.
Я молча взяла указанную колбу и пошла мыть, хотя мне показалось, что сейчас в аспиранте говорят исключительно вредность и желание показать, что сам он персона куда значимей меня.
Я даже в зеркале над раковиной видела, каким довольством лучится его физиономия. И не только его. В этот раз я даже не заорала, опять заметив в отражении лису. Теперь я ее видела и обычным зрением. Причем если концентрировать взгляд на ней, она становилась едва заметной и просвечивающей, но стоило посмотреть на что-то другое в отражении, красные глаза ярко вспыхивали, словно пытаясь просветить меня насквозь. Тем не менее я мужественно домыла колбу, сполоснув дополнительно указанным раствором и промыв после него дистиллированной водой, и только потом отошла от раковины. В пяти шагах лиса пропала совершенно, словно растворилась за зеркальной поверхностью. Но я знала, что она там и ждет меня.
Пожалуй, в ближайшее время я поостерегусь смотреться в зеркала. В самом деле, чего я там не видела?
Глава 13
Наверное, Соколов оскорбился, что я не встала на его сторону в вопросе противостояния университету в целом и Тимофееву в частности. Мало во мне оказалось сострадания к оборотням не из крупных, приближенных к императору кланов. Поэтому аспирант с воодушевлением принялся находить мелкие поручения специально для меня: подай, принеси, отмой, поассистируй… Чем дальше, тем больше во мне зрело убеждение, что ничего из требуемого не входило в должностные обязанности лаборанта, поэтому, когда он в очередной раз бросил, огорченно разглядывая лужу под ногами:
– Какой я неловкий! Елизавета Дмитриевна, возьмите тряпочку и протрите.
Далее Оленька расписала, кто как в классе отнесся к моему побегу. Кто-то даже восхищался, но большинство осуждали. Возможно, как раз потому, что из-за меня у них отменили все балы, на которые Строгова с таким старанием заманивала кавалеров, жертвуя собой из последних сил. Разве что Тамара Яцкевич вздохнула с облегчением…
В самом конце письма Оленька засыпала вопросами о жизни в Царсколевске, словно я могла ответить хотя бы на один. Разве что про стоимость жилья, и то при университете. В конце концов, ей логичнее было бы спрашивать брата, о чем я ей непременно напишу. А написать и поблагодарить надо: если бы не ее забота, у меня была бы серьезная проблема с одеждой при появлении в Царсколевске. Такая предусмотрительность со стороны подруги не могла не восхищать.
– Из университета можно отправить письмо, не знаете, Мефодий Всеславович?
– Личное? – уточнил он. – Вряд ли. Здесь есть канцелярия, но она занимается письмами университета. А отделения обычной почты нет.
– А если попросить кого-нибудь? – задумалась я.
Но кого? Полину, которая сразу же оттащит письмо Рысьиным? И хорошо еще, если это письмо отправится дальше, а не осядет серым пеплом где-нибудь в княжеском камине. Полину Аркадьевну? Вдруг она больше не появится, а если появится, то ее тесное знакомство с Волковым наводит на некоторые подозрения относительно судьбы письма, вручи я ей его с просьбой отнести на почту. Соколова? Этот, может, и отошлет, да только не факт, что не добавит в письмо своих прокламаций. Нет уж, лучше подождать Николая и отправить с ним. Он же пишет родным, вот и вложит весточку от меня для сестры. Думаю, задержку она мне простит: я же здесь практически на осадном положении.
Мои размышления прервала Полина сообщением, что обед готов. На письмо в моей руке она посмотрела столь страдальческим взглядом, словно я ее обездолила, вытащила из рук уже почти полученные деньги. Наверняка Фаина Алексеевна обещала премию за каждый клочок подозрительной бумаги из моей квартиры, а тут письмо, за которое можно выручить целое состояние. Но уж страдания прислуги меня точно оставили равнодушной.
– Елизавета Дмитриевна, – преданно глядя мне в глаза, сказала она. – Мне нужно сходить на рынок за продуктами.
– Сходите, – разрешила я. – Но разве на рынок ходят не утром? Чтобы купить свежее?
– Так оно и сейчас свежее. Мороз же. Чему портиться? А стоит дешевле.
– То, что осталось. Фаина Алексеевна ограничивает траты на меня? – Я делала вид, что не понимаю, куда она так срочно собралась.
– Фаина Алексеевна не любит расточительность. Она щедрая, но против лишних трат. А зачем переплачивать, если вечером можно то же самое купить в два раза дешевле? – затараторила Полина. – Так я могу сходить?
– Разумеется, я ведь уже разрешила. Кстати, когда у вас выходной?
– Боги, Елизавета Дмитриевна, да зачем мне выходной? – всплеснула она руками. – Как же вы одна-то? Разве можно?
Ее нарочитое стремление угодить вызывало лишь глухое раздражение и желание завести артефакт для проверки еды на посторонние примеси. Или хотя бы выучить плетение. Кажется, я такое видела в учебнике для военных, в разделе бытовых. А еще там был интересный раздел по допросу. Раньше мне казалось, что он никогда не пригодится, а сейчас я начинаю в этом сомневаться.
– Тогда я пойду? – воодушевилась Полина. – Чтобы быстренько туда-обратно и ужин вам вовремя приготовить.
– Да идите, наконец, – уже раздраженно ответила я.
Служанка, словно только и ждала, когда я начну на нее злиться, выскочила сразу, а буквально через минуту хлопнула входная дверь.
– Докладать побежала, – заметил проявившийся Мефодий Всеславович.
– Да что она нового скажет? Такого, чего бы Рысьина не знала или о чем бы она не догадывалась. Понятно же, что Николай сообщит о том, что ему пока не отказали.
– Но и предложение не приняли.
– Не приняли, – согласилась я. – Эх, нужно было сразу в газету объявление о помолвке подавать, тогда бы бабушка не отвертелась. Важно сообщила бы всем интересующимся, что именно это и планировала.
– Так не взяли бы объявление без ее подтверждения, – удивленно ответил Мефодий Всеславович. – Все клановые объявления с подтверждением от глав кланов идут.
– Со всех сторон обложили! – в сердцах сказала я. – С таким трудом сюда добралась, так теперь еще и удержаться надо. Смотреть, чтобы не подлили чего.
– Я присмотрю, – предложил Мефодий Всеславович. – Токмо не станут Рысьины сейчас подливать. Вам же через охрану проходить, а там заметят, ежели что не так, и не пропустят.
– Если им не заплатят, чтобы глаза закрыли.
– Это ж скоко заплатить нужно? Ежели узнают, такого мага на работу никто не возьмет более, – запротестовал Мефодий Всеславович. – Да и не одному тогда давать надоть, а всей смене. Нет, Елизавета Дмитриевна, ежели вам чего и подольют, то только снаружи. А Полина эта так-то аккуратная, да и готовит хорошо. А чтобы не сделала пакости, на то я есть.
Уверенность домового немного обнадеживала, а то я пока не могла решить: выставить ли Полину или оставить? Новую прислугу и перекупить могут, а эта – уже известное зло…
Возвращалась в лабораторию я с некоторой опаской. Мало ли, вдруг Филипп Георгиевич отправил меня подальше, чтобы не было свидетеля того, как он расправляется с оскорбителем? Конечно, он выглядел спокойным, когда меня отправлял на обед, но я-то помню, как он взбесился в конце разговора с аспирантом.
Дверь я открывала осторожно, но она все-таки предательски скрипнула, и, когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл.
– Елизавета Дмитриевна! – воодушевленно сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик.
Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то я и на нем с удовольствием попрыгала бы.
– Как приятно, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, – продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег.
– Зачем же вы пошли в этот паноптикум?
Соколов ненадолго смутился, но нашелся почти сразу:
– Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика – необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям.
Но воодушевление его было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я: где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более что в чем-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление.
– Филипп Георгиевич вас простил?
– Меня простил? – оскорбленно переспросил Соколов. – Это мне надо было его прощать.
– Оскорбили его вы, – заметила я.
– Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролет.
– Разве это возможно? – невольно удивилась я. – Я была уверена, что запрет для всех.
– Как же, для всех. – Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полетом. – Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Еще бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант.
– А не холодно Уткину? – уточнила я, пораженная такими сведениями в самое сердце. – Зима же.
– Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, – мрачно подтвердил Соколов. – Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв – и на юга, прожигать жизнь.
– Сколько там утка унесет…
– Не утка, селезень. Уткин же мужчина, – снисходительно пояснил Соколов, – а мужчины у уток – селезни.
– Самцы.
– Что? – удивился он.
– Мужских особей у животных обычно называют самцами.
– Так это у животных, а мы же не животные. Мы люди, – убежденно сказал Соколов. – Вот только почему-то одни получают больше других. Наверное, крякают громче.
Я поняла, что вопросы угнетения Соколовых могут обсуждаться еще очень долго, поэтому кивнула, как бы соглашаясь со словами аспиранта, и прошла к своему столу, на котором мена ждала книга, написанная Седых. Предисловие я успела просмотреть при Тимофееве, теперь собиралась перейти к более информативной части. Первая глава уже называлась «Типы целительских артефактов».
– Елизавета Дмитриевна, вы должны поговорить с Филиппом Георгиевичем. – Соколов нагло уселся на край моего стола. – Соболевы уважают Рысьиных, поэтому он вам не откажет.
– О чем должна поговорить?
– О разрешении на проход в зверином облике.
– Помилуйте, Павел Владимирович, – я невольно рассмеялась. – Если он отказал вам, то мне тем более не будет выбивать такое разрешение. Да и не нужно оно мне, я не собираюсь никуда рысью бегать из университета.
– Так я и не прошу вас, чтобы вы для себя разрешение получали, но для меня.
– Простите, Павел Владимирович, – сухо сказала я, придвигая к себе книгу и тем самым давая понять, что наш затянувшийся разговор мне совершенно неинтересен, – но правила для того и существуют, чтобы их выполнять. Не просто же так ввели это ограничение, а наверняка по серьезной причине.
– Скажете тоже, Елизавета Дмитриевна, – разочарованно протянул Соколов и слез со стола, – по серьезной причине. Все из-за Мышкина, будь он неладен. Стащил ценный артефакт, а мы теперь страдай все.
– Артефакт можно и в человеческом облике стащить, – заметила я.
– В человеческом через проходную не пронести, а в зверином через проходную необязательно.
Он столь тяжело вздохнул, что я заподозрила: все его попытки получить допуск – не что иное, как подготовка к очередному ограблению университета. Ведь с тем, что пронесла мышка, вполне может улететь и сокол, даже мелкий и общипанный. Почему-то казалось, что зверь, то есть, разумеется, птица моего собеседника именно такая, неказистая. Но просить его продемонстрировать я не стала по вполне понятной причине: не дай боги, решит, что я с ним заигрываю.
Разочарованный аспирант отошел к лабораторному столу, где начал снимать крошечные стружки с маленького розового куска дерева, а я наконец открыла книгу и приступила к чтению.
«Целительские артефакты бывают следующих типов: диагностические, терапевтические, хирургические и лабораторные». Также я успела выяснить, что внутри каждого типа есть деление на артефакты для владеющих и не владеющих магией.
– Елизавета Дмитриевна, а помойте-ка мне вот эту колбу. Срочно нужно, а ни одной чистой нет, – раздался командный голос Соколова. – Между прочим, это обязанность лаборанта – следить за чистотой лабораторной посуды. Тимофеев должен был вас проинструктировать.
Я молча взяла указанную колбу и пошла мыть, хотя мне показалось, что сейчас в аспиранте говорят исключительно вредность и желание показать, что сам он персона куда значимей меня.
Я даже в зеркале над раковиной видела, каким довольством лучится его физиономия. И не только его. В этот раз я даже не заорала, опять заметив в отражении лису. Теперь я ее видела и обычным зрением. Причем если концентрировать взгляд на ней, она становилась едва заметной и просвечивающей, но стоило посмотреть на что-то другое в отражении, красные глаза ярко вспыхивали, словно пытаясь просветить меня насквозь. Тем не менее я мужественно домыла колбу, сполоснув дополнительно указанным раствором и промыв после него дистиллированной водой, и только потом отошла от раковины. В пяти шагах лиса пропала совершенно, словно растворилась за зеркальной поверхностью. Но я знала, что она там и ждет меня.
Пожалуй, в ближайшее время я поостерегусь смотреться в зеркала. В самом деле, чего я там не видела?
Глава 13
Наверное, Соколов оскорбился, что я не встала на его сторону в вопросе противостояния университету в целом и Тимофееву в частности. Мало во мне оказалось сострадания к оборотням не из крупных, приближенных к императору кланов. Поэтому аспирант с воодушевлением принялся находить мелкие поручения специально для меня: подай, принеси, отмой, поассистируй… Чем дальше, тем больше во мне зрело убеждение, что ничего из требуемого не входило в должностные обязанности лаборанта, поэтому, когда он в очередной раз бросил, огорченно разглядывая лужу под ногами:
– Какой я неловкий! Елизавета Дмитриевна, возьмите тряпочку и протрите.